Арриэтта неожиданно выпрямилась, прямо в струнку вытянулась от пронзившей её мысли. «Часа полтора, а то и больше, как сказала мама… И всё это время ворота будут открыты!»
– Ты куда? – окликнула Хомили, заметив, что дочь направилась к двери.
– В кладовые, – буркнула Арриэтта, прикрывая свечу рукой от сквозняка. – Я ненадолго.
– Не разбросай там ничего! – крикнула мать вдогонку. – И осторожнее с огнём!
Шагая по проходу, Арриэтта подумала: «Я вовсе не согласна, потому что действительно иду в кладовые… поискать шляпную булавку. А если найду (и кусок бечёвки, потому что тесьмы там, знаю, нет), то всё равно это недолго, ведь мне надо вернуться раньше папы. И всё это я делаю ради них, и когда-нибудь они ещё скажут мне спасибо». И всё же смутное чувство вины не покидало её. «Хитрюга» – вот как назвала бы её миссис Драйвер.
Арриэтта нашла шляпную булавку с перекладинкой наверху и привязала к ней бечёвку, крепко-накрепко обмотав вокруг перекладинки восьмёркой, затем увенчала свои труды, запечатав узел сургучом.
Ворота были открыты; добравшись до последних, под курантами, Арриэтта поставила свечу посреди прохода, где та не могла причинить никакого вреда.
В большом холле было полутемно, повсюду протянулись огромные тени, под привёрнутым рожком парадной двери лежал круг света, ещё один рожок еле мерцал на лестничной площадке на полпути наверх. Потолок уходил далеко в высоту и мрак, вокруг было необозримое пространство. Арриэтта знала, что детская находится в конце коридора на втором этаже и мальчик уже в постели, – мама только что упомянула об этом.
Девочка видела, как отец закидывает булавку на стул; по сравнению с этим взобраться на ступеньки было легче. Мало-помалу в её движениях появился какой-то ритм: бросок, подъём, снова бросок… Металлические прутья, придерживавшие дорожку, холодно поблёскивали в темноте, но сама дорожка оказалась мягкой и тёплой и на неё так приятно было прыгать. На площадке Арриэтта немного посидела, чтобы отдышаться. Полумрак не пугал её: она всю жизнь прожила в полумраке, и чувствовала себя там как дома, – а сейчас темнота даже служила ей защитой.
Поднявшись на верхнюю площадку, Арриэтта увидела распахнутую дверь, из которой на пол падал золотой квадрат света, словно перегораживая коридор. «Придётся пройти здесь, больше негде», – сказала она себе и прислушалась к монотонному голосу, который доносился из комнаты:
– Эта кобыла, трёхлетка, принадлежала моему брату… не старшему, а тому, что жил в Ирландии, младшему, который владел также Старым Другом и Милочкой. Он несколько раз включал её в скачки по пересечённой местности… но когда я говорю «несколько раз», то имею в виду три – во всяком случае не меньше двух – раза. Ты видел когда-нибудь ирландские скачки по пересечённой местности?
– Нет, – немного рассеянно ответил другой голос.
«Это отец, – внезапно поняла Арриэтта, и сердце подпрыгнуло в груди. – Он и тётя Софи разговаривают… вернее, тётя Софи говорит». Покрепче ухватив булавку с болтающейся верёвочной петлёй, девочка побежала через освещённое место в темноту коридора. Минуя распахнутую дверь, Арриэтта мельком увидела горящий камин, лампу под абажуром, поблёскивающую мебель и тёмно-красные парчовые портьеры.
В конце коридора виднелась другая полуоткрытая дверь. «Это классная комната, – догадалась Арриэтта, – а за ней – детская, где спит мальчик».
– Между английскими и ирландскими скачками, – между тем продолжал голос, – есть разница, и немалая. Например…
Арриэтте нравился голос тёти Софи. Ровный, спокойный, он звучал так же успокаивающе, как часы в холле внизу, и, спускаясь с ковра на узкую полоску дерева возле плинтуса, Арриэтта с интересом услышала, что в Ирландии между полями каменные стенки, а не живая изгородь. Здесь, вдоль плинтуса, Арриэтта могла бежать, а она любила бегать. По ковру не побежишь: тонут ноги, – так что приходится идти, причём медленно. Деревянные доски были гладкие и пахли воском. Арриэтте понравился их запах.
Мебель в классной комнате, куда она наконец добралась, была прикрыта от пыли чехлами. Здесь тоже горел газовый рожок, но горелка была привёрнута, так что виднелся только синеватый язычок пламени. На полу лежал изрядно вытертый линолеум, на стенах висели вылинявшие ковры. Комната была полна всякой рухляди. Под столом темнела большая пещера. Арриэтта вошла в неё, ощупью пробралась вперёд и наткнулась на пыльную кожаную подушку, раза в полтора выше её. Арриэтта вновь вышла в полуосвещённую комнату и, подняв глаза, увидела угловой шкафчик с кукольным сервизом, картину над камином и плюшевую портьеру с бомбошками, где мальчик заметил её отца. Повсюду по сторонам вздымались ножки стульев, а их сиденья заслоняли ей обзор. Наконец она пробралась к двери в детскую и там внезапно увидела в дальнем углу кровать, а на ней – мальчика. Его большое лицо на краю подушки было обращено к ней, так что в широко распахнутых глазах отражался свет рожка. Заметив, как его рука крепко схватила и прижала к губам угол одеяла, она остановилась и тихо промолвила:
– Не бойся… это я, Арриэтта.
