– Спасибо, Люпи, ты очень любезна, но лучше начать с самого начала так, как будет потом, – совсем отдельно. Ты согласна?
Всё по-прежнему, подумала Арриэтта, садясь в твёрдое кресло. Хотя не всё, теперь они не в подполье, теперь они даже выше пола, за дранкой и штукатуркой. Вместо коридоров у них будут стремянки, и, может быть, площадки послужат ей вместо окна.
Арриэтта окинула взглядом комнату, набитую разнокалиберной мебелью: как жалко и глупо она выглядела – все напоказ, почти ничего для употребления. Искусственные угли в камине казались совсем бесцветными, словно Люпи слишком часто тёрла их щёткой, а нарисованные виды в «окнах» были захватаны пальцами по краям.
Арриэтта вышла на тускло освещённую площадку. Всюду была пыль, лежали тени, точно она попала за кулисы в театре (только Арриэтта не могла об этом знать). Она заметила, что лестница спущена – знак, что кто-то вышел из дому, однако сейчас вернее было сказать: ушёл. «Бедный Спиллер… Одиночка… так назвали его. Может быть, – подумала Арриэтта, – и я такая?» И ей стало жалко не только Спиллера, но и себя.Как темно было в этом чужом доме – почти так же темно, как под полом кухни в Фирбэнке, ведь освещали его лишь самодельные восковые свечи, наколотые на острия кнопок. («Сколько человечьих жилищ, – вдруг подумала Арриэтта, – сгорело из-за беспечности добываек, снующих взад и вперёд с горящими свечами в руках».) Как ни старалась Люпи навести чистоту, пахло сажей и тянуло из углов прогорклым сыром.
Братцы спали в кухне – ради тепла, объяснила Люпи; нарядной гостиной пользовались лишь по особым случаям. Снаружи от неё была неосвещённая площадка, с которой спускалась вниз шаткая лестница.
Над площадкой, скрытые в полумраке, были две комнаты, которые им отвела Люпи. Лестницу к этим комнатам смастерить ещё не успели, и добраться до жёсткого настила, сделанного Хендрири из крышки обувной коробки, можно было, только цепляясь пальцами за дранку и вслепую нащупывая место для ноги.
– Ну, ты приведёшь тут всё в жилой вид, – сказала Люпи (она знала, что у Пода золотые руки), – а мы для начала одолжим вам кое-что из мебели.– Для начала… – бормотала Хомили в то первое утро, поднимаясь, шаг за шагом, вслед за Подом по дранкам (в отличие от большинства добываек, она боялась высоты и не увлекалась лазанием). – А потом что?
Ей было страшно взглянуть вниз. Она знала, что там была неустойчивая площадка, а от неё уходила ещё дальше спичечная лестница, поблёскивавшая, как рыбья кость.
– Ладно, – утешала она себя, неуклюже нащупывая место, куда поставить ногу, – пусть подъём и крутой, зато вход отдельный…
– Как тебе тут, Под? – спросила Хомили, просовывая наконец голову в круглый люк, прорезанный в полу; ну и странно же это выглядело – словно её голову отделили от плеч.
– Здесь сухо, – ответил Под уклончиво и топнул несколько раз по полу, точно желая проверить его крепость.– Ой, не топай так сильно, Под, – взмолилась Хомили, еле удерживаясь на ногах. – Это только картон.
– Знаю, – сказал Под. – Но дарёному коню в зубы не смотрят, – добавил он, когда Хомили добралась до него.
– Дома под кухней, – сказала Хомили, осматриваясь, – мы по крайней мере были на твёрдой земле…
– С тех пор тебе пришлось жить в ботинке, – напомнил ей Под, – и в пещере на берегу. И ты чуть не умерла с голоду. И чуть не замёрзла насмерть. И чуть не попала в руки к цыганам. Дарёному коню в зубы не смотрят, – снова сказал он.
Хомили ещё раз огляделась по сторонам. Две комнаты? Назвать их так можно было лишь с трудом. Кусок картона между двумя решётками дранки, разделённый книжным переплётом, где на тёмно-красном холсте тускло поблёскивало вытесненное золотом название: «Разведение свиней. Ежегодник». В этой стене Хендрири вырезал дверь. Потолков вообще не было, и откуда-то сверху падал слабый свет. Верно, через щель между половицами и стеной в спальне лесника, подумала Хомили.
– Кто там спит? – спросила она Пода. – Отец этого мальчика?
– Дед, – ответил Под.
– Не удивлюсь, если он захочет нас поймать, – сказала Хомили, – наставит мышеловок и тому подобное.
– Спору нет, – сказал Под, – когда имеешь дело с лесниками, надо сидеть тишком. Правда, он на целый день уходит из дому, и мальчик с ним… Да, здесь сухо, – добавил он, осматриваясь вокруг, – и тепло.
– Не очень-то, – возразила Хомили. Проходя вслед за Подом в проём между комнатами, она увидела, что дверь держится на холстине переплёта, которую Хендрири оставил неразрезанной.
– Скоро обтреплется, вот увидишь, – заметила она, несколько раз закрывая и открывая дверь, – и что тогда?
– Я могу прошить холст, – сказал Под, – сапожными нитками. Пара пустяков. – Он прижал ладони к каменной кладке дальней стены. – Дымоход, – объяснил он, – тёплый, да?
– Да, – хмыкнула Хомили, – когда прижмёшься к нему.
– Что, если нам спать тут, рядом с трубой?
– На чём? – спросила Хомили.
– Они хотели одолжить нам кровати.
