Хомили завопила во всё горло, и это был настоящий, полновесный вопль, громкий и пронзительный. Она вопила от всей души: казалось, крик успокаивает её, даёт равновесие, – а глаза её – не без любопытства – смотрели вверх, в освещённую пустоту. Там, поняла она, высоко-высоко над ними, казалось, выше неба, был ещё один потолок, с которого свисал копчёный окорок и две вязанки лука. В дверях появилась Арриэтта, дрожа от холода и страха, в своей ночной рубашке. Под шлёпнул Хомили по спине и прикрикнул:
– Давай-ка заканчивай! Хватит.
Она вдруг замолкла. И тут между ними и тем далёким-далёким потолком возникло огромное лицо. Оно качалось над ними, улыбающееся, страшное в наступившей тишине.
– Это твоя мама? – спросил через секунду удивлённый голос, и Арриэтта шепнула от двери:
– Да.
Это был мальчик.
Под вылез из кровати, дрожа от холода в одной ночной рубашке, и сказал Хомили:
– Вставай. Не можешь же ты оставаться в постели.
Ещё как может! На Хомили была старая ночная рубашка с заплатой на спине, и ничто на свете не заставило бы её двинуться с места. В груди закипал гнев: мало того, что её застали врасплох, с папильотками на голове, так ещё вчера из-за всей этой сумятицы впервые в жизни она не вымыла посуду после ужина, и та стоит, грязная, в кухне на столе всем на обозрение. Хомили сердито уставилась на мальчика – в конце концов, это всего лишь ребёнок – и сказала:
– Положи крышу на место! Немедленно!
Глаза её метали молнии, папильотки тряслись. Мальчик встал на колени, но и тогда, когда его большое лицо совсем близко наклонилось к ней, она не отступила. Она увидела его нижнюю губу – розовую и пухлую, совсем как у Арриэтты, только во много раз больше, – и губа эта дрожала.
– Но я вам кое-что принёс.
Хомили всё так же сердито смотрела на него, а Арриэтта спросила:
– Что?
Мальчик взял что-то у себя за спиной и осторожно, чтобы не перевернуть, стал спускать к ним какой-то деревянный предмет.
– Вот что.
Он тяжело сопел и от напряжения даже высунул кончик языка. Деревянный предмет оказался кукольным буфетиком с двумя ящиками и полками внизу, полными столовой посуды. Мальчик поставил его в изножье кровати, на которой сидела Хомили. Арриэтта подбежала поближе, чтобы получше рассмотреть, и в восторге воскликнула:
– Ах, мамочка, ты только посмотри!
Хомили кинула быстрый взгляд на буфет: из тёмного дуба, посуда разрисована от руки – и тут же отвела глаза, заметив холодно:
– Да, очень мило.
Наступило короткое молчание, и никто не знал, как его нарушить.
– Дверцы внизу открываются по-настоящему, – сказал, наконец, мальчик, и к ним опустилась большущая рука, пахнувшая банным мылом.
Арриэтта прижалась к стенке, а Под тревожно воскликнул:
– Осторожно!
– Верно, – через секунду сказала Хомили. – Вижу. Открываются.
Под облегчённо вздохнул, когда огромная рука исчезла, и, стараясь умиротворить жену, проговорил:
– Ну вот, Хомили, ты всегда хотела иметь что-нибудь в этом роде.
– Да, большое спасибо. – Хомили, всё ещё сидя на постели, обхватив колени руками, потребовала холодно: – А теперь, будь любезен, опусти крышу.
– Подождите минутку, – умоляюще произнёс мальчик и снова пошарил у себя за спиной.
Рука опять опустилась к ним в комнату – и вот рядом с буфетиком появилось крошечное креслице, обтянутое красным бархатом.
– Ax! – снова воскликнула Арриэтта, а Под смущённо сказал:
– Как раз мне впору.
– Попробуйте сядьте, – попросил мальчик.
Под тревожно взглянул на него.
– Ну же, папа, – попросила Арриэтта.
Под сел – прямо в ночной рубашке, – и, хотя его босые ноги чуть-чуть не доставали до земли, сказал:
– Очень удобно.
– Мы поставим его у очага в столовой! – воскликнула Арриэтта. – Оно будет так мило выглядеть на красном ковре…
– Давайте попробуем, – сказал мальчик, и рука снова опустилась.
Под еле успел подняться и поддержать закачавшийся буфетик, в то время как кресло взмыло у него над головой и опустилось, по-видимому, в соседней комнате. Арриэтта выбежала из спальни родителей и помчалась по коридору.
– Ах! – раздался её голос. – Идите посмотрите. Просто прелесть!
Но Под и Хомили не двинулись с места: над их головами потолком нависала ночная рубашка с пуговицами на животе.
– Что вы держите в горчичнице? – спросил мальчик, видимо, разглядывая столовую.
– Уголь, – раздался голос Арриэтты. – И я помогала добывать этот новый ковёр. Вот часы, о которых я тебе говорила, и картины…
– Я тебе принесу марки получше, – сказал мальчик. – У меня есть юбилейные, с видом на Тадж-Махал.
– Посмотри! – снова послышался голос Арриэтты, и Под взял Хомили за руку. – Вот мои книги…
Хомили крепче вцепилась в мужа, в то время как огромная рука опустилась рядом с Арриэттой.
– Тихо, – прошептал Под, – сиди спокойно…
– Как они называются? – спросил мальчик, видимо, рассматривая книги, и Арриэтта одним духом выпалила все названия подряд.
