— Соседи спалили. Это мусора. Больше некому.
— Участковый, полюбасу. А то бы давно дверь сломали. Чё будем делать?
Гоша уставился на Витамина.
— Сдаваться, хули тут делать?
Глаза Витамина нехорошо блеснули.
— Я в зону не пойду, пошли они.
— А куда ты, блядь, пойдешь? Куда?!
От нервов и тупости друга Гоша повысил голос. Витамин шикнул.
— На кухню пойду. За ножом.
— Чё?
— Чё слышал.
Витамин зашел на кухню и вытащил из подставки широкий нож для разделки мяса. Вернулся в коридор.
— Слушай сюда, Гошан. Я ныкаюсь в ванной. Ты открываешь дверь и втаскиваешь мента. Я выпрыгиваю и валю его наглухо. Все, блядь, понял?
— Витамин, ты чё? Это мокруха. Да нас потом...
— Не, я в зону не пойду. Делай.
Витамин подтолкнул Гошу к входной двери, а сам зашел в ванную. Гоша был сбит с толку. Обычно тихий Витамин вдруг превратился в лютого мокрушника, и эта трансформация напугала его едва ли не сильнее звонка. Гоша на цыпочках подошел к двери. Прислушался. Не дыша посмотрел в глазок. Сбоку встал, не видно ни хера. Хитрый, сука. Изнутри замок открывался без ключа. Гоша схватил колесико, быстро его провернул и распахнул дверь. Вылетел на лестничную площадку. Никого. То есть вообще.
Похлопав глазами, Гоша вернулся в квартиру и заглянул в ванную.
— Никого нет. Пошли отсюда.
Бледнющий Витамин побежал на кухню и вернул нож на место. Закрыть дверь Гоша не смог. Его руки так тряслись, что попасть ключом в замочную скважину не получалось. Не разбирая ступенек, пацаны скатились вниз. На ходу сорвали перчатки.
— Кто звонил, блядь? Кто, нахуй, звонил?
— Успокойся, Витамин. Откуда я знаю?
На первом этаже оба замедлили шаг и как ни в чем не бывало вышли из подъезда. На лавке сидела пестрая стайка цыган — женщины и дети. Витамин замер. Гоша потянул его за рукав:
— Пошли, ты чё?
Витамин вырвался и подошел к цыганам.
— Здорово, цыги. Вы по подъезду шарились и в двери звонили?
Ему ответила пожилая цыганка:
— Ходили. Деток кормить надо. А в чем дело, уважаемый? Хочешь, погадаю? По глазам вижу, непростая судьба тебя ждет.
Гоша стоял, как веслом огретый. А Витамин заржал дико, а потом согнулся пополам и выблевал завтрак.
Отойдя от дома на приличное расстояние, пацаны сели на лавку. Вдруг Витамин сказал:
— Назад надо идти. Нал с рыжьём не нашли. Похер на этих цыган. Закончим.
Гоша взвился.
— Ты пизданутый? Ты мента готов был завалить. Не пойду никуда. Лучше на завод.
Витамин замялся. Адреналин покидал его кровь, а вместе с адреналином уходил кураж. Пацан сдувался, как матрас.
— Ладно, Гошан. Может, тогда водки?
— Вот это дельное предложение. Айда ко мне, у меня до девяти родаков не будет.
Наутро пацаны проснулись с похмелья. Они жили в одном подъезде и за пивком пошли вместе. У банка к ним подошел мужчина в штатском и с «корочками» в руках.
— Уголовный розыск, молодые люди. Мне нужна ваша...
Договорить ему не дал Гоша. Вид «корочек» и словосочетание «уголовный розыск» произвели на него чудовищное впечатление.
Он пошатнулся и затараторил:
— Мы не хотели. Мы только влезли, но ничего не взяли. Там цыгане в дверь звонили. А Витамин участкового зарезать хотел. Нож на кухне взял. Для мяса. Не китайский. Или китайский. Я не знаю.
