ские. Мужчина должен иметь доступ к члену, чтобы теребить его ради успокоения, а комбинезон лишает его такой возможности, злобно думал старик, глядя на курьера. Однако когда он развернул покупку, его злость прошла.
Трость была прекрасна. Гладкая, тяжелая, отполированная, с яйцеподобным матовым набалдашником, а не каким-нибудь попсовым пуделем, она просилась в руку, ласкала ладонь, требовала к себе внимания. На внимание старик не скупился. Он играл с нею, как девочка-подросток с клитором, — поглаживал, сдавливал, пропускал между пальцев. Такой тростью можно убить сову, думал старик. Или рыжего мерзкого ребенка, если он посмеет забраться в мой дом! Девочку. Или мальчика. Или сразу обоих. Тук-тук! По незаросшим родничкам. Или они уже заросли? Эти глупые овалы, эти грецкие скорлупки в губах пассатижей... Старик частенько давил грецкие орехи пассатижами. Сидел на крыльце, смотрел на детей и давил орехи. Не ел их, потому что берег зубы, а просто давил из удовольствия. Хрясь, хрясь, хрясь! Ему нравился звук, процесс и тот факт, что грецкий орех похож на человеческий мозг.
31 октября, то есть через месяц после покупки трости, в дверь старика постучали. Был поздний вечер. Старик замер. К нему никто не мог прийти, значит, это пришли дети. Скорее всего, девочка стучит в дверь, чтобы его отвлечь, пока мальчик забирается в дом с черного хода. Не-е-ет! Так просто его не проведешь. Старик пошел к черному ходу. В его руке покачивалась трость. Он держал ее наоборот, чтобы размозжить рыжую головенку набалдашником. В дверь снова постучали. Старик усмехнулся. Простофили. Застыв у черного хода, он прислушался. Ни звука. Стук возобновился. Неужели рыжий полез через окно? Эта мысль пронзила старика насквозь. Он побежал к окну. Никого. Второй этаж? Приставил стремянку? Старик кинулся наверх. Потом снова к черному ходу. И к окну. И снова наверх. И опять.
Старик весь взмок и оперся на стену. А потом ринулся к входной двери, распахнул ее настежь и замахнулся тростью. На пороге стояли демоны. На страшных рожах пронзительно пылали зеленые глаза. Демоны что-то прокричали. То ли кошелек или смерть, то ли просто смерть. Старик не разобрал. Он выронил трость, схватился за грудь и умер. «Демоны» завизжали и кинулись к родителям.
Патологоанатому очень понравились зубы старика. Отличные зубы, сказал он. С такими жить и жить. Жаль, что так глупо умер. Чертовы дети, чертов Хэллоуин. Патологоанатом недолюбливал заморщину и мелюзгу.
Дракон проснулся
Семён Алексеич любил пробудиться с утра, утвердиться посреди комнаты в семейных трусах «Дореми» и белой майке неопознанной фирмы и делать зарядку, звонко напевая: «Солнце встает над рекой Хуанхэ!» Допев, он шел в ванную и умывался, отчаянно фыркая. Мылся Семён Алексеич впечатляюще. Как Леонов в «Полосатом рейсе». С обилием пены, улыбкой на выскобленном до синевы лице, посверкивая глазами. Затем — завтрак. Всем блюдам Семён Алексеич предпочитал яичницу с укропом и колбасой без жира. Конечно, он догадывался, что колбаса и без мяса, но к догадкам своим относился легкомысленно. Семён Алексеич ко многому относился легкомысленно. Он был пятидесятилетним пенсионером из бывших военных.
Пенсия накренила Семёна Алексеича. Государственная процедура страшно отразилась на его самосознании. Семён Алексеич как-то сразу и вдруг уверился в собственной старости. Еще вчера он куда-то полз, стрелял куда-то, дрался на ножах с чеченцем в черной бандане. Еще позавчера их взяли в «мешок», а бородатые парламентеры дали армейскому спецназу «зеленый» коридор при условии, что они оставят срочников. «Чехам» не хотелось биться с армейским спецназом. Им хотелось убивать восемнадцатилетних пацанов. К Семёну Алексеичу подошел солдатик и сказал: «Дяденька Дракон, не оставляйте нас. Мы тут все умрем». Семён Алексеич не оставил. Держали окружение. Ели кашу, выбирая бубей. А потом он собрал свою роту, и они пошли в ночной бой. Было страшно, как в детстве. А теперь вот пенсия, да. Жена еще восемь лет назад ушла. Дочь в Питер уехала. Навещает, конечно, но с такими ценами не больно-то понавещаешь.
Маясь старостью, Семён Алексеич купил себе палки для скандинавской ходьбы. С ремешками, длина регулируется, дорогие. Гулять он предпочитал сразу после завтрака. Ему казалось, что с палками он проходит очень мало, километров пять. На самом деле Семён Алексеич проходил пятнадцать километров. Если б ему об этом сказали, он бы не поверил. Отмахнулся бы. Старики столько не ходят, нечего привирать. Кроме палок, Семён Алексеич увлекался историческими книгами и витаминами. Витамины он пил днем, во время обеда, который преимущественно состоял из пельменей, а книжки читал по вечерам. Несмотря на вопиющую старость — читал без очков. Он объяснял это исключительным эффектом витаминов. Если б Семён Алексеич мог попадать к врачу минуя трехчасовую очередь, он превратился бы в невротика с кучей самобытных диагнозов. Нет, иногда он выискивал в интернете что-то смертельное у себя, но быстро остывал, потому что посочувствовать или хотя бы уделить внимание было некому. Невроз хорош, когда на него кто-то реагирует, а когда никто не реагирует — скучновато.
