Сказать по правде, обстрел этот был неопасен – не так уж часто падали вниз орехи. Рвать их оказалось куда труднее, чем воображала Арриэтта.
Лето только началось, и орехи ещё не созрели, так что их оболочка напоминала тугую зелёную чашечку наперстянки и они крепко держались на ветке. Пока она не приспособилась резким движением поворачивать гроздь орехов, приходилось прилагать значительные усилия, чтобы её оторвать. Что ещё важнее, даже добраться до них было непросто: приходилось медленно ползти по раскачивающейся ветке к самому концу. (Позднее Под смастерил из кусочка свинца, шпагата и гибкого корня щавеля нечто вроде свинчатки, и этим приспособлением она сшибала орехи на землю.) И тем не менее Арриэтта не отступала, так что вскоре во рву лежала порядочная кучка орехов, аккуратно сложенная вспотевшей от беготни Хомили.
– Хватит! – крикнула она наконец дочери и перевела дух. – Больше не кидай: не то твоему бедному отцу придётся до ночи копать для них яму.
И Арриэтта, красная и разгорячённая, с царапинами на лице и ссадинами на ладонях, с облегчением спустилась вниз и, кинувшись плашмя в кружевную тень папоротника, пожаловалась, что хочет пить.
– Там подальше, как сказал твой папа, есть вода. Сможешь туда дойти?
Конечно, дойдёт. Устала или не устала, она твёрдо решила не дать угаснуть впервые вспыхнувшей в матери жажде приключений. Арриэтта захватила фуфайку, и они двинулись дальше вдоль рва.
Солнце поднялось выше, земля стала горячей. По дороге они увидели дохлого крота, которым лакомились жуки.
– Не смотри туда! – предупредила Хомили, ускоряя шаг и отводя глаза, словно они оказались свидетелями аварии на большой дороге, но Арриэтта на сей раз проявила практичность:
– Думаю, когда жуки с ним покончат, нам стоит забрать шкуру: зимой пригодится.
– Зимой… – прошептала Хомили и, вдруг вспылив, добавила: – Ты говоришь так нарочно, чтобы мне досадить!
Ручей оказался не столько ручьём, сколько небольшим прозрачным прудом. Когда добывайки подошли к берегу, по воде во все стороны стали расходиться серебряные круги – это плюхались на дно лягушки, которых они вспугнули. Ручей вытекал, извиваясь, из чащи леса за изгородью, пересекал угол пастбища и переходил в небольшое болото, где в грязи виднелись глубокие отпечатки коровьих копыт. На противоположной стороне ручья пастбище было ограждено не кустарником, а ржавой проволокой, натянутой между покрытыми плесенью столбами, стоявшими прямо в воде.
Казалось, стволы деревьев столпились позади этой хрупкой преграды и ждут не дождутся, когда смогут ринуться вперёд через узкую полоску воды на залитое солнцем поле. Арриэтта увидела голубую дымку незабудок и там и сям одинокие копья камыша. Коровьи следы казались глубокими колодцами. Воздух был напоён восхитительным запахом ила, слегка сдобренного мятой. По зеркальной, лазурной как небо глади миниатюрного пруда шла мелкая волнистая рябь. «Как красиво!» – взволнованно подумала Арриэтта, которой никогда ещё не приходилось видеть так много воды сразу.
– Кресс-салат, – скучным голосом сообщила Хомили. – Захватим немного.
Между высокими закраинами кратеров от коровьих копыт приходилось пробираться очень осторожно. В тёмной глубине стоячей воды отражалось безоблачное небо, и, наклоняясь, Арриэтта видела на фоне сонной синевы своё лицо, чёткое, но странно перекошенное.
– Смотри не упади, – остерегла её Хомили. – Не забывай: у тебя всего две смены белья. – Потом, указав на метёлочку камыша, вдруг оживилась: – Знаешь, это очень пригодилось бы мне дома, под кухней. Как раз то, что нужно для чистки дымохода. Удивительно, что твой отец ни разу не подумал об этом… Подожди, не пей, пока не подойдём к проточной воде. И салат тоже лучше нарвать в другом месте: здесь вода стоячая, ещё подцепишь какую-нибудь заразу.
Наконец они нашли место, где можно было напиться: большой кусок коры одним концом крепко врезался в землю, а другим выступал в воду, образуя нечто вроде крошечного причала или дамбы. Кора была серая, шишковатая, и весь обломок походил на греющегося на солнце крокодила.
Арриэтта легла на него во весь рост и, сложив ладони лодочкой, принялась зачерпывать и пить большими глотками холодную воду. Хомили, немного поколебавшись, подобрала юбку и последовала её примеру, а напившись, сказала:
– Как жаль, что у нас нет с собой ни кувшина, ни ведра, ни даже бутыли. Нам бы пригодилась вода там, в ботинке.
Арриэтта не ответила, блаженно всматриваясь сквозь бегущие поверху струи в самую глубину ручья, а немного погодя спросила:
– Вегетарианцы едят рыбу?
– Не могу сказать: надо узнать у твоего отца. – Но тут в Хомили заговорили кулинарные пристрастия, и, глотая слюну, она живо поинтересовалась: – А что, тут есть рыба?
– Полным-полно, – облизнулась Арриэтта, по-прежнему не отводя глаз от струящихся глубин. – Кажется даже, что ручей тихонько дышит. Тут и большая: с моё предплечье, – и помельче, а ещё какие-то стеклянные штуки вроде креветок.
