– Теперь попробуй вернуть на место ящик для пожертвований: он вроде не слишком тяжёлый…
Ящик оказался тяжелее, чем можно было предположить, но Тиммис справился и с ним. Потом Арриэтта передала ему картонку с надписью «Спасибо», на этом всё было закончено.
Возвращались они поникшие, разговаривать не хотелось, и лишь когда подошли к крестной перегородке, Арриэтта сказала:
– Не думаю, что сегодня мы на неё заберёмся.
Тиммис ничего не ответил: и так было ясно, что ему сейчас не до перегородки.
Глава восемнадцатая
После этого случая Арриэтта довольно часто заходила в церковь по причине введения «новых правил», которые стали поворотным пунктом в жизни и сделали её по-настоящему счастливой. А всё дело в том, что ей не только разрешили добывать, но и выходить для этого – вот радость-то! – на улицу.
«Новые правила» появились практически сами собой. Для дядюшки Хендрири долгая дорога до огорода становилась всё более утомительной, а Тиммис был ещё слишком мал, чтобы посылать его одного. Иногда он ходил вместе с отцом, чтобы помочь донести добытое, но всё время по обыкновению бегал. Хендрири, подверженного приступам подагры, такое поведение сына раздражало. Пока старшие мальчики жили с ними, то, что тётушка Люпи называла ишачьим трудом, ложилось на их плечи, но в поисках, как сами говорили, независимости они вернулись в их старый дом в барсучьей норе. С ними ушла и Эглтина, чтобы вести хозяйство, поэтому повседневные обязанности тяжёлым грузом легли на отца. «А ведь я уже не молод», – любил приговаривать Хендрири, и с каждым днём повторял это всё чаще.
У Пода не было времени ему помочь: занимался сутки напролёт обустройством их нового жилища. Под решил разделить большое пространство на три отдельные комнаты: маленькую – для Арриэтты, среднюю – для них с Хомили, а самую светлую, залитую солнцем, с решёткой, отвести под гостиную. Перегородки он собирался сделать из обложек тех странных книг, которые не взял с собой Пигрин. «Эссе» Эмерсона в двух томах были самыми большими, поэтому их он установил в первую очередь. Обложки книг меньшего формата он намеревался превратить в двери, а страницы оставил, чтобы оклеить стены.
Хомили считала стены с ровными рядами букв слишком скучными и неинтересными для гостиной: ей хотелось добавить немного цвета – поэтому частенько сетовала: «Ну кому понравится совершенно серая комната? А именно такой она и выглядит, если не подойти поближе».
Арриэтта и Под пытались убедить её, что такой нейтральный цвет зрительно увеличит пространство и станет отличным фоном для картин, которые Пигрин обещал для них написать.
«Понимаешь, мама, – однажды неосторожно заметила Арриэтта, – эту комнату не стоит обставлять чем попало, как это было под полом в Фэрбанксе. Ведь теперь у нас есть красивая кукольная мебель мисс Мэнсис…»
«Чем попало!» – едва не взорвалась тогда Хомили, потому что очень любила ту уютную комнату, особенно шахматную фигурку – коня.
В конце концов мужу и дочери всё же удалось её убедить. Да и что там гостиная: главное – кухня. А она теперь у Хомили роскошная.
Продукты тоже имелись в изобилии: овощи добывали в огороде, да и Спиллер приносил им то пескаря, то рака из ручья, то просто кусочек чего-нибудь вкусненького, хотя никогда не говорил, что это такое.
В библиотеке под сиденьем у окна, среди сваленной в кучу мебели и общего хаоса, Под постоянно что-то пилил и приколачивал, насвистывая себе под нос. Иногда заглядывал посмотреть, как продвигается работа, Пигрин и обязательно приносил что-нибудь из кладовки. К сожалению, это случалось не часто: всё время занимала работа над картинами: он писал их тайком, чтобы каждая стала сюрпризом.
Все были довольны, каждый занимался любимым делом, но, пожалуй, самыми счастливыми себя чувствовали Арриэтта и Тиммис.
В присутствии Арриэтты он больше не носился сломя голову, за исключением тех случаев, когда им грозила опасность: однажды у них была очень неприятная встреча с лаской. По дороге в огород Арриэтта часто рассказывала малышу истории, чтобы не скучал. В эти первые дни весны огород мог порадовать их лишь ростками брюссельской капусты, петрушкой и зимней кормовой капустой, но по мере того как становилось теплее, густой порослью встал салат-латук, явно нуждавшийся в прореживании. Добывайки его замечательно «проредили», а следом и крошечные всходы лука-сеянца, и тимьян. Потом настал славный день, когда Уитлейс начал копать молодой картофель, оставляя в земле множество мелких клубеньков – не больше лесного ореха, – не пожелав с ними возиться. Зато Хомили и Люпи были счастливы: это же замечательное лакомство – крошечные молодые картофелинки, посыпанные нежными листочками мяты. Вот если бы Пигрину удалось ещё раздобыть в кладовке кусочек сливочного масла! Разве можно сравнить эту вкуснятину с большими ломтями старого сморщенного картофеля, такого огромного, что его приходилось катить по пыльному полу до кухни Хомили, как это бывало в Фэрбанксе.
