Неожиданно Арриэтта подняла залитое сердитыми слезами лицо и заявила Спиллеру:
– Ты же обещал ей рассказать, что мы в безопасности и всё такое, но так и не сделал этого, потому что слишком боишься человеков, даже таких милых, как мисс Мэнсис.
Спиллер вскочил, бросил на неё странный взгляд: как показалось Арриэтте, свирепый и полный ненависти, – резко развернулся и ушёл, причём исчез так быстро и так бесшумно, словно его и не было. На плюще не шелохнулся ни один лист.
Арриэтта и Пигрин, совершенно ошеломлённые, долго молчали, потом Арриэтта удивлённо произнесла:
– Он рассердился…
– Это вполне понятно, – согласился с ней Пигрин.
– Но я просто сказала правду…
– Откуда тебе это известно?
– Ну как… он же пообещал?
– Если и пообещал, то, возможно, удобного момента не было. – Пигрин хмыкнул. – Он обязательно всё ей расскажет, но когда сам сочтёт нужным. Он считается лишь с собственным мнением, этот Спиллер.
Арриэтта встревожилась:
– То есть ты хочешь сказать, что мне следовало ему верить?
– Что-то в этом духе. Или не слишком торопиться с выводами. – Пигрин нахмурился. – Хотя я ни в коем случае не поддерживаю безумную идею общения с людьми, или человеками, как вы их называете. Это всё безрассудство и глупость, больше ничего! И едва ли будет честно по отношению к твоему отцу…
– Ты не знаешь мисс Мэнсис! – воскликнула Арриэтта, и глаза её опять наполнились слезами. – Но лучше бы я Спиллеру ничего не говорила…
– Не переживай: он с этим справится, – успокоил её Пигрин и помог подняться.
– Понимаешь, он ведь вовсе не плохой…
– Да, мне Спиллер тоже нравится.
– Ну ладно, – со вздохом произнесла Арриэтта. – Думаю, сейчас мне лучше пойти домой, а то ушла я очень рано и родители, должно быть, меня уже хватились. Да и, честно говоря, очень есть хочется.
– Ой, хорошо, что напомнила! – Пигрин сунул руку в карман. – Надеюсь, не раздавил. Нет, всё в порядке.
На ладони у него лежало крошечное яйцо, кремовое, с рыжевато-коричневыми пятнышками.
– Какое красивое! – с восторгом воскликнула Арриэтта и осторожно взяла его.
– Это яйцо синицы. Я нашёл его сегодня утром в одном из моих скворечников. Мне показалось это странным, потому что никакого гнезда там нет. Может, ты захочешь съесть его на завтрак…
– Жалко: оно такое хорошенькое.
– Ну, сегодня вроде как яичный день… – пожал плечами Пигрин.
– Что ты имеешь в виду?
– Этот день люди называют Пасхальным воскресеньем… – Пигрин задумчиво посмотрел на Арриэтту, в то время как та с максимальной осторожностью заворачивала яйцо в свой фартук. – Вообще-то чем меньше расскажет Спиллер, тем лучше, а уж тем более о том, где мы живём сейчас. Об этом никто и никогда не должен знать.
– Почему? Я всего лишь хотела сообщить мисс Мэнсис, что мы в безопасности…
Пигрин бросил на Арриэтту свой загадочный взгляд и спросил с усмешкой:
– Ты и правда так считаешь? Думаешь, что это навсегда?
Лишь годы спустя, когда разразилась Первая мировая война, Арриэтта поняла, что эти слова Пигрина, произнесённые тихим голосом в то солнечное утро, имели куда более широкий смысл, потому что относились не только к ним. Как там, в любимом гимне тёти Люпи, том самом, который они услышали, как только в первый раз вошли в церковь, усталые и «обременённые»? Что-то обо «всех созданиях больших и малых»… И был ещё один, в котором говорилось обо «всех созданиях, живущих на земле»… Вот в чём главный смысл: все создания…
Добывайки довольствовались обрывками разговоров, которые слышала тётя Люпи, поэтому так никогда в точности и не узнали о судьбе мистера Платтера. Кто-то сказал, что его посадили в тюрьму. Другие утверждали, будто он отделался штрафом и предупреждением. А по истечении многих месяцев прошёл слух, что Платтеры продали свой дом и уехали в Австралию, где жил брат мистера Платтера, тоже владелец строительного бизнеса. Как бы там ни было, добывайки больше никогда не видели Платтеров, да и дамы, что приходили украшать цветами церковь по средам и пятницам, о них не вспоминали.