Под вечер приходил Под – очень усталый, растрёпанный и пыльный – и уводил её пить чай. А дома её ждала возбуждённая мать и новые сюрпризы. Стоило ей шагнуть за порог, раздавался крик Хомили: «Закрой глаза! Теперь можно!»
И Арриэтта, словно в счастливом сне, видела, что её дом меняется с каждым часом. Что только её не ждало! Однажды её встретила кружевная занавеска на решётке, подхваченная розовой лентой.
Единственное, что печалило Хомили, – отсутствие гостей. Им некого было позвать, никто не наносил им визитов, никто не забегал на огонёк, так что не было ни восторженных охов и ахов, ни завистливых взглядов. Чего бы Хомили ни отдала за Клавесинов или Надкаминных! Даже Захомутники, и те были бы лучше, чем никто!
– Напиши дяде Хендрири, – предложила она как-то дочери, – и расскажи, как мы живём. Хорошее длинное письмо, ничего не пропусти!
Арриэтта начала писать на куске ненужной теперь промокашки, но чем дальше писала, тем скучнее становилось письмо – не письмо, а прейскурант магазина или каталог вещей в доме, который сдают внаём со всей обстановкой. То и дело ей приходилось вскакивать с места, чтобы пересчитать ложки или посмотреть незнакомые слова в словаре, и вскоре она отложила письмо – у неё было так много интересных занятий, так много новых книг, так много тем для бесед с мальчиком!
«Он болел, – рассказывала она матери и отцу. – Его прислали сюда поправляться на свежем воздухе, но скоро он снова уедет в Индию».
В другой раз она спрашивала поражённую Хомили: «Ты знаешь, что арктическая ночь тянется полгода? И что расстояние между полюсами меньше, чем между двумя противоположными точками экватора, соединёнными диаметром?»
Да, это были счастливые дни, как говорил впоследствии Под, всё шло бы хорошо, если бы они добывали только из кукольного дома. Никто из взрослых, по-видимому, даже не помнил о его существовании, поэтому не хватился бы пропажи, однако гостиная наверху по-прежнему оставалась для них большим искушением. Туда так редко теперь заходили, но там было так много столиков с безделушками, до которых Под раньше не мог добраться. А мальчик, конечно, мог открыть дверцы стеклянной горки.
Сначала он принёс им серебряную скрипку, затем – серебряную арфу. Под натянул на неё струны из конского волоса, который вытащил из дивана в кабинете.
– Мы будем устраивать музыкальные вечера! – воскликнула Хомили, когда Арриэтта тронула пальцем струну и в комнате раздался тихий, глухой звук. – Если б только отец взялся за гостиную!
Она теперь чуть не каждый вечер накручивала волосы на папильотки, а с тех пор, как навела порядок в доме, иногда даже переодевалась к ужину в атласное платье. Оно висело на её плечах как мешок, но Хомили называла его туникой.
– Мы могли бы использовать твой раскрашенный потолок, и у нас достаточно деревянных кубиков, чтобы сделать настоящий паркет. (Это слово она произносила точь-в-точь как когда-то Клавесины: «паркэт».)
Даже тётя Софи далеко наверху, в своей роскошной неубранной спальне, заразилась духом дерзаний, который волнами радости заливал весь старый дом. Несколько раз за последнее время Под заставал её на ногах. Теперь он приходил к ней не затем, чтобы брать что-нибудь, а просто чтобы отдохнуть: эта комната стала, если можно так выразиться, его клубом, местом, где он спасался от «мирских тревог». Больше всего Пода тревожило новоприобретённое богатство: даже в самых необузданных мечтах он и представить себе не мог такого количества вещей. Он чувствовал, что Хомили давно уже следовало бы остановиться: право же, их дом и без того великолепен. К чему все эти алмазные табакерки и миниатюры в усыпанных драгоценностями рамках, эти филигранные пудреницы и дрезденские статуэтки – всё, как ему хорошо было известно, из горки, которая стояла в гостиной. Они прекрасно могли без них обойтись. Что толку от пастушки ростом с Арриэтту или огромных щипцов, которыми снимают нагар с таких же огромных свечей? Сидя возле каминной решётки, где мог погреть руки, Под смотрел, как тётушка Софи бродит по комнате на костылях, и уныло размышлял, слушая знакомую историю, как она была приглашена к завтраку на королевскую яхту: «Не удивлюсь, если она как-нибудь спустится вниз и сразу же заметит, что её вещи пропали».
Однако первой заметила пропажу не тётя Софи, а миссис Драйвер, потому что навсегда запомнила неприятную историю с Розой Пикхетчет. Тогда так и не смогли выяснить, кто виноват. Даже Крампфирл чувствовал себя под подозрением. «С сегодняшнего дня, – сказала тогда миссис Драйвер, – я буду убирать сама. Никаких новых служанок в этом доме».
Рюмка мадеры, пара старых чулок, носовой платок, изредка перчатки – одно дело, тут, думала миссис Драйвер, она в своём праве, – но драгоценные безделушки из горки в гостиной – это, говорила она себе, глядя на полупустые полки в тот роковой день, дело совсем иного рода!
Она стояла у горки с метёлочкой для обметания пыли в руке: маленькие чёрные глазки превратились в две хитрые злобные щёлки – и чувствовала себя одураченной. Ей казалось, что кто-то, заподозрив в нечестности, пытается её поймать. Но кто это мог быть? Крампфирл? Мальчишка? Часовой мастер, который заводил в холле куранты?