Оперативник угро воззрился:
— Чего?
В разговор вмешался Витамин:
— Не обращайте внимания, он УО. В специальной школе учится. Чем мы можем вам помочь?
— Мне понятые нужны. Тут недалеко. Пойдемте.
— Мы не можем. Мы несовершеннолетние. Мне шестнадцать, а моему умственно отсталому брату семнадцать.
— Понятно.
Оперативник мгновенно потерял к пацанам интерес и двинул по улице дальше. А Гоша и Витамин повернули за угол и сели на лавку.
— Витамин, я...
— Ничего не говори, а то я тебе въебу.
Помолчали.
— Витамин?
— Ты заебал.
— Нахуй эти рыжьё и нал. Пошли в «Сони Плейстейшн» играть?
— В «Фифу»?
— Ну да.
— Пошли.
И они пошли. А потом в учагу. И на завод. К толстым женам и россыпи детей. Такое счастье! Такой восторг!
Бесконвойница
Познавательно жить на Пролетарке. Особенно юности это касается. Всё под рукой, что юности угодно: железная дорога, Кама, лес, карьеры песчаные, завод-громыхайло, женская колония. Можно на поездах кататься, можно с баржи нырять, можно грибы собирать, можно на тарзанке над карьером летать, а можно влюбиться в красивую бесконвойницу. Я так и поступил в семнадцать лет. Пили у товарища в Зоне (так поселок называется, который возле колонии вырос), а там она двор метет. Я на лавке курил с лихим видом и как-то сразу обратил на нее внимание. Не часто встретишь приталенный бушлат. Контраст сразил. Корявое древко метлы обхватывали наманикюренные белые пальцы. И грация. Грацию не спрячешь. Четыре вещи не спрячешь: солнце, луну, эрекцию и грацию. А она и не прятала. Музыку в наушниках слушала. Пританцовывала с метлой. Странная. Легкая. Как бы не отсюда.
Замахнул писят грамм. Пошел к ней. Не к ней, а как бы мимо, с индифферентным видом. Я тогда выглядел примерно так же, как сейчас, только волос и зубов было побольше. Прохожу рядом, а она напевает: «Ни один ангел дня не споет для тебя!» Да ладно, думаю. Еще как споет. Глянул в лицо. Встал как вкопанный. Красивая — смерть. Даже не знаю, как описать, потому что красота — это ведь тайна. Ты сам про нее ничего не понимаешь, откуда тут словам взяться. А я подшофе. Заговаривать с девушкой, когда она в наушниках, туповато, а вот к танцу присоседиться можно. Присоседился. То есть затанцевал рядом. Без слов. А она увидела и засмеялась. Я улыбнулся. Показал руками, мол, бросай метлу. Бросила. Подошел. Башкой смешно кивнул, типа, отрекомендовался. Мадам, приглашаю вас на танец, и все такое.
Обнял за талию. Мужчина, женщина, просто всё. Она меня за шею обхватила и наушник в ухо вставила. Плеер с диском. Похимичила. «Сигарета мелькает во тьме...» Ну, вы поняли. Танцуем. Ништяк. Смешно обоим. У нее глаза лучатся, у меня лучатся. Даже говорить неохота. Запахло весной, завтра в школу не пойдем. Я почему-то с ней очень интеллигентно заговорил. Не знаю. Она и так сидит, а тут еще я по фене начну ботать. Нехорошо. Книг-то много прочитал. Умел уже варьировать речь. И вот мы танцуем, молчим, смотрим друг на друга, кругом зона эта скотская, со свинарника говном несет, а я такой говорю:
— Хочешь, я буду твоим парнем? У меня водка есть.
Идиот. Нет чтобы «клянусь луной, посеребрившей кончики деревьев» или про глаза что-нибудь. Сказал и чуть не взвыл. При чем тут водка? Каким парнем? Может, сразу поженимся?
А она рассмеялась и говорит:
— Давай для начала познакомимся. Меня зовут Катя.
