– Ты бы этого не смогла, – сказал он, отряхивая руки, – слишком лёгкая. И мама не смогла бы. Ну пошли, только тихо.
Они миновали ещё много ворот, и все их Под оставлял открытыми, шёпотом объяснив дочери:
– Никогда не запирай ворота, когда идёшь наверх: вдруг понадобится быстро вернуться.
Наконец Арриэтта увидела впереди тусклый свет и, потянув отца за рукав, шепнула:
– Это здесь?
Под остановился и предупредил:
– Спокойней, спокойней. Да, это дыра под курантами.
Арриэтта почувствовала, что у неё перехватило дыхание, но внешне никак не выдала себя.
– Туда ведут три ступени, – продолжил Под. – Они довольно крутые, так что смотри не оступись. Когда окажешься под курантами, оставайся там; будь внимательна и не своди с меня глаз. Если всё спокойно и никого поблизости нет, я подам тебе знак.
Ступеньки были высокие и не совсем ровные, но Арриэтта взобралась на них легче, чем Под. Когда она протиснулась сквозь зазубренные края дыры, глаза её вдруг ослепило расплавленным золотом – это на каменных плитах холла лежало весеннее солнце. Она стала во весь рост, и пол исчез из виду; она оказалась в огромной пещере – футляре часов, где наверху смутно виднелись в темноте очертания висевших на цепях гирь. Мрак и пустота вокруг были наполнены размеренными, тяжёлыми, гулкими звуками, которые успокаивающе отдавались у неё в ушах. Высоко над головой Арриэтта увидела маятник, слегка поблёскивавший в полумраке, осторожно, ритмически раскачиваясь взад-вперёд, и почувствовала на глазах горячие слёзы, сердце её внезапно переполнилось гордостью: так вот какие они – куранты, их часы… в честь которых их семья звалась Курантами. Вот уже двести лет, как они стоят на этом месте, терпеливо охраняя вход в их дом, басовито отстукивая время.
На светлом фоне сводчатого выхода чётко вырисовывалась фигура Пода, низко припавшего к земле.
– Не своди с меня глаз, – так он ей сказал, и Арриэтта тоже послушно сжалась в комок.
Она вновь увидела сверкающий золотом каменный пол холла – он уходил далеко-далеко от неё, – увидела края ковров, лежащих как многоцветные острова на расплавленном море солнца, и ещё дальше увидела во всём великолепии солнечного света открытые парадные двери – словно вход в волшебную страну, о которой мечтала всю жизнь. За дверями была трава – настоящий лес, и где-то высоко – колеблемые ветерком зелёные ветки деревьев.
Глаза Пода сделали полный круг.
– Подожди! – шепнул он. – И смотри в оба.
И вдруг его не стало.
Арриэтта наблюдала, как он катится по залитому солнцем полу, быстро, как мышь или уносимый ветром листок… и внезапно увидела его маленьким. «Но ведь он не маленький, – сказала она себе, – на полголовы выше мамы». Она заметила, как он обогнул коричневый коврик для ног у порога и скрылся в тени у двери. Казалось, он превратился в невидимку. Арриэтта смотрела и ждала. Было совсем тихо. Вдруг в часах, в тёмной пустоте над её головой, раздался какой-то звук – не то скрип, не то скрежет, – а затем послышался бой. Часы пробили три раза, неторопливо, звучно. «Нравится вам это или не нравится, – казалось, говорили они, – но сейчас три часа, ровно три».
Внезапное движение у дверного порога, укрытого в тени, – и Арриэтта снова увидела Пода: с мешком в руках он стоял у коврика для ног, который доходил ему до колен, золотисто-коричневый, как ржаное поле. Арриэтта увидела, как он взглянул на часы, затем поднял руку.
Ах какие тёплые были каменные плиты пола, по которым она бежала… каким радостным – солнечный свет на её лице и руках… каким страшным – необозримое пространство вокруг! Под подхватил её, прижал к груди, ободряюще похлопал по спине и, отдышавшись, сказал:
– Ну же, ну же… Вот и умница!
Всё ещё задыхаясь, Арриэтта огляделась и увидела огромные ножки стула, вздымающиеся вверх, увидела укрытую тенью нижнюю сторону сиденья, словно балдахин над головой, увидела гвозди, и брезентовые ленты, и болтающиеся кое-где концы шёлковой обивки, и бечёвку; увидела крутые обрывы ступеней, огромными уступами уходящие в высоту, увидела резные ножки стола и тёмную пещеру под сундуком. И всё это время в тишине звучал голос курантов, отсчитывавших секунды, вселяя в неё уверенность и покой.
А потом Арриэтта обернулась, посмотрела в сад и увидела гравийную дорожку, устланную цветными камнями величиной с грецкий орех, и пробивающиеся среди них кое-где зелёные травинки – прозрачные от солнца зелёные копья. Позади дорожки она увидела крутой травянистый склон, за ним – густую живую изгородь, а за изгородью – фруктовые деревья в цвету.
– Вот тебе мешок, – хрипло прошептал Под, – пора браться за дело.
Арриэтта послушно стала выдёргивать из коврика для ног волокна, жёсткие и очень пыльные.
Под работал быстро и методично: набрав пук волокон, тут же укладывал его в мешок, – пояснив:
– Если придётся внезапно убегать, надо, чтобы не осталось никаких следов.
– Больно рукам, да? – сказала Арриэтта и чихнула.
– Мне нет, они у меня загрубели, – ответил Под.
Арриэтта, снова чихнув, спросила:
– Пыльно, да?