– Под, – шепнула Хомили, – я сейчас закричу…
– Нет, – шепнул Под в ответ. – Не надо. Ты уже кричала.
– Я чувствую, что крик подступает к горлу.
Под встревоженно взглянул на неё.
– Задержи дыхание и посчитай до десяти.
– Ты не могла бы мне почитать? – попросил мальчик Арриэтту.
– Могу, – ответила та, – но лучше бы что-нибудь новое.
– Но ты же не приходишь ко мне, – протянул мальчик жалобно.
– Верно, теперь буду.
– Под, – шепнула Хомили, – ты слышал, что она сказала?
– Да-да, не волнуйся…
– Хочешь посмотреть кладовые? – спросила Арриэтта, и Хомили прижала руку ко рту, чтобы заглушить крик.
Под взглянул наверх и попросил, стараясь говорить убедительно и деловито:
– Эй! Положи крышу на место, мы замёрзнем.
– Хорошо, – согласился мальчик, но как-то нерешительно, и потянулся за куском пола, служившим им потолком. – Заколотить гвоздями снова?
– Конечно, заколотить! – буркнул Под.
– Понимаете, там, наверху, у меня есть ещё вещи…
Под заколебался, а Хомили толкнула его локтем и шепнула:
– Спроси какие.
– Какие? – спросил Под.
– Вещи из старого кукольного дома, который стоит на верхней полке шкафа возле камина в классной комнате.
– Не видел там никакого кукольного дома, – проворчал Под.
– Он стоит под самым потолком, – сказал мальчик, – вам снизу не видно; надо встать на полку, чтобы добраться до него.
– А что за вещи в этом домике? – спросила Арриэтта из гостиной.
– О, самые разные, – отозвался мальчик. – Ковры на полу и на стенах, и кровати с матрасами, и птичка в клетке – ненастоящая, конечно, – и кастрюли, и столы, и пять позолоченных стульев, и пальма в кадке, и блюдо с тортом из папье-маше, и ещё одно – с бараньей ногой…
Хомили наклонилась к Поду и шепнула:
– Скажи ему, чтобы прибил потолок… чуть-чуть.
Муж вытаращил на неё глаза, и она изо всех сил закивала, крепче стиснув руки. Под обернулся к мальчику.
– Хорошо, прибей потолок, но легонько, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Пару гвоздиков тут и там…
Глава шестнадцатая
И вот в их жизни наступила новая пора, такое им даже не снилось! Каждую ночь крыша взлетала вверх – и появлялись новые сокровища: настоящий ковёр для столовой, крошечный совок для угля, жёсткий диван с подушками, обтянутыми узорчатой тканью, двуспальная кровать с покрывалом, односпальная ей в пару с полосатым матрасом, картины в рамах вместо марок, плита, которую нельзя было топить, но которая так мило выглядела в кухне, овальные и четырёхугольные столы, маленький секретер с одним ящиком, два платяных шкафа из клёна (один с зеркальной дверцей) и комод с изогнутыми ножками… Хомили не только привыкла к тому, что крыша над её головой поднимается каждую ночь, но даже предложила Поду приделать к ней петли.
– Мне не нравится, что потолок каждый раз надо приколачивать, – от этого в комнатах такая пыль!
Когда мальчик принёс им фортепьяно, Хомили стала просить Пода сделать гостиную.
– Рядом со столовой, а кладовую отодвинь подальше. Тогда будет куда поставить эти золочёные кресла, о которых он столько говорит, и пальму в кадке…
Однако Под, порядком устав от передвигания мебели, с нетерпением ждал спокойных вечеров, когда сможет дремать у очага в своём новом красном бархатном кресле. Не успевал он поставить комод в одном месте, как Хомили, выйдя из комнаты и вновь войдя, чтобы «получить впечатление», заставляла переставлять его в другое – «на пробу». И каждый вечер, как раз тогда, когда Под привык ложиться спать, потолок взлетал вверх и появлялись новые вещи. Хомили была неутомима, глаза её блестели, щёки горели румянцем, и хотя целый день они только и делали, что толкали и тащили новую мебель то туда, то сюда, не могла угомониться и подождать до утра. Поднимая тяжёлый кукольный сервант с одного конца, так что Поду не оставалось ничего другого, как поднять другой конец, она умоляла: «Только попробуем, на это не уйдёт и минуты».
Но Под прекрасно знал, что в действительности пройдёт не один час, пока наконец, измученные и вспотевшие, они не свалятся в постель, да и тогда Хомили будет время от времени вскакивать, чтобы бросить «последний взгляд».
Тем временем в благодарность за все эти сокровища Арриэтта читала мальчику вслух. Он лежал на спине в траве на лужайке позади вишни, а она стояла у его плеча и говорила, когда пора переворачивать страницу. Какими счастливыми казались ей потом эти дни – голубое небо, ветви вишни над головой, тихий шелест травы под ветром и большое внимательное ухо мальчика рядом. Она во всех подробностях изучила это ухо, все бугорки, впадинки и извилины. Иногда, осмелев, она прислонялась к плечу мальчика. Пока она читала, он лежал тихо-тихо и всегда горячо благодарил её потом. Перед ними обоими открывались новые миры, для Арриэтты диковинные. Она очень много узнала, но кое-что из этого ей было трудно принять. Оказывается, Земля, на которой они живут, вертится вокруг своей оси вовсе не ради маленького народца. «Но и не ради большого», – напоминала она мальчику, когда видела, что он улыбается чему-то про себя.