– Верно, – сказал Спиллер и, наклонившись, поднял с полу красное одеяло. – Возьмите, – сказал он, – не то ночью замёрзнете.
– А как же ты? – спросил Под.
– Обо мне не беспокойтесь, берите.
– Ой! – воскликнула Хомили. – То самое одеяло, что было у нас в ботинке… – И тут она вдруг покраснела. – Если я не ошибаюсь.
– То самое, – подтвердил Спиллер. – Лучше возьмите его.
– Что ж, спасибо, – сказал Под и перекинул одеяло через плечо.
Он снова посмотрел кругом, он догадался, что гетра служила и для защиты от дождя и солнца, и для маскировки.
– Ты немало тут потрудился, Спиллер. Я хочу сказать… в такой барке и жить можно… хоть в ветер, хоть в дождь.
– Верно, – согласился Спиллер и принялся вытаскивать из-под гетры вязальную спицу; первой показалась шишечка на тупом конце.
– Не хочу вас торопить, – сказал он, – но…
Хомили обомлела.
– Как, ты отправляешься? – запинаясь, спросила она.
– Чем скорее он уедет, тем скорее вернётся, – сказал Под. – Пошли, Хомили. Все на берег!
– Но когда же он вернётся?
– Как ты думаешь, Спиллер? Приблизительно хотя бы, – спросил Под. – Сколько тебе надо? Два дня? Три? Четыре? Неделю?
– Может быть, меньше, может быть, больше, – сказал Спиллер, – зависит от погоды. Ночи четыре, если будет луна.
– А вдруг мы все будем тогда спать? – спросила Хомили.
– Какое это имеет значение, Хомили? Спиллер постучит.
Под крепко взял её под руку.
– А теперь пошли. Все на берег… и ты тоже, Арриэтта.
В то время как Под помогал Хомили спускаться в воду, Арриэтта прыгнула с борта на берег; она заметила, что сырой песок был испещрён чьими-то крошечными следами.
Взяв друг друга под руки, они отступили на несколько шагов, чтобы посмотреть, как будет отчаливать Спиллер. Он поднял якорь и, держа в руке весло, вывел барку кормой вперёд из-под ветвей куманики. Выскользнув на открытое место, она вдруг стала невидимой, слилась с ландшафтом: её можно было принять за колечко коры или кусок дерева.
Лишь тогда, когда Спиллер отложил весло и начал отталкиваться от дна спицей, они смогли его разглядеть. Добывайки следили из-за ветвей куманики, как медленно, старательно налегая всем телом на шест, он ведёт свой корабль вверх по течению. Когда Спиллер поравнялся с ними, они выбежали из-под кустов, чтобы им было лучше видно. Держа туфли в руках, они пересекли полоску песка, где стоял чайник, и, чтобы не отставать от Спиллера, зашли за поворот и вышли на отмель у водостока. Здесь, в самом её конце, у древесного корня, уходящего глубоко в воду, они помахали ему на прощанье.
– Ах, лучше бы он не уплывал, – сказала Хомили, в то время как они брели по песку обратно ко входу в трубу, где сушилась на солнце их одежда.
Когда они подошли поближе, с верхушки яйца поднялось переливчатое облако, похожее на стаю птиц.
– Навозные мухи! – закричала Хомили, устремляясь им навстречу, но тут же, успокоившись, замедлила шаг: она увидела, что это чистые, словно отполированные речные мушки в синюю с золотом полоску. Яйцо с виду казалось нетронутым, но Хомили обдула его со всех сторон и обмахнула своим передником.
– Кто знает… – объяснила она.
Под, ворошивший всякую всячину, вынесенную водой из трубы, вытащил из кучи круглую пробку, и Хомили села.
– Да, так мы и сделаем, – пробормотал Под задумчиво.
– Как – так? – спросила лениво Арриэтта.
Из ямки, где лежала пробка, выбежал жук, и, наклонившись к нему, Арриэтта ухватила его за панцирь. Ей нравились жуки, их блестящая, чётко очерченная броня, их механические сочленения. И ей нравилось поддразнивать их, ничего не стоило удержать их за жёсткий край надкрылья, в то время как они норовили удрать.
– Когда-нибудь они тебя укусят… – пригрозила ей Хомили, складывая одежду; даже высохнув, она всё ещё чуть-чуть пахла сандалом. – Или ужалят, или ущипнут, или что там они делают – и поделом.
Арриэтта выпустила жука.
– Да они на самом деле не сердятся, – сказала она, глядя, как покрытые шипами ноги поспешно бегут вверх по склону, а из-под них сыплются песчинки.
– Вы только взгляните! Шпилька! – воскликнул Под.
Это была та самая шпилька, которую Арриэтта нашла в трубе, сверкающая после мытья.
– Знаете, что мы сделаем? – продолжал он. – То есть пока мы здесь?
– Что? – спросила Хомили.
– Станем приходить сюда каждое утро и смотреть, что вынесла из трубы вода.
– Вряд ли мы тут что-нибудь найдём, – сказала Хомили, кончая складывать бельё.
– А как насчёт золотого кольца? Не одно золотое кольцо – во всяком случае так говорят – потерялось, упав в водосток… Да и от английской булавки ты тоже не откажешься.
– Лучше уж булавка, чем кольцо, – сказала Хомили, – при нашем-то образе жизни.
Они отнесли узлы за излучину и сложили у чайника. Хомили забралась на гладкий камень у входа и заглянула через дыру внутрь. Сверху, через приоткрытую крышку, лился холодный свет, пахло ржавчиной, и было очень неуютно.
