А где-то в семь утра выключился свет и смартфон беспомощно сообщил об отсутствии сигнала сети — мобильная связь тоже сдохла. Вот и приплыли…
Когда точно я вырубился — не знаю. Не уснул, а именно выключился, будто штепсель из розетки выдернули. Сидя за столом, ткнулся лбом в столешницу, заваленную огнестрельным железом и магазинами к нему. Очнулся от осторожного прикосновения к плечу.
— Серёжа? Ты как?
Ясно, Маша проснулась.
— Пока жив, что не может не радовать. Долго я спал? Сколько там натикало?
Девушка бросает взгляд на экран смартфона.
— Почти десять утра. И связи нет…
— Понятно, — я с хрустом потягиваюсь, разминая затекшие плечи и шею.
Собрался было встать, но передумал — я еще и левую ногу отсидел, по ощущениям она сейчас как ватная, того и гляди — подломится. Поерзал на стуле, страиваясь удобнее и возвращая кровоток в онемевшую конечность.
— Дозвонилась до кого-нибудь?
На лице девушки расцветает улыбка.
— Папа в мессенджере написал. Они на какой-то экскурсии были, там приема нет. Вернулись, а от меня десяток пропущенных…
Хоть какая-то польза от всех этих Ватсапов-Вайберов.
— Экскурсия? — не врубаюсь поначалу я. — Ночью?
— Доминикана, Серёж. Семь часов в минус от Питера. У нас полночь, у них — пять часов вечера… Я им написала, что у нас тут какая-то эпидемия бешенства и все очень плохо. Они сперва не поверили. Но я им велела смотреть новости… И быть очень осторожными. И все деньги отцу на карту перевела…
— Вот это — правильно, — поддержал я ее. — Молодец. Они там — чужие люди, туристы. Им рады только пока деньги есть, так что пусть денег будет как можно больше.
— Я много перевела, — снова заулыбалась Маша.
Буду честен, я ее оптимизма не разделяю. Если происходящее снаружи — не локальная проблема России, а, как говорил в кино Бабочкин-Чапаев «в мировом масштабе», то очень скоро деньги не будут стоить ничего. Но об этом мне лучше помалкивать. Она счастлива, с родителями ее все в порядке, остальное пока не важно.
— Ну, вот, а ты вчера панику подняла… Папа как, нормальный? Заграничную «автономку» твой старик выдюжит, если что?
— Ему пятьдесят восемь всего и он в ФСБ служил, и не всегда в кабинетах…
— Крутой был, короче? — решил пошутить я.
— Очень, — абсолютно серьезно кивнула Маша.
— Вот и отлично. Еще какие результаты по обзвону есть?
Маша замерла. Улыбка медленно сползла с лица.
— Ой… А я так обрадовалась, когда папа написал, а потом переписывались, а потом — деньги… А потом еще немного поплакала — и уснула…
Понятно. Внезапным счастьем накрыло и сразу всё остальное — побоку…
— А сейчас… — она растеряно смотрит на свой мобильный.
Ага, а сейчас связи больше нет. И скорее всего, уже не будет. Как и электричества. Всё, приплыли.
— Серёж, а ты еще до кого-нибудь дозвонился?
Я лишь отрицательно головой мотаю.
— Даже родителям?
— Мне некому, Маш. Отец с мамой еще в начале девяностых на машине разбились. Молодой «дальнобой» за рулем фуры уснул и — на встречную. А там «жигули»… Ну, и все… А тётка, тёть Рита, отцова сестра, умерла, когда я в армии служил…
Да, помню, неслабо меня тогда нахлобучило. Первые полгода службы, самые тяжелые, а тут — единственный родной человек. И начальник строевой части — тварь жирная! «Близкие родственники — это отец, мать и родные братья-сестры. Не положен тебе отпуск». Тогда-то я с Иванычем впервые и познакомился. До этого только воинское приветствие ему браво отмахивал, когда он мимо шел, ну, или равнение в нужную сторону на него брал, когда мы строем топали. Я кто был? «Салага»-первогодок, а он — только что назначенный начальником погранзаставы подполковник. Тогда-то Фоменко и показал себя правильным мужиком и настоящим офицером: отпуск дал своей властью, еще и билеты на самолет помог купить, на поезде я б на похороны точно не успел…
— Эй, ты чего? — удивленно спрашиваю я Машу, глядящую на меня глазами провинившегося спаниеля.
— Прости, я не знала…
— Брось, это все было так давно, что почти уже не правда. Да и откуда ты могла знать? Я про свою семью вообще никому тут не рассказывал. Один только Иваныч и знает… Знал…
— Может, все же «знает»? — с надеждой переспрашивает Маша.
Я лишь глубоко вздыхаю.
— Он точно был дома. У него квартира рядом с Восстания, на Суворовском. Самый центр. Если бы выжил — мы б сейчас тут с ним и с женой его, Кариной Владимировной, общались, а не вдвоем впотьмах сидели, не зная, что делать дальше.
— Вот к вопросу о «дальше», — ловит меня на слове она. — Что делать-то будем?
Прежде чем ответить, довольно долго думаю и, заодно, массирую виски, пытаясь разогнать тупую хмарь в тяжелой, не выспавшейся башке.
