– Принеси матери воды! – резко потребовал Под.
Арриэтта сбегала в кухню и в скорлупе от ореха, которая благодаря отпиленному кончику была похожа на бокал для коньяка, принесла воду.
– Как тебе пришло в голову сотворить такое? – сокрушённо проговорила Хомили, поставив пустую ёмкость на стол. – Что на тебя нашло?
И Арриэтта рассказала родителям, что её увидели – в то первое утро, под вишней, – но тогда она решила об этом не говорить, чтобы зря их не волновать, а также передала слова мальчика, что они вымирают. Ей показалось тогда, что выяснить, как сложилась судьба семейства дяди Хендрири, не просто важно, а жизненно необходимо.
– Ну поймите, пожалуйста, поймите, – взмолилась Арриэтта, – я старалась спасти нас всех от вымирания!
– Ну и слова она употребляет! – не без гордости заметила Хомили, повернувшись к мужу (конечно, потихоньку от Арриэтты), но Под, не слушая её, сурово повторил:
– Спасти нас! Вот как раз такие, как ты, дочка, которые делают всё с бухты-барахты, без всякого уважения к традициям, и погубят нас всех раз и навсегда. Неужели не понимаешь, что ты натворила?
Арриэтта встретила его укоризненный взгляд и, запинаясь, проговорила:
– Да, я… написала единственным из добываек, кто остался в этих краях, и получила ответ. И теперь мы можем держаться все вместе…
– Держаться вместе! – воскликнул Под. – Неужели ты думаешь, что семейство Хендрири вернётся и станет жить здесь? Или что мать переселится в барсучью нору за два поля отсюда, чтобы жить под открытым небом… без горячей воды…
– Никогда! – выкрикнула Хомили так громко, что они оба обернулись и в испуге посмотрели на неё.
– Или воображаешь, что мать отправится через два поля и сад, – продолжил Под, – где полно ворон, и коров, и лошадей, и чего там ещё, чтобы выпить чашечку чаю с твоей тётей Люпи, которую и раньше-то не очень жаловала?
Заметив, что Арриэтта хочет что-то сказать, он наклонился к ней, и в голосе его послышалась необычайная серьёзность:
– Но дело даже не в этом… дело совсем в другом: в том, что теперь мальчишка знает, где мы живём!
– Нет, не знает, – возразила Арриэтта. – Я ему не говорила. Я…
– Но ты рассказала ему, – прервал её Под, – о том, как в кухне лопнул котёл и нас залило горячей водой, как все наши пожитки снесло к решётке… Тут только надо немного подумать, и сразу догадаешься.
Арриэтта промолчала, а Под снова сел и, сердито глядя на неё, продолжил:
– Такого ещё никогда не случалось, никогда за всю долгую историю добываек. Их видели – даже, возможно, ловили, – но ни один человек никогда не знал, где мы живём. Мы в очень большой опасности, Арриэтта, а навлекла её на нас ты. И это факт!
– Ах, Под, – жалобно проговорила Хомили, – не пугай ребёнка!
– Я никого не хочу пугать, бедная моя старушка! – сказал Под мягче. – Но дело серьёзное. Представь, я бы сказал тебе: «Собирайся, укладывай пожитки, нам надо сегодня же выбираться отсюда…» Куда бы ты пошла?
– Только не к Хендрири! – воскликнула Хомили. – Только не туда! Я ни за что не уживусь в одной кухне с Люпи…
– Верно, – согласился Под, – не к Хендрири. И знаешь почему? Потому что, где он живёт, мальчишка тоже знает!
– Ax-ax-ах! – запричитала Хомили, окончательно впадая в отчаяние.
– Да, – продолжил Под, – парочка шустрых терьеров или хорошо натасканный хорёк – и всему семейству Хендрири конец!
– Ах, Под, что ты такое говоришь?! – ужаснулась Хомили и снова задрожала.
Мысль, что ей придётся жить в старой барсучьей норе, была сама по себе ужасна, но другая: что даже там негде укрыться – казалась ужаснее во сто крат.
– Я, пожалуй, сумела бы там, в конце концов, неплохо устроиться… конечно, если поселиться отдельно от Люпи…
– Ну, теперь что об этом думать, – вздохнул Под и обернулся к Арриэтте: – Что пишет дядя Хендрири?
– Да! – встрепенулась Хомили. – Где эта записка?
– Из неё не очень-то много узнаешь, – сказала Арриэтта, передавая родителям мятую бумажку. – Тут всего лишь написано: «Скажи своей тёте Люпи вернуться домой».
– Что?! – воскликнула Хомили, глядя на перевёрнутый вверх ногами грязный листок. – «Вернуться домой»? Что он хочет этим сказать?
– Видно, то, что Люпи отправилась к нам и до сих пор не вернулась.
– Отправилась к нам? – повторила Хомили. – Но когда?
– Откуда мне знать, – пожал плечами Под.
– Тут ничего нет об этом, – добавила Арриэтта.
– Но это могло произойти давно.
– Вполне, – согласился Под, – раз он разволновался, что она до сих пор не вернулась.
– Ах! – воскликнула Хомили. – А как же бедные малютки?
– Ну, малютки за эти годы порядочно подросли, – заметил Под.
– Верно, с ней что-то случилось! – совсем расстроилась Хомили.
– Да, похоже, ты права. – Под обернулся к Арриэтте. – Видишь, что я имел в виду, девочка, когда говорил об этих полях?