Вещи исчезали постепенно, одна за другой, и брал их тот – в этом миссис Драйвер не сомневалась, – кто знал порядки в доме и кто желал ей зла. «А не сама ли старая хозяйка? – подумалось ей вдруг. – Старуха последнее время взяла моду вставать с постели и разгуливать по комнате. Может, она спускается сюда ночью, тычет повсюду своей палкой, вынюхивает и высматривает по всем углам?» Миссис Драйвер вдруг вспомнила пустую бутылку из-под мадеры и два стакана, которые так часто оставляла на кухонном столе, и решила, что на неё это похоже.
А потом будет лежать у себя в комнате, ждать, когда она, миссис Драйвер, сообщит о пропаже, и посмеиваться. «Всё в порядке внизу, Драйвер?» – таким вопросом она обычно встречает её по утрам и посматривает искоса своими вредными старыми глазами.
– Да, она на всё способна! – воскликнула миссис Драйвер вслух, взмахнув, словно дубинкой, метёлкой от пыли. – Ну и дурацкий у неё будет вид, когда я поймаю её на месте в то время, как она будет красться по нижним комнатам посреди ночи!
«Ладно, миледи, – подумала миссис Драйвер, – бродите тут сколько угодно, суйте нос во все щели. Мы ещё увидим, чья возьмёт!»
Глава семнадцатая
В тот вечер миссис Драйвер была сама не своя: не пожелала, как всегда, посидеть и выпить, топала взад-вперёд по кухне, то и дело поглядывая на Крампфирла уголком глаза. Ему стало не по себе: в её молчании таилась угроза, это нельзя было не заметить. Даже тётя Софи почувствовала это, когда миссис Драйвер принесла ей вино: угроза была в звоне бокала о графин, когда миссис Драйвер ставила поднос на столик, и в грохоте деревянных колец, когда задёргивала портьеры, и в скрипе половиц, когда шла по комнате к двери, и в лязге задвижки, когда захлопнула дверь. «Что это с ней?» – подумала тётя Софи, наливая себе первый бокал.
Мальчик тоже почувствовал эту угрозу: по тому, как миссис Драйвер пристально смотрела на него, в то время как он сидел, скорчившись, в ванне; по тому, как она намылила мочалку и проворчала: «Ну-ка!» Она тёрла его медленно, тщательно, сердито, и за всё время мытья не сказала ни слова. Когда он лёг, она пересмотрела все его вещи, заглянула за все дверцы в шкафах, выдвинула все ящики в комоде. Вытащив из-под шкафа его чемодан, она обнаружила драгоценного мёртвого крота, запас кускового сахара и лучший кухонный нож для чистки картофеля, но даже тогда ничего не сказала: поцокав языком, бросила крота в мусорную корзину, а сахар и нож сунула себе в карман. Прежде чем прикрутить газ, миссис Драйвер снова внимательно взглянула на него, скорее недоумённо, чем обвиняюще. Комната её была над буфетной, и туда вела отдельная лестница. В ту ночь она завела будильник на двенадцать часов и поставила, чтобы тиканье не мешало спать, за дверь. Затем сняла туфли и, не раздеваясь, с ворчанием забралась под одеяло. Не успела она закрыть глаза, как рассказывала потом Крампфирлу, будильник зазвонил: буквально завопил во всё горло, подпрыгивая на четырёх ножках на голом деревянном полу. Миссис Драйвер вылезла из-под одеяла и вслепую подошла к двери.
– Тише, – сказала она будильнику, нащупывая кнопку, и прижала его к груди. – Тише.
Она стояла в одних чулках на верхней площадке лестницы, которая вела в буфетную, и вдруг ей показалось, что внизу мелькнул огонёк. Миссис Драйвер перегнулась через лестничные перила. Да, вот опять – словно трепыхнулось крылышко мотылька! Свеча – вот что это такое! Свеча, которую кто-то несёт в руке за лестницей, за буфетной, где-то в кухне.
Не выпуская будильника, миссис Драйвер стала бесшумно красться вниз по лестнице, тяжело дыша от волнения. В темноте раздался тихий вздох, словно эхо какого-то движения. Для миссис Драйвер, стоявшей на холодных плитках пола в буфетной, этот звук, который и звуком-то не назовёшь, значил одно: кто-то тихонько открыл и закрыл дверь, обшитую зелёной байкой, ту самую дверь, что ведёт из кухни в холл. Миссис Драйвер ощупью вошла в кухню и, пока шарила на полке над плитой в поисках спичек, опрокинула перечницу и бумажный пакетик с гвоздикой. Взглянув вниз, она вдруг заметила ниточку света – за секунду до того, как зажгла спичку. Мерцающая, как светлячок, нить у самых её ног очерчивала на полу ровный прямоугольник.
Миссис Драйвер охнула, зажгла газ, и кухня тотчас ожила. Миссис Драйвер кинула взгляд на обитую зелёной байкой дверь, и ей показалось, что та ещё чуть качается, словно её только что закрыли. Она подбежала к двери и распахнула её, но в коридоре было темно и тихо – ни тени, ни приглушённых шагов вдалеке. Она отпустила дверь, и та снова закрылась, вздохнув медленно и печально. Да, этот звук она и слышала – не то вздох, не то шёпот, словно кто-то тихо втянул воздух.
Осторожно подобрав юбку, миссис Драйвер двинулась обратно к плите. На полу возле выступающей половицы лежал какой-то розоватый предмет. «Ага, – подумала кухарка, – вот отсюда, от этой половицы, и шёл свет!» Миссис Драйвер обвела взглядом кухню: всё остальное выглядело как обычно, точно та