ьки и не поняла. Написано письмо было стряпчим из фирмы «Джобсон, Тринг и Зловрединг»; в нём было полно длинных слов вроде «завещание» или «наследование», и даже слова среднего размера соединялись друг с другом таким странным образом, что казались Кейт совершенно бессмысленными (что, например, могло означать «нежилое жильё»? Сколько ни думай, смысла тут не найдёшь). А уж имён там было! И Стаддингтон, и Доброу, и Эмберфорс, и Поклинтон, и целое семейство по фамилии Усопшие, которая почему-то писалась с маленького «у».
– Большое спасибо, – вежливо сказала Кейт, возвращая письмо.
– Я подумала, может быть… – сказала миссис Мей (и тут наконец Кейт заметила, что щёки старой дамы порозовели, словно от смущения), – может быть, ты захочешь поехать со мной.
– Поехать… куда? – спросила Кейт с недоумевающим видом.
– Кейт, милочка! – воскликнула миссис Мей. – Зачем же я показывала тебе письмо? В Лейтон-Баззард, естественно.
Лейтон-Баззард? Много лет спустя, когда Кейт описывала эту сцену своим детям, она говорила им, что при этих словах сердце её быстро-быстро забилось ещё раньше, чем до её сознания дошёл их смысл. «Лейтон-Баззард… знакомое название… Да, так называется небольшой городок где-то… где-то, кажется, в Бедфордшире».
– Туда, где был дом моей двоюродной бабушки, тёти Софи, – подсказала ей миссис Мей. – Туда, где, по словам моего брата, он видел добываек. – И не успела Кейт прийти в себя от изумления, миссис Мей добавила деловым тоном: – Мне оставили по завещанию небольшой домик в поместье Стаддингтонов – том самом, где стоит большой дом, и… – тут она ещё сильней покраснела, словно то, что она хотела сказать, казалось ей самой почти чудом, – и триста пятьдесят фунтов. Хватит, – добавила она радостно и изумлённо, – на полный ремонт.
Кейт молчала. Прижав стиснутые руки к груди, словно стараясь сдержать неистовые удары сердца, она во все глаза глядела на миссис Мей.
– А мы увидим этот дом? – спросила она наконец охрипшим вдруг голосом.
– Конечно, потому-то мы и едем туда.
– Я хочу сказать – большой дом, дом тёти Софи?
– А, Фирбэнк-Холл, как его раньше называли? – У миссис Мей был немного озадаченный вид. – Не знаю, возможно, нам и удастся туда попасть. Всё зависит от того, кто там сейчас живёт.
– Все равно, – продолжала Кейт, стараясь взять себя в руки, – даже если мы не попадём внутрь, вы ведь можете показать мне решётку под кухней и склон, где гуляла Арриэтта, а если приоткроют хоть самую чуточку входную дверь, вы ведь покажете мне, где стояли куранты? Просто быстренько ткнёте в то место пальцем… – И так как миссис Мей всё ещё колебалась, Кейт вдруг горячо добавила: – Вы же сами верили в них, разве нет? Или это была, – её голос задрожал, прервался, – просто сказка?
– Ну и что из того? – быстро проговорила миссис Мей. – Ведь это была хорошая сказка? Не понимай всё буквально, девочка, и не теряй способности верить в чудеса. В конце концов всё, в чём сами мы не участвовали, о чём нам рассказывают, кажется сказкой. Единственное, что мы можем в таких случаях делать, – она приостановилась, с улыбкой глядя на Кейт, – быть внимательными, смотреть на вещи непредвзято и тщательно просеивать факты.
«Тщательно просеивать факты? Что ж, фактов-то, – подумала Кейт, немного успокаиваясь, – предостаточно». Ещё до того, как миссис Мей впервые заговорила о добывайках, Кейт подозревала, что они существуют. Как иначе объяснить постоянное и непостижимое исчезновение всевозможных мелких предметов? И пропадали не только французские булавки, иголки, карандаши, промокашки, спичечные коробки и тому подобные вещи. Как ни мало Кейт прожила на свете, она уже успела заметить, что стоит не заглядывать в ящик комода несколько дней, как, открыв его, ты обязательно чего-нибудь недосчитаешься: лучшего носового платка, единственной длинной иглы, сердоликового сердечка, счастливой монетки… «Но я точно знаю, что положила её в этот ящик!» – сколько раз она сама произносила эти слова, сколько раз слышала их от других! А уж что до чердака… «Я абсолютно уверена, – чуть не плача, говорила ей мама ещё на прошлой неделе, стоя на коленях перед открытым сундуком и безуспешно пытаясь найти там пряжки от туфель, – что положила их в эту коробку вместе с веером из страусовых перьев. Они были завёрнуты в лоскут чёрного сатина, и я сунула их сюда, возле ручки…» И то же самое с ящичками от секретера, со швейными шкатулками, коробочками для пуговиц. В баночке с заваркой всегда оказывалось меньше чая, чем накануне вечером, куда-то исчезал рис, если уж об этом зашла речь, и кусковой сахар. Да, решила Кейт, фактов у неё хоть отбавляй, только как их просеять?
– Я полагаю, – задумчиво сказала она, принимаясь складывать салфетку, – одни дома больше для них подходят, чем другие.