– О, Под, – простонала Хомили, и глаза её наполнились слезами, – верно, никто из нас никогда больше не увидит бедную Люпи…
– Кто-нибудь, может, и увидит, но не мы.
– Под, – встревожилась Хомили, – я боюсь. Столько всего сразу случилось. Что нам делать?
– Ну, сегодня мы ничего уже не сделаем. – Под поднялся. – Это уж точно. Можем только поужинать и лечь спать.
– Ах, Арриэтта, – разрыдалась вдруг Хомили. – Гадкая, непослушная девочка! Как ты могла?! Как ты могла разговаривать с человеком… Если бы не ты…
– Меня увидели, – напомнила Арриэтта. – И я в этом не виновата. Папу тоже увидели. И дядю Хендрири. И я вовсе не считаю, что всё так ужасно, как вы говорите, и не считаю, что человеки такие уж плохие…
– Да, они разные: плохие и хорошие, честные и обманщики – как придётся, – сказал Под. – Если бы животные могли говорить, то сказали бы тебе то же самое. «Держись от них подальше! – твердили мне всегда. – Неважно, что они тебе обещают».
Глава пятнадцатая
В ту ночь, пока Арриэтта тихонько лежала без сна, вытянувшись на постели под раскрашенным потолком, Под и Хомили проговорили до самого утра. Они говорили в столовой, потом в кухне, а позже – гораздо позже – она услышала их голоса из спальни. Было также слышно, как открывались и закрывались ящики, как скрипели двери, как выдвигались коробки из-под кроватей. «Что они там делают? – с удивлением думала девочка. – И что будет дальше?» Она лежала в своей мягкой постели тихо-тихо, и её окружали любимые вещи – марка с видом гавани Рио-де-Жанейро, серебряный поросёнок, который раньше был брелоком, бирюзовое кольцо, которое она иногда просто ради шутки надевала на голову как корону, и – самые дорогие её сердцу – прекрасные дамы с золотыми трубами, плывущие по потолку над мирным белым городком. Лёжа вот так, тихо и неподвижно, в постели, Арриэтта вдруг поняла, что, конечно, жаль всё это потерять, но и жить так она тоже не хочет. И приключений ей не хватает, и о безопасности думать приходится. А рассчитывать на то и другое (судя по непрекращающемуся шёпоту и возне за стеной) не приходится.
А дело было в том, что Хомили просто не сиделось на месте от беспокойства, и она бесцельно выдвигала и задвигала ящики, чтобы унять тревогу. Кончилось тем, что она решила, когда Под уже лёг, облачившись в ночную рубашку, накрутить волосы на папильотки.
– Право, Хомили, – запротестовал он устало, высунувшись из-под одеяла, – ни к чему это. Ну кто тебя увидит?
– То-то и оно! Кто знает, что может случиться? – воскликнула Хомили, разыскивая в комоде папильотки, и добавила, переворачивая вверх дном ящик и собирая с полу его содержимое: – Я не хочу, чтобы меня застали непричёсанной.
Когда она наконец тоже легла, Под со вздохом закрыл глаза и перевернулся на другой бок. Хомили ещё долго лежала, уставившись на керосиновую лампу (это была серебряная крышечка от духов с крошечным фитильком, плавающим в керосине). Она и сама не могла бы объяснить, почему ей так не хотелось тушить огонь. Наверху, в кухне, кто-то двигался, а обычно в это время там было тихо – весь дом спал, – да ещё папильотки давили ей на затылок. Она смотрела – в точности так же, как Арриэтта, – на знакомую до мелочей комнату (чересчур заставленную, теперь она это видела, ящиками, и коробками, и самодельными шкафами) и думала: «Что нас ждёт? Может, ещё ничего и не случится; возможно, девочка права и мы подняли весь этот шум из-за чепухи: мальчишка, в конце концов, здесь только гость, – возможно, он скоро уедет, и всё».
Должно быть, Хомили всё же задремала (как поняла потом), потому что ей привиделось, что она пересекает Паркинс-Бек. Была ночь, дул сильный ветер, и поле поднималось перед ней крутой горой. Она карабкалась вверх вдоль живой изгороди рядом с газопроводом: ноги её скользили по мокрой траве, – то и дело спотыкалась и падала. Деревья с шумом раскачивались во все стороны, ветви их метались на фоне неба. А затем (как она рассказывала много позднее) послышался треск, словно деревья раскалывались в щепы…
Проснувшись, Хомили огляделась: всё вроде на своём месте, лампа по-прежнему горела, и всё же, она сразу это почувствовала, что-то было не так: сильно дуло, горло у неё пересохло, на зубах скрипел песок. Взглянув наверх, Хомили пронзительно закричала и уцепилась за плечо мужа.
Под перевернулся на другой бок и сел. Они оба уставились на потолок, один край которого отделился от стенки, а сам он поднялся под острым углом – вот откуда шёл сквозняк. В отверстии в каком-нибудь дюйме от изголовья кровати торчал странный предмет – огромный серый стальной брус с плоским сверкающим концом.
– Это отвёртка, – едва слышно сказал Под.
Они смотрели на инструмент во все глаза, как заворожённые, не в силах двинуться с места. Несколько мгновений серый брус тоже оставался неподвижным, затем медленно-медленно качнулся вверх и острый край прижался к потолку.
Хомили, услышав скрип наверху и короткий вздох, закричала:
– Ой, колени! Ой, мурашки!
И тут крыша их дома с треском целиком отлетела прочь и где-то упала, но где – им не было видно.