— Даже не знаю, что тебе сказать, Маша. Пока что у нас есть относительно крепкие стены, четыре десятка пистолетов и десять… Стоп, не десять, девять карабинов под пистолетный патрон, полсотни ящиков с патронами… Два генератора. Пять кубов соляры к дизелю и две сотни литров к «абэшке». И две машины… И продуктов немного в кафетерии… В общем, можем и отсидеться какое-то время, и двинуть куда-нибудь. Вот только куда? Станиславич сказал — город мертв. Не просто нет живых, нет никаких следов сопротивления мертвым. Понимаешь? Никто там не строил баррикады, не перегораживал улицы, не отстреливался из окон и не выгонял из боксов бронетехнику. Что бы там не произошло, оно произошло очень быстро, почти мгновенно.
— Как в телестудии, — севшим голосом прошептала Маша.
— Да, как в телестудии, — согласился я.
Глава 2
Второй раз о наших дальнейших планах Маша спросила, когда я уже умылся и пытался разогнать сонную одурь в голове старым, но верным армейским способом — отжиманиями от пола. Они вообще почти во всех случаях жизни выручают. Как бы печально дела не обстояли — упор лежа принял, тридцать-сорок раз «землю толкнул» и вроде как полегчало. Проверенное средство практически помогло слегка в себя прийти, но…
— Серёж, так что мы будем делать дальше?
Интонации в голосе настойчивые, в этот раз отмолчаться точно не получится. А что ей ответить? Если честно, то в голове вертится только жегловское: «Не знаю!», с этакой характерной хрипотцой в голосе. Но, подозреваю, что ее такой вариант ответа вообще не устроит.
— Для начала, Манюня, мы с тобой позавтракаем. Это ты полночи с родителями переписывалась, а полночи — сладко дремала. А я в это время мебель двигал, и ящики с патронами тягал. Аккуратно, заметь, тягал, чтоб тебя не разбудить!
Ага, вот уже и глазки в пол, типа, стыдно нам. Угу, так я и поверил…
— И, — продолжаю я, — к слову, умудрился-таки не разбудить. А вот сам спал меньше трех часов. Поэтому, блин, я — мальчик, и не хочу ничего решать, а хочу пожрать и кофе, много, маму его с ратуши, крепкого и сладкого кофе! Со сгущенкой!
Маша снова улыбнулась, видимо, тоже вспомнила старый интернет-мем про: «Я девочка, и не хочу ничего решать…», который я сейчас нагло исковеркал под свои цели и задачи.
— Надеюсь, про «решать» — это все же шутка?
— Ну, разумеется, шутка, Манюнь, — тяжко вздыхаю я. — Но сперва все-таки — пожрать. И кофе!
— Да поняла я, сейчас все сделаю.
— Не торопись, — притормаживаю я девушку. — Там сначала генератор запустить нужно. Поэтому — вместе все сделаем.
Вместе и сделали. По гигантскому омлету с предварительно поджаренным до хрустящей корочки беконом. Я наши запасы еще ночью прикинул: вода в двадцатилитровых бутылках — что с ней станется? С кашами в пакетиках тоже ничего не случится, всякие замороженные полуфабрикаты — в морозильном «сундуке» сильно не разморозятся, если электричество врубать хотя бы на семь-восемь часов в сутки. Морозильные камеры, если закрыты, вообще размораживаются неторопливо. В отличие от обычного холодильника, который я решил отключить совсем. И вот всякое хранящееся в нем скоропортящееся, вроде яиц, молока и того же бекона в нарезке, лучше слопать в первую очередь, пока не протухло. Омлет жарил сам, бекон мне Маша не доверила, сказала, что сожгу я его до угля. Думаю — была права, а вот у нее получилось хорошо, вкусно. А омлет… Ну, что, омлет? Как всякий холостяк в возрасте чуть за тридцать, я в совершенстве умею варить покупные пельмени, жарить картошку и яичницу во всех видах. Тут — не облажался. С кофе все было еще проще, кофе у нас варит «специально обученная» кофе-машина. Там только на кнопки жать и подставлять большую кружку. И «сгухи» потом бухнуть по вкусу. В общем, перекусили плотно, кофейку попили, и больше разговор о дальнейших планах откладывать не получится. А попытаюсь, так боевитая блондинка меня просто сожрет без соли и перца, как добавку к омлету. И остатками кофе — запьет. Не, так рисковать я не готов.
— Знаешь, Маш, как меня в «Бастионе» более опытные старшие товарищи учили, самое первое и главное — это разведка. Без достоверной информации о происходящем вокруг, любое подразделение — это слепые кутята, от мамки оторванные. Ползают, пищат жалобно и дохнут от всего подряд. А у нас с тобой из информации — только видео и звонок Станиславича…
— Считаешь, что пора составить о происходящем собственное мнение?
— Именно. Берем нашу разъездную «Гранту» и устраиваем небольшой разведвыезд.
— А почему не на моей? Моя быстрее? — мне кажется, Маша даже обиделась немного за мое пренебрежение её красавицей-«бэхой».
— Твою жальче, — усмехнулся я. — Твоя «Гран Купе» сколько стоит? Не отвечай, вопрос был риторический, а то меня прямо тут инфаркт хватит. И если уж подставлять под молотки, то точно не твою красотку. А «Гранту» — не жалко. У тебя, к слову, «четверка» твоя как, на «ручке» или автомат?
— Автомат, но… — Маша явно поняла, к чему я клоню, — с «механикой» у меня проблем тоже нет. А почему я за руль? Я, вообще-то, стреляю не хуже тебя.
Ну, если уж честно, то уже давно куда лучше, как мне кажется. По крайней мере, из нас двоих по чемпионатам международного уровня она катается, а не я.