Над этой полкой в песке было углубление, которое Хомили могла приспособить под кладовую, места там было с избытком.
Когда Под поставил более длинную шляпную булавку возле входа в пещеру – самая выгодная стратегическая позиция, сказал он (булавку покороче, добавил Под, надо оставить в ботинке на случай ночных тревог), – они почувствовали, что на сегодня сделали больше, чем можно, и, хотя они очень устали, были собой довольны, ведь их труды не пропали даром.
– Ой, спина! – простонала Хомили, потирая поясницу. – Давайте немного отдохнём и полюбуемся видом.
И было чем полюбоваться. Освещённое полуденным солнцем поле было видно до самого конца. Из дальней купы деревьев вылетел фазан и, громко хлопая крыльями, полетел налево.
– Мы не можем тут долго рассиживаться, – сказал немного погодя Под, – нам надо ещё выкопать тайник.
С трудом поднявшись с земли, они взяли половинку ножниц, один из походных мешков – мало ли что могло попасться им по дороге – и спустились в ров.
– Ну, ничего, – утешал Под Хомили по пути, – зато потом сразу ляжем спать. И тебе не надо ничего готовить, – добавил он.
Но для Хомили это было плохим утешением. Она вдруг почувствовала, что не только устала, но и голодна. «Только почему-то, – подумала она хмуро, – мне не хочется орехов».
Когда они подошли к тому месту, где лежали орехи, и Под срезал первые куски дёрна, чтобы добраться до земли (для него это было не легче, чем нам корчевать кусты или вырывать с корнем траву в пампасах), Хомили немного ожила, намереваясь доиграть до конца свою роль мужественной помощницы. Ей никогда не приходилось копать землю, но это её не пугало, даже наоборот. В этом диковинном мире возможны любые чудеса, вдруг у неё (кто знает?) окажется какой-нибудь новый талант.
Копать пришлось по очереди, ведь у них была на троих одна половинка ножниц. («Не горюйте, – сказал им Под, – завтра смастерю из чего-нибудь лопаты».)
Вдруг раздался громкий визг – это Хомили впервые в жизни встретилась с червяком. Он был с неё величиной, даже больше, она увидела это, когда он весь выполз из земли.
– Хватай его! – закричал Под. – Он тебя не укусит. Надо привыкать.
И ещё до того, как Арриэтта (которой червяк тоже не очень пришёлся по вкусу) успела предложить свою помощь, Хомили, напрягшись всем телом, схватила извивающегося червяка и с каменным лицом выкинула его из ямы; червяк тут же благодарно уполз в траву.
– Тяжёлый, – заметила Хомили и, не прибавив больше ни слова, снова принялась копать.
«Правда, – подумала Арриэтта, – она выглядит бледней, чем обычно».
После третьего червяка Хомили стала обращаться с ними с профессиональной небрежностью опытных заклинателей змей. Казалось, ей просто надоело, что они ползают у неё под ногами. Арриэтта была потрясена. Однако когда Хомили выкопала многоножку, её спокойствие как рукой сняло. Хомили не только закричала во всё горло, но взбежала, подняв юбки, до середины насыпи и, взобравшись на плоский камешек, принялась что-то быстро и невнятно говорить. Спустилась она лишь тогда, когда Под, пощекотав извивающееся чудовище кончиком ножниц, заставил его сердито ретироваться «в кусты».
Часть орехов они захватили с собой на ужин. Трёх ядрышек, нескольких ягод лесной земляники, листика или двух кресс-салата, вымытых в чистой воде, оказалось вполне достаточно, чтобы наесться, однако трапеза их была унылой. Чего-то недоставало. Сейчас бы съесть кусочек рассыпчатого печенья, выпить чашечку горячего сладкого чая! Но Хомили решила придержать последнее печенье на завтрак, а что до чая, то по распоряжению Пода он будет появляться у них на столе только по праздникам и при чрезвычайных обстоятельствах.
Однако спали они хорошо и чувствовали себя в безопасности под защитой дубового корня, да ещё зашнуровав сверху ботинок. Было, пожалуй, чуть-чуть душновато, но зато стало куда просторней, так как большая часть их пожитков была теперь сложена снаружи, в песчаной пещерке со стенами из корней.
Глава девятая
Что посеешь, то и пожнёшь.
Из дневника Арриэтты. 3 сентября
– Сегодня, – сказал Под за завтраком на следующее утро, – нам бы надо пойти пособирать колосья. Вон там, в той стороне, лежит поле, где уже сжали пшеницу. Орехи и фрукты, конечно, хорошая вещь, – продолжал он, – но зимой нам понадобится хлеб.
– Зимой? – простонала Хомили. – Мы ведь собирались искать барсучью нору, если я не ошибаюсь? И, – добавила она, – кто будет молоть зёрна?
– Ты и Арриэтта, – сказал Под. – Между двумя камнями. Это совсем нетрудно.
– Ещё немного, и ты предложишь мне добывать огонь трением палки о палку, – проворчала Хомили. – Как, по-твоему, я смогу печь хлеб без печи? А откуда мне взять закваску? Если хочешь знать моё мнение, – продолжала она, – ни к чему нам собирать колосья и пытаться печь из них хлеб – всё это ерунда. Нам надо совсем другое – положить в карманы по ореху, рвать ягоды, которые попадутся по пути, и как следует поискать семейство Хендрири.
– Будь по-твоему, – согласился, хоть и не сразу, Под и тяжело вздохнул.