— Саша.
— Говори — Александр.
— Почему?
— Потому что ты Александр.
— Ладно. Что еще?
Я типа прикололся. А Катя — нет.
— Ну смотри. Я — бесконвойница. Ты на меня запал. Запал ведь?
— Запал.
— Ты мне тоже нравишься. Понятно, что у наших отношений нет будущего, но переспать с тобой я хочу. Ты хочешь со мной переспать?
— Хочу.
— Отлично. Далее. Мне тридцать лет. Тебе, наверное, лет двадцать?
— Двадцать, да.
— Десять лет разница. Это проблема?
— Нет.
— Отлично. У меня есть два часа. Где мы это сделаем?
— В квартире моего друга. Вон он, на лавке сидит.
— Вижу. Резинка есть?
— Нету.
— Сумеешь вовремя достать?
— Постараюсь.
— Иди решай с другом, я подожду.
Если честно, от таких лобовых раскладов я немного офигел. А с другой стороны — пошло оно все! У меня будет секс с обалденной бесконвойницей, что еще надо? Подошел к приятелю, ключи от хаты взял, дал денег на бухару, спровадил. В три минуты уложился. Пыл юношеский. Махнул рукой. Подошла.
— Всё в порядке, Кать. Пойдем.
Поднялись на второй этаж. Зашли в квартиру. Спальня. Диван не убран. Катя обошла комнату. Без бушлата она смотрелась выигрышней.
— Раздевайся, Александр, и ложись в постель. Я в ванную и сразу к тебе.
Ушла. Разделся. Лег. Скованность какая-то. Не привык я так деловито к сексу подходить. Лежу, в потолок гляжу. Подтопили приятеля. И кто там наверху живет? Андрияшкин? Нет. Митрошин? Митрошин вообще в другом доме. Шадрин? Точно, Шадрин. И чего это он? По пьяни? Или недоглядел? Щас навесные потолки пошли. Интересно, они спасают от затопления или нет? Если спасают...
Додумать глубокую мысль про потолки я не успел. Катя пришла из ванной. Голая. Скользнула. Прижалась. Куснула в шею. Поцеловались. У меня сразу встал, в семнадцать лет такое бывает. Полез сверху, как обычно. Миссионерка, то-сё.
— Ты чего?
— Чего?
— А как же прелюдия?
— Чё?
— Поласкай меня.
— Как это?
— Поцелуй шею.
Поцеловал.
— Вот так?
— С языком.
— Так?
— Да.
— Еще?
— Ты постоянно будешь спрашивать?
— Не знаю.
— Целуй меня всю. Везде. Опускайся ниже. Медленно.
— Везде?
— Ох... Везде, да.
Доцеловал до живота. Распробовал этот кайф. Съесть ее захотел. Особенно грудь. На животе тормознул. Куда дальше-то? Ноги, что ли, целовать? Тупо как-то. Или не ноги? Если не ноги, можно в угол петушиный заехать. Тут Катя давай мою голову вниз толкать. Нежно, но настойчиво.
— Ты почему остановился? Продолжай!
— Так у тебя тело кончилось.
— Не кончилось. Прямо там поцелуй.
— Ногу, что ли?
— Не ногу, дурачок, клитор.
— Чё?
— Просто не сопротивляйся, я тебя направлю.
Направила. Поцеловал. Побрито все. Думал, пахнуть как-то будет. Не пахнет. То есть пахнет, но приятно. Удивительно даже. Я знал, конечно, что мужики такие номера тёлкам исполняют, но... Как-то это... Как бы сказать... А с другой стороны... Интересно, блин. С детства ведь под запретом. Лизну, думаю, разок. Ради общего развития. Клитор — это вот он. По-любому это он, больше некому. Лизнул. Раз, другой, третий. А ниже, думаю, если? Ниже — это как? Биология. Что там в учебнике писали? Половые губы? Не похоже на губы. Половые створки. Или створки у устриц? Да какая, блядь, разница!