Он отпустил одеяло и сердито произнёс:
– Арри… что?
– …этта, – повторила она мягко. – Ты взял письмо?
С минуту он молча смотрел на неё, затем хмуро спросил:
– Ты зачем это прокралась ко мне в комнату?
– Вовсе не прокралась, а вбежала. Ты разве не видел?
Он опять помолчал, пристально глядя на неё широко раскрытыми глазами, наконец сказал:
– Когда я принёс книгу, тебя не было.
– Мне пришлось уйти: папа позвал.
– А-а, – протянул серьёзно мальчик и больше её не упрекал.
– Так ты взял письмо?
– Да, потом засунул в барсучью нору… Мне пришлось два раза туда ходить.
Внезапно он откинул одеяло и встал на постели – огромная гора в светлой фланелевой рубашке. Теперь наступил черёд Арриэтты испугаться. Не сводя с него глаз, она начала медленно пятиться к двери, но он на неё даже не смотрел.
– Вот! – сказал он наконец, пошарив рукой за картиной, так что пружины громко заскрипели.
– Надо было там оставить! Почему ты принёс его назад? – воскликнула Арриэтта, опять подходя поближе.
Мальчик перевернул листок.
– Он написал здесь ответ.
– Ах! – взволнованно воскликнула Арриэтта. – Давай же скорее!
Подбежав к постели, девочка потянула за край свисавшей простыни.
– Значит, они все живы! Ты кого-нибудь видел?
– Нет. Письмо лежало там, где я его оставил. – Он наклонился к Арриэтте. – Но ответ он написал. Взгляни!
Арриэтта молнией метнулась к нему, выхватила помятый листок из огромных пальцев, тут же отскочила, чтобы он не мог до неё достать, затем кинулась к дверям классной комнаты, где всё же было немного светлей.
– Интересно, чем это он писал? – пробормотала она себе под нос, всматриваясь в текст. – И всё заглавными буквами… А случаем, это не ты написал?
– Конечно, нет. Я умею писать грамотно…
Арриэтта уже увидела по лицу мальчика, что он не лжёт, и принялась по буквам разбирать послание:
– «Ска-жи тво-твой…» – Она взглянула на мальчика и повторила: – «Твой»?
– Да, «твой».
– «Скажи твой тя… тя… тя, тяте…» Моему тяте? – Но мальчик лишь выжидающе смотрел на неё. – «Тяте Луп…» О, тёте Люпи! Он говорит… послушай, вот что он говорит: «Скажи своей тёте Люпи вернуться домой».
Наступило молчание, потом, через минуту, мальчик произнёс:
– Ну и скажи ей!
– Но её здесь нет! – воскликнула Арриэтта. – И не было. Я уже забыла, как она выглядит!
– Берегись! Сюда кто-то идёт.
Арриэтта обернулась, но было поздно прятаться: перед ней на пороге классной комнаты стоял Под – в одной руке мешок, в другой – булавка, – и его силуэт чётко вырисовывался на фоне освещённого коридора, а перед ним на полу лежала его крохотная тень.
– Я слышал твой голос, – сказал отец, и спокойствие, с которым он это произнёс, показалось ей страшнее всего на свете, – когда выходил из Её комнаты.
Арриэтта, не опуская глаз, постаралась незаметно запихнуть письмо под кофточку. Видно или нет, что там за ней, в темноте? Видно или нет огромную фигуру, закутавшуюся в одеяло?
– Пошли домой, – буркнул Под и повернул обратно.
Глава четырнадцатая
Под не раскрыл рта, пока они не оказались дома, и ни разу не взглянул на Арриэтту. Той пришлось тащиться за ним, спотыкаясь и падая, но он не обращал на неё никакого внимания, даже её попытки помочь запереть ворота проигнорировал.
Ужин уже был на столе. Хомили, отложив глажку, выбежала им навстречу, немало удивлённая: никак не ожидала увидеть их вместе.
Под скинул мешок на пол и мрачно посмотрел на жену.
– Что случилось? – встревожилась Хомили, переводя взгляд с мужа на дочь.
– Она была в детской, – тихо сказал Под, – разговаривала с мальчишкой!
Хомили со стоном наклонилась вперёд, судорожно стиснув руки поверх передника, глаза её испуганно заметалась:
Под сел, провёл устало рукой по глазам и лбу: лицо его выглядело тяжёлым и бледным, как кусок теста, – и спросил:
– Что теперь?
Хомили, не сходя с места, согнувшись, стиснув руки и не сводя глаз с Арриэтты, прошептала:
– Как ты могла…
«Они напуганы, – поняла вдруг Арриэтта, – а вовсе не сердятся… Они очень, очень напуганы». Сделав шаг вперёд, она начала:
– Всё в порядке…
Хомили вдруг опустилась на катушку, содрогнулась всем телом и простонала:
– О! Что нам теперь делать?!
– Мамочка, не надо, – взмолилась Арриэтта, когда Хомили принялась тихонько раскачиваться вперёд-назад, вперёд-назад. – Всё не так уж плохо, как тебе кажется. Право, не так.
Она пошарила под кофточкой, но ничего не нащупала: листок соскользнул за спину, – потом наконец вытащила, правда, очень измятый, даже порванный по краям.
– Вот смотри: это послание от дяди Хендрири. Я ему написала, мальчик отнёс записку и…
– Ты ему написала! – раздался приглушённый возглас Хомили, а за ним и стон. Она закрыла глаза и принялась обмахиваться своей костлявой, но сейчас словно обмягшей рукой. – Что теперь будет? Что нам делать? Что делать?