Они убрали остатки завтрака, спрятали самые ценные вещи внутрь ботинка, зашнуровали его до конца и двинулись вверх по холму мимо ручья, вдоль живой изгороди, стоявшей под прямым углом к насыпи, на которой они провели ночь.
Утомительная это была прогулка. Единственное происшествие случилось в полдень, когда они отдыхали, весьма скромно перекусив перезревшими водянистыми ягодами ежевики. Хомили, откинувшись спиной на насыпь и устремив слипающиеся глаза в землю, вдруг увидела, что полоска земли словно движется, течёт вперёд нешироким безостановочным потоком между бревном и камнем.
– Ой, батюшки, Под! – еле слышно сказала она, убедившись, что это не обман зрения. – Ты видишь то, что вижу я? Там, у бревна…
Под, следуя за направлением её взгляда, ответил не сразу, и когда он наконец ответил, голос его был чуть громче шёпота.
– Да, – нерешительно сказал он. – Это змея.
– Ой, батюшки… – снова прошептала, дрожа от страха, Хомили. Сердце Арриэтты бешено забилось.
– Не шевелитесь, – шепнул Под, не сводя глаз с непрерывной живой струи; казалось, ей не будет конца. («Разве только, – подумала потом Арриэтта, – само время замедлилось, как, говорят, бывает в опасные мгновения».)
Змея всё ползла и ползла, но вот в тот самый миг, когда они почувствовали, что больше не выдержат, её хвост мелькнул и исчез.
Все трое перевели дыхание.
– Какая это змея, Под? – слабым голосом спросила Хомили. – Гадюка?
– Я думаю, уж, – сказал Под.
– О! – воскликнула Арриэтта и с облегчением засмеялась. – Они безвредные.
Под сердито посмотрел на неё; его лицо, похожее на булочку с изюмом, казалось сейчас недопечённым, так он был бледен.
– Для человеков – да, – медленно сказал он. – Но не для нас. И что самое главное, – добавил он, – со змеями не поговоришь.
– Жаль, – заметила Хомили, – что мы не захватили шляпную булавку.
– Что толку? – возразил Под.
После полдника (на этот раз – ягоды шиповника, на ежевику уже и смотреть не хотелось) они обнаружили, что прошли больше половины пути вдоль третьей стороны поля. Им почти не приходилось искать барсучьи норы, ни на одном участке, оставленном позади, не нашлось бы места для семейства дяди Хендрири, не говоря уж о колонии барсуков. Чем выше они поднимались, идя вдоль живой изгороди, тем ниже становилась насыпь, пока совсем не исчезла в том месте, где они теперь сидели, устало жуя шиповник.
– Отсюда почти столько же назад, – заметил Под, – старым путём, сколько вперёд, вокруг поля. Что скажешь, Хомили?
– Тогда лучше пойдём дальше вокруг поля, – хрипло прошептала Хомили, поперхнувшись семечком от шиповника, и закашлялась. – Ты ведь говорила, что почистила их, – упрекнула она Арриэтту, немного отдышавшись.
– Наверно, одну пропустила, – сказала Арриэтта. – Прости.
И она передала Хомили другую половинку ягоды, из которой только что выскребла семечки. Ей нравилось открывать розовые шары и выгребать из них золотистые семена, ей нравился вкус самих ягод. «Похоже на яблочную кожуру, – думала она, – чуть пахнущую розой».
– Что ж, – сказал Под, поднимаясь с земли, – тогда пошли.
Когда они достигли четвёртой – последней – стороны поля, солнце уже садилось. Живая изгородь бросала на землю густую неровную тень. В проёме между кустами золотилась освещённая низким солнцем стерня.
– Ну, раз мы уже здесь, – предложил Под, останавливаясь и глядя на скошенное поле, – а до дома дорога пойдёт под уклон, почему бы нам не прихватить по несколько колосьев?
– Ничего не имею против, – устало проговорила Хомили, – если они притопают сюда с поля и пойдут за нами следом.
– Пшеница лёгкая, – сказал Под. – Сколько надо времени, чтобы подобрать несколько колосков?
Хомили вздохнула. В конце концов, она сама предложила сегодняшний поход. «Назвался груздем, полезай в кузов», – подумала она.
– Пусть будет по-твоему, – сказала она покорно.
Один за другим все трое пролезли через дыру в изгороди на пшеничное поле.
Они попали (как показалось Арриэтте) в какой-то иной, странный мир, совсем не похожий на землю: золотая стерня, освещённая вечерним солнцем, стояла рядами, подобно заколдованному, потерявшему свои краски лесу; каждый «ствол» кидал длинную тень, и все эти тени, идущие в одном направлении, лежали параллельно друг другу, создавая причудливый крестообразный узор – чёрные тени и золотые стебли, – возникающий и исчезающий при каждом её шаге.
– Отрывайте колос вместе со стеблем, – посоветовал Под, – легче будет нести.
В этом переломанном, полном насекомых лесу было такое странное освещение, что Арриэтта то и дело теряла из виду родителей, но, обернувшись в панике назад, обнаруживала их совсем рядом, испещрённых светом и тенями.
Наконец Под сжалился – больше им было не снести. Они перебрались обратно через изгородь, каждый с двумя пучками колосьев, держа их за короткие стебли вниз головой. Арриэтте припомнился Крэмпфирл; там, в большом доме, он проходил мимо решётки с луком для кухни. Луковицы были нанизаны на верёвку и походили на зёрна пшеницы, да и по величине такая вязанка была для него то же самое, что колос пшеницы для них.