– В некоторых домах их вообще нет, – сказала миссис Мей. – По словам брата, – продолжала она, – больше всего, как ни странно, они любят дома, где есть порядок. Он много раз мне говорил, что добывайки пугливы, им надо точно знать, где что лежит и чем скорее всего будет занят тот или иной обитатель дома в то или иное время. В безалаберных, шумных домах, где хозяйство ведётся кое-как, можно, представь себе, бросать вещи где попало, и ничего не пропадёт – я имею в виду по вине добываек. – И миссис Мей коротко рассмеялась.
– А могут добывайки жить под открытым небом? – вдруг спросила Кейт.
– С трудом, – сказала миссис Мей. – Они нуждаются в нас. Им требуются для жизни те же вещи, что и людям.
– Я думала, – продолжала Кейт, – о Поде, и Хомили, и маленькой Арриэтте. Я хочу сказать… когда их выкурили из-под кухни, что с ними стало, как вам кажется?
– Я сама часто спрашиваю себя об этом, – сказала миссис Мей.
– Неужели Арриэтта осталась последней из добываек, как говорил ваш брат?
– Да, так он и сказал: самая последняя, единственная на свете. От всего сердца надеюсь, что он был не прав. С его стороны гадко было так говорить, – задумчиво добавила миссис Мей.
– Не представляю только, как они перебрались через поля… Как вы думаете, им удалось в конце концов найти барсучью нору?
– Кто знает? Я ведь рассказала тебе ту историю с наволочкой. Ну, когда я сложила в наволочку всю мебель из кукольного дома и отнесла к барсучьей норе?
– И как вы почувствовали запах, словно неподалёку варили обед, да? Но это ещё не значит, что наши добывайки добрались туда – Под, Хомили и Арриэтта. Ведь в барсучьей норе жили их родичи, не правда ли? Эти Хендрири? Может быть, это они готовили еду.
– Конечно, – сказала миссис Мей.
Несколько минут Кейт молчала, погрузившись в раздумья; но вот лицо её просияло, и она повернулась на табурете вокруг своей оси.
– Если мы поедем туда на самом деле, – вскричала она (и в глазах её запылал восторг, словно перед ней возникло видение), – где мы будем жить? На постоялом дворе?
Глава вторая
Без труда не вытащишь и рыбки из пруда.
Из дневника Арриэтты. 24 марта
Но ничто не бывает таким, каким мы это себе представляем. В данном случае это относится к постоялому двору и – увы! – к дому тёти Софи. Ни то, ни другое, по мнению Кейт, не было таким, каким ему следовало быть.
На постоялый двор (как теперь говорят – в гостиницу) следовало приезжать поздним вечером, а не в три часа пополудни, желательно в дождь, а ещё лучше в грозу, и стоять он должен на вересковой пустоши (унылой и мрачной, как полагается её называть). Хозяин там должен быть толстый, в мятом, запачканном соусом переднике; из кухни должны выглядывать поварята; и перед очагом должен стоять в полном молчании, грея у огня руки, высокий темноволосый незнакомец. А уж огонь там – всем огням огонь: огромные поленья в очаге и ослепительное пламя, с треском и гулом устремляющееся в трубу. Над огнём, чувствовала Кейт, должен быть подвешен котёл… Неподалёку для завершения картины – так, во всяком случае, представлялось ей – должны лежать собаки.
Но в действительности ничего этого не оказалось. За конторкой сидела молодая женщина в белой блузке, которая записала их имена в книгу приезжих. Были там две официантки: Морин (блондинка) и Маргарет (тихая, как мышка, в выпуклых очках) – и пожилой официант, у которого волосы сзади были совсем другого цвета, чем спереди. В камине лежали не поленья, а искусственные угли, которые неустанно лизал жалкий язычок электрического света, и (это было хуже всего) вместо высокого темноволосого незнакомца перед камином стоял стряпчий мистер Зловрединг (его имя так и произносилось: Зло-врединг) – кругленький, розовенький, но какой-то удивительно холодный на вид, наверно, из-за седых волос и серых глаз.
Однако снаружи светило яркое весеннее солнце, и Кейт понравилась её выходящая на рыночную площадь спальня со шкафом красного дерева и умывальником с холодной и горячей водой. А завтра, знала она, они увидят дом – этот легендарный, таинственный дом, который неожиданно стал реальным, не воздушный замок, а строение из настоящих кирпичей и извёстки, которое находится всего в двух милях от них. Достаточно близко, подумала Кейт, чтобы можно было прогуляться туда после чая, если только миссис Мей не будет так долго разговаривать с мистером Зловредингом.
Но когда на следующее утро они туда наконец пошли (миссис Мей в длинном пальто, похожем на охотничье, с вишнёвой тростью, подбитой снизу резиной), Кейт была разочарована. Дом оказался ничуть не похож на то, что она себе воображала: просто длинный барак из красного кирпича с двумя рядами блестящих окон, смотревших на неё, словно слепые глаза.
– Со стен сняли плющ, – сказала миссис Мей, не в силах скрыть удивления, однако через минуту она оправилась и добавила более бодрым тоном: – И правильно сделали, ничто так не разрушает кирпичную кладку.
Они зашагали к дверям по подъездной дорожке, и миссис Мей принялась объяснять Кейт, что дом всегда считался ярким образцом архитектуры начала восемнадцатого века.