– Нет, лучше использовать дымоход для стряпни. – Хомили ощупала руками кладку и принялась выколупывать штукатурку из вертикальной трещины между камнями. – Тут можно добраться до жара.
– Но ведь мы будем питаться внизу вместе с ними, – сказал Под. – Мы же так договорились… и готовить будем вместе.
– Вместе готовить – вместе добывать, – сказала Хомили. – Но тебе, Под, добывать здесь будет нечего.
– Чепуха, – сказал Под. – С чего ты это взяла?
– А с того, что в таком небольшом доме, как этот, где живут всего двое человек – старик и мальчик, – нет столько поживы, сколько в Фирбэнке. Попомни мои слова. Я разговаривала с Люпи: Хендрири и два старших парнишки вполне управляются здесь. А ты станешь у них хлеб отбивать. Вряд ли это им придётся по вкусу.
– Так что же мне делать? – сказал Под.
Добывайка, лишённый возможности добывать, в особенности такой мастер своего дела, как Под! Глаза у него округлились, стали пустыми.
– Займёшься мебелью скорее всего.
– Но они дадут нам её взаймы.
– Дадут взаймы! – прошипела Хомили. – Всё, что у них есть, было нашим!
– Полно, Хомили… – начал Под.
Хомили понизила голос до шёпота:
– Все, до последней вещи. И это красное бархатное кресло, и кухонный шкаф для посуды с нарисованными тарелками, всё, что мальчик принёс нам из кукольного домика…
– Но плита из замка их собственная, – вставил Под, – и стол из дверного наличника. И этот…
– …И гипсовая баранья нога была наша, – прервала его Хомили, – и блюдо с гипсовым тортом. И кровати наши были, и диван. И пальма в кадке…
– Послушай, Хомили, – взмолился Под, – мы уже обсуждали всё это, вспомни. Как говорится, что с воза упало, то пропало, что нашёл, то моё. Для них мы тогда всё равно что умерли… ну, вроде как сквозь землю провалились или в воду канули. Все эти вещи им принесли в простой белой наволочке и сложили у дверей. Понимаешь, что я хочу сказать? Вроде как мы их оставили им в наследство.
– Оставить что-нибудь Люпи? Да ни за что! – воскликнула Хомили.
– Право, Хомили, надо признать, что они были к нам добры.
– Да, – согласилась Хомили, – надо.
И грустно посмотрела вокруг.
Картонный пол был усеян кусками упавшей сверху штукатурки. Хомили рассеянно принялась подталкивать их ногой туда, где между ровным краем картона и бугристой обмазкой стены были небольшие отверстия. Обломки с шумом обрушились вниз, в кухню Люпи.
– Видишь, что ты наделала? – сказал Под. – Если нам дорога жизнь, мы не должны поднимать шума. Особенно вроде этого. Для человеков, если что бухает или катится, значит – там мыши или белки. Сама знаешь не хуже меня.
– Прости, – сказала Хомили.
– Погоди-ка минутку, – сказал Под.
Всё это время он пристально смотрел на луч света, падавший сверху, и сейчас, не успела Хомили отозваться, как Под быстро полез по дранке к щели, откуда он выбивался.
– Осторожней, Под, – шепнула Хомили.
Ей показалось, что он тащит какой-то предмет, но какой – от неё заслоняло его тело. Слышно было, как Под пыхтит от натуги.
– Не волнуйся, – сказал Под своим обычным голосом, начиная спускаться. – Там, наверху, сейчас никого нет. Принимай, – добавил он, передавая жене старую костяную зубную щётку, чуть подлиннее её самой. – Первая добыча, – скромно произнёс Под, и Хомили увидела, что он доволен. – Кто-то уронил её там, в спальне, и она застряла между полом и стеной. Залезть туда, в комнату, – продолжал он, – проще простого: то ли стена немного отошла, то ли половицы усохли; подальше щель ещё шире… Принимай ещё, – добавил он, передавая ей довольно большую раковину, которую он вытащил из обмазки стены. – Ты подмети тут, – добавил он, – а я снова поднимусь наверх. Самое время, пока там никого нет.
– Только осторожней, Под… – умоляюще произнесла Хомили с гордостью и беспокойством.
Она не сводила с него глаз, пока он взбирался по дранке, и лишь после того как Под исчез из виду, принялась подметать пол, используя раковину вместо совка. К тому времени, когда снизу поднялась Арриэтта, чтобы сообщить, что их ждут к столу, на полу лежала неплохая добыча: донышко фарфоровой мыльницы (таз для умывания), вязанная тамбуром жёлтая с красным салфетка под блюдо, из которой мог выйти коврик, обмылок светло-зелёного мыла, длинная штопальная игла (чуть заржавевшая), три таблетки аспирина, пачка пёрышек для чистки трубок и длинный кусок просмолённой бечёвки.
– Я вроде бы нагулял аппетит, – сказал Под.Глава третья
Они спустились по дранке на площадку и, держась подальше от её краев, прошли в гостиную, а через неё на кухню.
– Ну наконец-то! – воскликнула Люпи громким, сочным, «тётушкиным» голосом. Рядом с пухленькой, розовой от печного жара Люпи в пунцовом шёлковом платье Хомили казалась ещё более тощей и угловатой – форменная защипка для белья. – Мы уж собирались начинать без вас.
Кухня освещалась одной-единственной лампой – серебряная солонка с дырочками наверху, из которой торчал фитиль. Воздух был неподвижным, пламя горело ровно, но слабо, и фарфоровая столешница, белая, как лёд, тонула в полумраке.