– Пошли…
Как она рада была увидеть наконец кабинет (дверь, к счастью, стояла настежь)! Как интересно, усевшись на толстом ковре посреди комнаты, рассматривать камин, и каминную доску, и знаменитые украшения над ней – все эти полочки, и колонки с капителями, и пилястры, и фронтоны! «Так вот где они жили, – подумала Арриэтта, – эти любители удовольствий, весёлые и гордые, которые ни с кем не водили знакомства!» Она представила себе Надкаминных – женщин с осиной талией и взбитыми волосами, как носили при короле Эдуарде, – представила, как беззаботно скользили они вниз по пилястрам, смеющиеся, лёгкие, проворные, как любовались собой во вделанное над камином зеркало, где отражались нарядные табакерки, и гранёные графины, и полки с книгами, и стол, покрытый плюшевой скатертью. Надкаминные мужчины в её воображении были светловолосыми, с длинными усами и нервными тонкими пальцами. Они курили, и пили вино, и рассказывали друг другу остроумные истории. Значит, её матушку никогда не приглашали к ним наверх! Бедняжка Хомили с длинным носом и всегда растрёпанными волосами… Они бы взглянули на неё холодно своими улыбающимися глазами, подумала Арриэтта, усмехнулись и, напевая про себя, отвернулись в другую сторону. Они ели только то, что подавали на завтрак: гренки, яйца, сыр, колбасу и хрустящий поджаренный бекон, – пили крошечными глоточками кофе и чай. «Где они сейчас? – подумала Арриэтта. – Куда могли переселиться такие существа?..»
Под подкинул булавку так, что она вонзилась в мягкое сиденье стула, и через мгновение уже поднимался по ножке, откинувшись всем телом назад и перебирая тесьму руками. Затем, вытянув булавку из сиденья, вновь кинул её, как дротик, высоко над головой в собранную складками ткань портьеры. «Пора!» – подумала Арриэтта и, нащупав под кофточкой драгоценное письмо, выскользнула из комнаты. В холле оказалось темнее, чем в первый раз, потому что дверь была закрыта, и когда она бежала к коврику для ног, ей казалось, что сердце готово выскочить из груди. Коврик был тяжёлый, но она подняла один угол и подпихнула туда листок ногой. «Ну вот и всё!» – подумала Арриэтта и огляделась. Вокруг были одни тени, громко тикали часы, а за огромной равниной пола вдалеке поднималась ввысь огромная лестница. «Ещё один мир поверх этого мира, мир над миром». От этой мысли её пронзила дрожь.
– Арриэтта, – тихо позвал Под, и она успела вбежать в комнату как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, подтягиваясь по тесьме, быстро поднялся по портьере и повис чуть повыше секретера, затем легко спрыгнул на откидную доску, широко расставив ноги, и намотал себе вокруг пояса несколько витков тесьмы, на всякий случай. – Я хочу, чтобы ты посмотрела, как это делается.
Под, переводя дух, столкнул промокательную бумагу вниз. Она легко поплыла по воздуху и, наконец, опустилась на пол в нескольких шагах – человеческих шагах – от секретера, свежая, ярко-розовая на выцветшем ковре.
– Начинай скатывать, – шепнул он дочери, – я сейчас спущусь.
Арриэтта, опустившись на колени, принялась скатывать промокашку, пока рулон не сделался слишком тугим и тяжёлым для неё. Тогда отец быстро скатал его до конца, перевязал и заколол тесьму булавкой. Ухватив тяжёлый рулон с двух концов, как маляры несли бы стремянку, они понесли его под куранты и дальше, вниз и вперёд…
Хомили, даже не поблагодарив, когда, тяжело дыша, они опустили добычу на пол перед дверью в столовую, испуганно воскликнула:
– Ну наконец-то! Слава богу! В доме опять этот мальчик. Я только что слышала, как миссис Драйвер говорила о нём Крампфирлу.
– О!.. И что она говорила? – быстро спросила Арриэтта.
Хомили внимательно взглянула на неё, и Арриэтта побледнела, только сейчас поняв, что нужно было спросить: «Какой мальчик?» – но сказанного не воротишь.
– Ничего особенного, – удивлённая реакцией дочери, ответила Хомили. – Просто я узнала, что он ещё в доме. Миссис Драйвер пообещала отшлёпать его туфлей, если ещё раз перевернёт все ковры в холле.
– Перевернёт ковры в холле? – эхом повторила Арриэтта.
– Да. Она пожаловалась Крампфирлу, что вот уже три дня подряд ковры в холле лежат не так, как обычно. Вот эти её слова меня и встревожили, потому что вы с отцом… Что с тобой, Арриэтта?.. Ты так побледнела… Ну, полно, помоги передвинуть мебель, и мы постелем новый ковёр.
«Аx, – грустно думала Арриэтта, помогая матери вынимать вещи из спичечного комода, – три дня подряд он искал моё письмо и ничего не находил. Он, наверно, и надежду потерял… и больше не посмотрит».
В тот вечер она чуть ли не целый час простояла под скатом потолка, делая вид, что практикуется на мурашки, а на самом деле слушая разговор миссис Драйвер с Крампфирлом.
Теперь Арриэтта узнала, что миссис Драйвер до смерти замучили ноги и ей жаль, что не заявила об уходе ещё прошлой весной, а ещё знала, что кухарка и садовник не прочь время от времени «выпить по глоточку» (всё равно в погребе вина больше, чем Ей понадобится до конца Её дней, и если кто-нибудь воображает, что миссис Драйвер будет мыть окна на втором этаже, так он сильно ошибается…) И вот на третий вечер, не успела слезть с табуретки, чтобы не упасть от усталости, Арриэтта услышала голос Крампфирла:
– Если хотите знать, что я обо всём этом думаю, так я думаю, что он завёл хорька.