Затем появились первые кормовые бобы, алая стручковая фасоль. На грядках с клубникой и в малиннике начали распускаться листочки. А ещё там, с южной стороны, были загадочные фруктовые деревья. Персики? Нектарины? Сливы? Им остаётся только ждать. Ах, эти заготовки: домашнее вино, сушёные фрукты, маринады!
Поду требовались всё новые инструменты, но бывшая кладовая не подводила: если запастись терпением, то обязательно найдёшь то, что нужно.
Иногда в огороде к ним присоединялся Спиллер и с помощью своего лука и стрел отгонял самых крупных врагов. Наибольшую угрозу представляли голуби: меньше чем за пару часов могли ободрать все молодые побеги ранней капусты, но быстро научились уворачиваться от укусов его крошечных стрел.
Добывать для двух семей не всегда было легко. Для Арриэтты и Тиммиса один побег брюссельской капусты был таким же большим, как целый кочан обычной. Что бы ни добывали, им нужно было взять этого четыре штуки – по две на семью. И всё же в этом тёплом укромном саду они не только трудились, но и проводили долгие часы в веселье и безделье: играли в прятки среди петрушки, а если шёл дождь, то прятались под широкими листьями ревеня и загадывали друг другу загадки. Конечно же, приходилось всё время быть начеку: мог появиться Уитлейс, а ещё в компостной яме жили крысы, но за ними присматривал Спиллер. Они тоже успели познакомиться с уколами его крошечных стрел.
По дороге домой они оставляли добычу Арриэтты под вентиляционной решёткой (откуда её забирал Под) и шли в церковь. Иногда тётя Люпи приглашала Арриэтту остаться на чай, и та с удовольствием соглашалась, чтобы хоть одним глазком увидеть мисс Мэнсис. Пусть она торжественно и пообещала отцу никогда более не разговаривать с человеками, наверняка нашёлся бы какой-нибудь способ сообщить мисс Мэнсис, что они живы и здоровы. Но вот незадача: дамы приходили по средам и субботам, чтобы расставить цветы или сменить воду в вазах, только мисс Мэнсис никогда среди них не было.
Тётушка Люпи, как заметила Арриэтта, успела полюбить «своих» дам, а к негромким разговорам человеков давно привыкла, так как в первом браке носила фамилию Клавесин и жила в гостиной Фэрбанкс-Холла. Именно там, по мнению Хомили, она и набралась изысканных манер, которые были не в ходу среди кухарок и прислуги, а только их и можно было услышать из-под пола кухни. «Хотя, – обязательно уточняла Хомили, – до замужества Люпи жила под водостоком конюшни». Клавесин никогда не открывали, потому что в нём не хватало многих струн, и жизнь Люпи, хоть и казалась возвышенной, была весьма непростой. Им приходилось довольствоваться тем, что оставалось после пятичасового чаепития, да и то добывать с быстротой молнии, когда дамы уже покидали гостиную, а служанка ещё не появлялась, чтобы убрать со стола. Случалось, как Люпи однажды призналась Хомили, что им приходилось пить воду из ваз с цветами, потому что другой не было, и обходиться без еды. Арриэтта даже подумала, что у тёти Люпи такая судьба – обустраивать себе жилище (за редким исключением) в музыкальных инструментах.
Арриэтта с удовольствием слушала истории тёти Люпи о человеках, а потом, вернувшись к ужину, делилась интересной информацией с родителями. Например, почему старый священник живёт теперь не в своём доме при церкви, а на небольшой вилле по другую сторону лужайки. Арриэтта узнала, что миссис Уитлейс приходит в церковь каждый вечер, чтобы убрать ящик для пожертвований в шкаф в ризнице, а ещё – что добротный старый шкаф, встроенный в стену церкви, хранит «бесценные сокровища». По словам леди Маллингс, это золотые и серебряные алтарные подносы, чаша, украшенная драгоценными камнями, изысканные подсвечники, куда более древние, чем похищенные из алтаря, и многие другие реликвии, которые восхищённо описывала тётя Люпи, но Арриэтта забыла их названия.
– Невероятно! – воскликнула Хомили, когда Арриэтта перечислила то, что сумела запомнить. – Кто бы мог подумать!
– Похоже на выставку в Фэрбанксе, – заметил Под.
– Такие вещи следует хранить под замком, – назидательно проговорила Хомили.
– Они и так под замком, – объяснил Под. – Видел я эти дверцы: между ними и ноготь не просунешь.
– Леди Маллингс, – вмешалась Арриэтта, – считает, что все эти вещи следует хранить в банке.
– В банке? – удивилась Хомили, живо представив стеклянную банку из-под джема.
– Да, мне тоже это показалось странным, – призналась Арриэтта.
– Это та леди Маллингс, которая умеет находить пропавшие вещи? – помолчав, спросила Хомили.
– Да, но только для других: ничего из того, что потеряла сама, она найти не может. Тётя Люпи сама слышала, как леди Маллингс жаловалась миссис Крабтри, что потеряла ключ от мансарды и теперь не может достать вещи, которые отложила для продажи на благотворительном базаре. А ещё она постоянно что-то забывает в церкви: зонтик, носовой платок, перчатки…
– Мне бы очень пригодилась красивая кожаная перчатка, – заметил Под.
Спустя некоторое время Арриэтта всё же набралась храбрости и напрямую спросила тётю Люпи, почему больше не приходит мисс Мэнсис.