– Что значит «стеклянные»? – удивилась Хомили.
– Ну, – объяснила Арриэтта всё тем же отстранённым тоном, – сквозь них всё видно. И какие-то чёрные, похожие на бархатные шары, раздуваются прямо на глазах.
– Скорее всего, пиявки, – содрогнулась Хомили, затем добавила неуверенно: – Может, в тушёном виде они и ничего…
– Как ты думаешь, папа сможет сделать рыболовную сеть? – спросила Арриэтта.
– Твой отец может всё на свете, – убеждённо проговорила Хомили, как и положено преданной жене. – Неважно что – стоит только сказать.
Наступила тишина. Арриэтта молча лежала на прогретой солнцем коре и, казалось, о чём-то размышляла, поэтому, когда вдруг раздался её голос, Хомили, тоже в кои-то веки угомонившись и даже задремав, аж испуганно подскочила, успев подумать: «Не дело засыпать на такой колоде: того и гляди перевернёшься».
Мысленно встряхнувшись, она поднялась, проморгалась и спросила:
– Ты что-то сказала?
– Я сказала, – не сразу ответила Арриэтта медленно и чуть нараспев, словно тоже дремала, – почему бы нам не притащить ботинок сюда? Прямо на берег?
Глава восьмая
Мой дом – моя крепость.
Выслушав предложение дочери, Под внимательно осмотрел участок, где предполагалось разбить лагерь, взвесил все «за» и «против» и с важным видом, словно сам всё это придумал, провозгласил, что они переносят стоянку на новое место: как и раньше, у изгороди, но поближе – насколько это будет безопасно – к ручью.
– Хомили надо стирать, так что без воды нам не обойтись, – заявил он таким тоном, словно это только сейчас пришло ему в голову. – И не исключено, что попозже я сделаю рыболовную сеть, она может нам понадобиться.
Хотя ботинок был сильно нагружен, впрягшись все трое в постромки, они тянули его по рву безо всякого труда.
Под выбрал для лагеря небольшую площадку, вернее, даже нишу, или пещеру, на склоне на полпути между рвом и зелёной изгородью.
– Нельзя ставить дом очень низко, – разбирая свои инструменты, объяснил он жене и дочери, в то время как те вынимали на дне рва пожитки, чтобы легче было тащить ботинок наверх, – раз здесь бывают такие ливни, как вчера, и рядом ручей. Вы не должны забывать, как нас залило дома, когда на кухне лопнул котёл.
– Не должны забывать! – фыркнула Хомили. – Как будто об этом можно забыть! Залило, да ещё крутым кипятком!
Распрямив спину, она посмотрела вверх, туда, где скоро будет стоять их дом, и подумала: «Лучшего места и не найти». Настоящий замок, решила и Арриэтта, только жить они будут не в темнице, а в светлице, потому что туда проникало достаточно воздуха и света. Когда-то давно большой дуб, входивший в живую изгородь, был спилен у самого основания. Крепкий круглый пень, поднимавшийся над землёй, где изгородь была реже, напоминал башню средневековой крепости. Внизу во все стороны, как воздушные опоры, разметались корни. Часть из них всё ещё были живыми, и от них тут и там отросли зелёные побеги, похожие на крошечные дубки. Один из таких побегов нависал над их пещерой, кидая на её вход узорную тень.
Крышей пещере служила нижняя сторона большого корня, другие – помельче – образовывали стены и устилали пол. Под, вытаскивая из каблука гвозди, пока ботинок всё ещё лежал во рву, сказал, что боковые корни придутся кстати в качестве полок.
– Что ты делаешь? – заметила Хомили, в то время как они с Арриэттой отбирали вещи, которые следовало перенести наверх прежде всего. – Ведь каблук отвалится.
– На что нам каблук? – возразил Под, вспотев от напряжения, и заявил не допускающим возражений тоном: – Нам же этот ботинок не носить, а гвозди мне нужны.
Плоская верхушка пня, решили они, пригодится как наблюдательный пост, а также для сушки: кореньев и ягод, белья после стирки. Или как ток для молотьбы. Хомили уговорила Пода вырубить в склоне ступеньки, чтобы легче было взбираться. (Впоследствии в течение многих лет натуралисты считали эти зарубки работой пятнистого дятла.)
– Нам надо вырыть хранилище для орехов, – напомнил Под, с трудом распрямив ноющую спину, – но лучше сперва наведём здесь порядок и уют, если так можно сказать. Тогда, покончив с ямой и вернувшись домой, мы сможем сразу же лечь спать.
Семи гвоздей, решил Под, ему пока хватит (вытаскивать их было очень трудно). Ещё раньше, когда латал носок ботинка, он кое-что придумал. Прежде ему приходилось иметь дело только с тончайшей лайкой от дамских перчаток, и его сапожное шило оказалось слишком хрупким, чтобы проткнуть толстую кожу ботинка. Вот он и решил использовать язычок электрического звонка как молоток, а гвоздь – как шило. С их помощью Под проколол два ряда дырок – один против другого – в самом ботинке и языке, из которого сделал заплату. Оставалось только продеть в них бечёвку и затянуть потуже, и заплата готова.
Тем же самым манером Под проделал теперь несколько отверстий вдоль верхнего края ботинка, так что в случае необходимости они могли зашнуровать его на ночь наподобие клапана у входа в палатку.