В тот день, о котором рассказываю я, Семён Алексеич тепло оделся, взял палки и пошел в лес. Он жил на восьмом этаже. Спустился лифт. В лифте стояла девушка. Молодка лет тридцати пяти. Семён Алексеич кивнул и зашел в кабину. Поехали. Тут лифт застрял. Взял и застрял. Ни с того ни с сего. Девушка нажала кнопку вызова лифтеров. В динамике что-то зашебуршало и стихло. Семён Алексеич напрягся. Он не любил замкнутые пространства. Однажды ему пришлось просидеть в маленьком подвале две недели. Это было в Грозном. А под Джелалабадом в пещере сидел. Разведка. Как и вернулся тогда — непонятно. «Тихо будь, Сёма, тихо будь», — все время себе говорил. Присказка такая. Тихо будь. Потыкав кнопку, девушка повернулась к Семёну Алексеичу:
— Влипли мы.
— Влипли, да.
— Я недавно переехала. Меня Света зовут.
— Семён Алексеич. С 1995-го тут живу. Пенсионер.
— Чего это?
— Чего?
— Вы не похожи на пенсионера.
— Очень похож. Палки вот у меня. Пять лет уже на пенсии.
— Вы отлично выглядите для пенсионера.
— Это все ходьба. И витамины.
— Понятно.
Повисло молчание. Девушка разглядывала Семёна Алексеича. Семён Алексеич смотрел в пол. В груди становилось тесно. За спиной пылал Кандагар. Колонна. Бэтээры. Вакуумными. Первую, последнюю. Пекло. Перебежками. И «черные тюльпаны» красиво летят, как большие птицы. Птицы. Птицы. Птицы.
— Что с вами? Вам плохо?
— Сердце... Воздуху мало. Не люблю... тесноту.
— Вам надо отвлечься. Лифтеры сейчас придут, просто у них связь барахлит. Вы любите сериалы?
— Что?
— Сериалы. Я обожаю сериалы. Смотрели «Настоящий детектив»?
— Нет.
— Хотите, я вам перескажу? Я очень хорошо умею пересказывать.
— Перескажите.
Света пересказала. Сначала она немножко путалась, а потом заговорила гладко и живописно. Семён Алексеич действительно увлекся сюжетом, и ему стало чуточку легче. А минут через двадцать пришли лифтеры и достали их из лифта.
— Дальше-то что? Кто маньяк?
Света улыбнулась:
— Не скажу. Дома посмотрите.
И Семён Алексеич посмотрел. Больше в лифте он не ездил. А со Светой они подружились. Полчаса могли стоять у подъезда и трындеть. Света с мужем аккурат над Семёном Алексеичем живут. Он в двушке, и они в двушке. На этом бы мне и закончить свою историю, но... Через неделю Семён Алексеич проснулся посреди ночи. Потолок кричал Светиным голосом. Неразборчиво и страшно. Что-то упало. Визги. Всхлипы. Семён Алексеич сел в кровати и покрылся холодным потом. Это что? Это как? Это почему? Крики стихли. Семён Алексеич выпил валерьяны и с трудом заснул. Утром он встретил Свету. Она на лавке сидела, а он возвращался с прогулки.
— Здравствуйте, Света.
— Здравствуйте.
Света отворачивалась, но Семён Алексеич все равно заметил.
— Это что у тебя? Синяк? Губа разбита?
— Упала. Ничего страшного.
Семён Алексеич шагнул к Свете и взял ее за подбородок. Света вырвалась.
— До свиданья!
— До свиданья.
Подумав, Семён Алексеич развернулся и пошел к участковому. Участковый был пухл и неопрятен. Семён Алексеич поморщился.
— Чего вам?
— Муж соседку избивает. Я ночью слышал. А утром встретил ее. Синяк, губа вдребезги. Надо что-то делать.
— Пока заявления от потерпевшей нет, ничего не сделать. Да и то...
— Что — да и то?
— Наскребла, вот и получила. Тебе оно надо? Чё лезешь? Бьет, значит любит. Иди давай.
— А если он ее убьет? Может, поговорите с ним?
— Иди, я сказал. Разберемся. Спасибо за сигнал.
— Вы даже имя-фамилию не записали. Пойдемте вместе. Вы с мужем поговорите, а я буду свидетелем, что слышал ночью звуки ударов.
— Ушел отсюда, говорю. Поучить меня решил, как мне работу свою работать?
— Простите. Ничего такого не решил. Уже ухожу.
Семён Алексеич встал и пошел на выход. У выхода он замер. Ему вдруг представилось, как мертвая Света лежит в гробу вся в гвоздиках. Семён Алексеич вернулся в кабинет участкового. Посмотрел в упор.
— Вы лучше сами зайдите, а не то я зайду.
— Чё?! Дал, блядь, отсюда! Зайдет он.
— Я все сказал.
Вечером Семён Алексеич посмотрел сериал и лег спать. Ночью было тихо. И потом. И снова. На четвертую ночь, уже утром, Света закричала. Даже не так. Завыла. «Куда я, старик, лезу?» — думал Семён Алексеич, надевая джинсы. Вразумлю как-нибудь, поговорю. Попробую. Чай, не убьет. Поднялся. Позвонил. Еще и еще. Лязгнул замок. В носу запахло порохом и гарью. Зашуршал песок. Лёнька Цаплин держал кишки. Птицы. Птицы. Птицы.
— Ты кто, блядь?
На пороге стоял здоровый мужик в полицейском кителе на голое пузо. Мент. Пьяный. Как же всё нехорошо, Господи.
— Я ваш сосед снизу. Услышал шум. Подумал, может, помочь чем?
— Пошел на хуй отсюда. Я со своей бабой сам разберусь.