Под выпрямился:
– Нет смысла дёргать там, где волокно свалялось. Нечего удивляться, что больно рукам. Послушай, – добавил он через секунду, – оставь. Ведь ты первый раз в жизни поднялась наверх. Посиди на ступенях и полюбуйся.
– Ах нет… – начала было Арриэтта, подумав при этом: «Если я не буду помогать, папа не возьмёт меня с собой в следующий раз», – но Под настаивал:
– Мне даже лучше самому всё надёргать: могу выбрать то, что надо, понимаешь? Ведь щётку-то делать мне.
Глава восьмая
Ступени были тёплые, но крутые. «Если я спущусь на дорожку, – подумала Арриэтта, – мне потом будет не взобраться обратно», – поэтому несколько минут сидела спокойно, пока не заметила скобу для сапог.
– Арриэтта, – негромко позвал её Под. – Куда ты подевалась?
– Я спустилась по скобе.
Под вышел из холла и посмотрел вниз.
– Ладно. Но помни: никогда не спускайся по тому, что не прикреплено. Представь: кто-нибудь из них подойдёт и переставит скобу на другое место… Как ты попадёшь обратно?
– Она слишком тяжёлая, чтобы её переставлять, – сказала Арриэтта.
– Может быть, но сдвинуть её всё же можно. Понимаешь, что я имею в виду? Есть правила, дочка, и тебе нужно выучить их назубок.
– Эта дорожка идёт вокруг всего дома? – спросила Арриэтта. – И склон тоже?
– Да. И что из того?
Арриэтта поковыряла землю носком красной лайковой туфельки и объяснила:
– Моя решётка, верно, сразу за углом и выходит на этот склон.
– Твоя решётка! – воскликнул Под. – С каких это пор решётка стала твоей?
– Ты не разрешишь мне зайти за угол и позвать через неё маму?..
– Нет, и думать не смей об этом! Никаких решёток! Никаких «зайти за угол»!
– Тогда мама увидела бы, – продолжила Арриэтта, словно и не слышала отца, – что со мной всё в порядке.
– Ну ладно, – улыбнулся Под. – Только быстро. Я тебя здесь посторожу. И не кричи.
Арриэтта пустилась бежать. Дорожка была хорошо утрамбована, и её легкие туфельки, казалось, совсем не касались камней. Как замечательно бегать! Под полом не побежишь – там ходишь, ползаешь, пробираешься, но не бегаешь. Арриэтта чуть не пробежала мимо решётки, но вовремя увидела её, сразу как завернула за угол. Да, это была она – почти у самой земли, глубоко врезанная в старую стену дома; перед ней зеленело неровное пятно плесени.
Арриэтта подбежала к решётке и закричала, прижав нос к железным прутьям:
– Мама! Мамочка!
Подождав немного, позвала снова, и лишь на третий раз Хомили услышала её и подошла к окну. Волосы её были растрепаны, в руках она с трудом несла крышку от банки из-под солёных огурцов, полную мыльной воды.
– Фу ты, – сказала она сердито, – и напугала же! Что случилось? Что ты тут делаешь? Где отец?
Арриэтта кивком указала вправо:
– Там, за углом… у парадной двери.
Она была так счастлива, что ноги её, не видные Хомили, сами собой плясали по земле. Наконец-то она по другую сторону решётки… снаружи… и смотрит оттуда внутрь!
– Да, они всегда распахивают настежь парадные двери в первый весенний день. Ладно, – деловито сказала Хомили, – беги теперь к папе и скажи ему, что, если двери в кабинет открыты, я не буду возражать против кусочка красной промокашки. Отойди-ка, мне надо выплеснуть воду.
«Вот откуда здесь плесень, – подумала Арриэтта, во всю прыть направляясь к отцу. – От воды, которую мы выплёскиваем через решётку».
Под облегчённо вздохнул, увидев её, но, когда она передала ему слова Хомили, нахмурился.
– Как, она думает, я заберусь на конторку без шляпной булавки? Промокательную бумагу снизу не подберёшь, надо забираться наверх; пора бы ей уже это знать! Ну, пошли. Поднимайся сюда.
– Позволь мне остаться внизу, – попросила Арриэтта. – Самую чуточку, пока ты не закончишь. В доме никого нет, кроме Неё.
– Кто знает, а вдруг Она вздумает встать с постели и спуститься с палкой вниз? Кто знает, а вдруг миссис Драйвер не ушла сегодня из дома… Может быть, у неё голова болит? Кто знает, а вдруг мальчишка всё ещё здесь?
– Какой мальчишка? – спросила Арриэтта.
На лице Пода отразилось смущение.
– Какой мальчишка? – повторил он неопределённо и затем продолжил: – Может, Крампфирл…
– Но ведь Крампфирл не мальчишка, – возразила Арриэтта.
– Да, – согласился Под, – его мальчишкой не назовёшь, нет. – Он немного подумал. – Не назовёшь его мальчишкой. Нет, он не мальчишка… Ладно, побудь там ещё немножко. Только никуда не уходи!
Арриэтта подождала, пока он скроется в холле, затем огляделась вокруг. О радость! О счастье! О свобода! Солнце, трава, тёплый ветерок и посередине зелёного склона, там, где он заворачивал за угол, огромное вишнёвое дерево в цвету! Под ним на дорожке густым слоем лежали розовые лепестки, а у самого ствола рос бледно-жёлтый, как сливочное масло, первоцвет. Арриэтта бросила украдкой взгляд на ступени, затем, лёгкая, как танцовщица, понеслась в своих красных лайковых туфельках к лепесткам. У них были загнутые края, как у раковин, и они тихонько качались, когда она дотрагивалась до них.