Арриэтта быстренько опять забралась на табурет и затаила дыхание.
– Хорька! – пронзительно вскрикнула миссис Драйвер. – Хорошенькое дело! Где же он его держит?
– Этого я не скажу, – ответил Крампфирл низким, рокочущим басом. – Но одно знаю точно: он бродил по полям за Паркинс-Бек, все склоны облазил и вроде бы звал кого-то из кроличьих норок.
– В жизни такого не слыхивала! – всплеснула руками миссис Драйвер. – Давайте ваш стакан.
– Самую малость, – предупредил Крампфирл. – Хватит. На печень действует… слишком сладко… это вам не пиво, тут и спору нет. – И продолжил: – Когда он увидел, что я иду с ружьём, то притворился, будто вырезает себе палку. Но я-то его уже давно заприметил, поэтому слышал, как он кричал, уткнувшись носом прямо в кроличью норку. Провалиться мне на этом месте, если он не завёл хорька!
Арриэтта услышала, как он глотнул вина, поставил стакан на стол, а через некоторое время сказал:
– Да, хорька, и называл его каким-то дядей.
Арриэтта невольно дёрнулась всем телом, на секунду удержала равновесие, размахивая руками, а потом всё же упала с табурета, да так, что тот с грохотом откатился к стене, ударился о комод и перевернулся.
– Что это? – встревожился Крампфирл.
Наверху наступила тишина; затаила дыхание и Арриэтта.
– Я ничего не слышала, – раздался голос миссис Драйвер.
– Вроде бы где-то там, под полом, возле плиты.
– Ничего страшного, – успокоила садовника миссис Драйвер. – Это угли падают. Часто бывает. Другой раз даже вздрогнешь, когда сидишь тут одна… Ну-ка передайте мне ваш стакан. Осталась самая малость… чего уж тут, надо допивать…
«Они пьют добрую старую мадеру», – подумала Арриэтта и осторожно подняла табурет, но осталась стоять на полу. Сквозь трещину в потолке ей был виден свет, время от времени исчезавший, когда заслоняли свечу.
– Да, – продолжил Крампфирл, возвращаясь к своему рассказу, – и когда я подошёл к нему с ружьём, он и говорит мне с таким невинным видом (верно, чтобы сбить со следа): «Нет ли где-нибудь поблизости барсучьей норы?»
– Хитрюга! – воскликнула миссис Драйвер. – Чего только не придумают эти мальчишки!.. Барсучья нора!..
Послышался её скрипучий смех, а потом снова голос Крампфирла:
– У нас тут и правда была раньше барсучья нора, но когда я показал, где её искать, он вроде и внимания не обратил. Просто стоял и ждал, когда я уйду. «Ну что ж, посмотрим ещё, чья возьмёт», – подумал я и сел на землю. Так мы и сидели – он и я.
– Ну и что дальше?
– Пришлось ему в конце концов уйти. И хорька оставить. Я ещё подождал, но хорёк так и не вылез, хотя во все глаза глядел… даже свистел.
Арриэтта услышала резкий скрип стула, и Крампфирл сказал:
– Пойду-ка я запру кур.
Хлопнула кухонная дверь, и в тот же миг над головой послышался грохот – это миссис Драйвер ворошила угли в плите. Арриэтта тихонько поставила табурет на место и пошла на цыпочках в столовую.
Глава тринадцатая
Хомили гладила, низко склонившись над доской, с грохотом опуская утюг на подставку и то и дело откидывая волосы с глаз. По всей комнате на французских булавках, которые были приспособлены под плечики, висело выстиранное бельё.
– Что там случилось? – спросила она у дочери. – Ты что, упала?
– Да, – ответила Арриэтта, тихонько усаживаясь на своё место у очага.
– Ну как мурашки? Уже появляются?
– Не знаю. – Девочка обхватила руками колени и уткнулась в них лицом.
– Где твоё вязанье? – недовольно спросила Хомили. – Что с тобой творится последнее время? Ума не приложу! Всё время бить баклуши… Может, тебе нездоровится?
– Ах! – воскликнула Арриэтта. – Оставь меня в покое!
И на сей раз – в кои-то веки! – Хомили ничего больше не сказала, только подумала: «Это весна. Со мной тоже такое бывало в её годы».
«Мне нужно поскорее его увидеть, – размышляла тем временем Арриэтта, уставившись невидящими глазами в огонь. – Я должна узнать, что случилось, и услышать, всё ли у них в порядке. Не хочу, чтобы мы вымирали, и не хочу стать последней из добываек…»
Чтобы не заплакать, девочка плотнее вжала лицо в колени: «Не хочу всю жизнь жить вот так: в темноте, под полом…»
– Готовить ужин нет смысла, – нарушила тишину Хомили. – Отец отправился в Её комнату. А тебе известно, что это значит.
Арриэтта подняла голову.
– Нет. И что это значит?
– А то, – сердито ответила Хомили, – что он вернётся часа через полтора, а может, и позже. Он любит там бывать, болтать с Ней о том о сём, рассматривать вещи на туалетном столе. И это не опасно, когда мальчишка уже ушёл спать. Отцу не нужно ничего определённого: всё дело в новых полках, которые он смастерил. Говорит, они выглядят слишком уж пустыми… неплохо бы добыть для них какую-нибудь мелочишку…