– Что нам нужно успеть до захода солнца, – сказал Под, – это раздобыть хорошей, сухой травы, чтобы постелить здесь на дно. Одеяло у нас есть…
Он посмотрел по сторонам – как бы им забраться на склон? – и увидел неподалёку идеальное место, словно созданное для добываек: с кромки крутого берега позади них свисал пучок спутанных корней. В былые времена, выйдя из берегов, река вымыла между ними землю, и теперь они спускались вниз кистями и гроздьями, пружинистые, но надёжные. Под и Арриэтта ловко вскарабкались по ним наверх, там были кольца для рук, упоры для ног, качели, лестницы, канаты… настоящий гимнастический зал для добываек, и Арриэтта была разочарована, когда они – слишком скоро – добрались до верхнего края.
Здесь, среди бледно-зелёных копий свежей весенней травы, попадались пучки тонких, как волосы, прошлогодних травинок, выгоревших до светло-жёлтого цвета. Под косил их лезвием бритвы, а Арриэтта связывала из них копешки и бросала вниз. Хомили собирала копешки и относила к чайнику.
Когда дно чайника было устлано толстым слоем травы, Под и Арриэтта слезли со склона. Арриэтта заглянула внутрь через дыру, теперь в чайнике пахло сеном. Солнце садилось, воздух посвежел.
– Что нам всем не повредило бы сейчас, – заметила Хомили, – это чашечка горячего чая, перед тем как лечь в постель…
Но поскольку вскипятить его было невозможно, они довольствовались тем, что вытащили яйцо. Осталось ещё больше половины, и каждый из них получил по толстому ломтю, украшенному сверху листом щавеля.
Под размотал просмолённую верёвку, завязал один конец узлом, а второй продел через середину пробки и туго затянул.
– Для чего это? – спросила Хомили, подходя к нему и вытирая руки передником (слава богу, сегодня не надо было мыть посуду; она просто отнесла скорлупки к реке и бросила их в воду).
– А ты не догадываешься? – спросил Под.
Теперь он, тяжело дыша, обрезал пробку со всех сторон и скашивал её края.
– Чтобы заткнуть дыру?
– Именно, – сказал Под. – Когда заберёмся внутрь, засунем её туда вроде затычки, закроемся наглухо.
Арриэтта снова вскарабкалась по корням наверх. Родители видели её на гребне склона. Там было более открытое место, и ветер развевал ей волосы. Вокруг неё на фоне темнеющего неба колыхались высокие травинки.
– Ей нравится жить на открытом воздухе, – нежно сказала Хомили.
– А тебе? – спросил Под.
– Ну, – ответила, помолчав, Хомили, – насекомые не в моём вкусе, Под, я их никогда не любила. Да и суровая жизнь тоже не по мне. Но сегодня, – она посмотрела вокруг, – сегодня у меня вроде бы хорошо на душе.
– Вот это разумные слова, – продолжая орудовать лезвием бритвы, сказал Под.
– Но возможно, – продолжала Хомили, глядя на него, – я так себя чувствую благодаря этой пробке.
Где-то далеко заухала сова – глухой звук плавно и мелодично долетал к ним из полутьмы. Глаза Хомили расширились от страха.
– Арриэтта! – пронзительно позвала она. – Быстро! Скорее спускайся сюда!В чайнике было уютно, а с закрытым входом и опущенной крышкой к тому же вполне безопасно. Опустить крышку уговорила их Хомили.
– Смотреть нам ночью не на что, – объяснила она Арриэтте и Поду, – а воздуха сюда попадёт достаточно и через носик.
Когда они проснулись на следующее утро, солнце уже поднялось, и стенки чайника сильно нагрелись. Но какая радость – поднять крышку, подтягивая постепенно верёвку, и увидеть безоблачное небо! Под выбил ногой пробку, они выбрались через дыру наружу, и перед ними снова был берег…
Завтракали они на воздухе. Яйцо понемногу уменьшалось, но оставалось ещё две трети.
– А солнечный свет – та же еда, – заметил Под.
После завтрака, взяв шляпную булавку, Под отправился к трубе посмотреть, что вынесла вода; Хомили вывесила проветрить красное одеяло, затем занялась в чайнике уборкой, а Арриэтта снова залезла по корням наверх, чтобы обследовать склон.
– Не уходи далеко, – предупредил Под, – и время от времени подавай голос. Нам не нужны сейчас никакие происшествия… по крайней мере до возвращения Спиллера.
– И после его возвращения – тоже, – ввернула Хомили.
Но она казалась непривычно спокойной и умиротворённой; делать ей было нечего – только ждать, – никакой работы по дому, никакой готовки, никаких поисков добычи, никаких планов…
«Можно в кои веки понежиться», – подумала она и устроилась поудобнее на красном одеяле под горячими лучами солнца. Под и Арриэтта решили, что она задремала, но они ошибались: Хомили строила воздушные замки. Она рисовала себе их будущий дом, с окнами и парадной дверью – настоящий семейный очаг. Иногда он виделся ей маленьким и уютным, иногда – в четыре этажа высотой. «А не поселиться ли нам в особняке?» – спросила она себя.
По какой-то непонятной причине мысль об особняке напомнила ей о Люпи: «Интересно, что она подумала, спустившись вниз из этих своих тёмных комнатёнок? Что мы растворились в воздухе… провалились сквозь землю… так это для них и выглядит». Хомили представила удивлённое лицо Люпи, громкие возгласы, предположения… И, улыбаясь про себя, она прикрыла глаза. «Они в жизни не догадаются, что мы ушли по водостоку, – подумала она. – А уж мысль о Литл-Фордэме им и в голову не придёт, для этого у них слишком бедная фантазия».