– Люпи? – изумлённо повторил Спиллер. – Могут быть на свете двое с таким именем?
– Эта Люпи вышла замуж за моего брата Хендрири, – сказала Хомили и вдруг воскликнула в невероятном волнении. – Ой! Неужто ты её знаешь?
Карман перестал раскачиваться. Раздался металлический звук и скрип отодвигаемой задвижки.
– Ещё как знаю, – шепнул Спиллер. – Она-то и шьёт мне зимнюю одежду.
– Тихо, Спиллер. Мы прибыли. – Под слышал, как открылась дверь, а потом на него пахнуло жильём.
– Ты знаешь Люпи? Нашу Люпи? – Хомили даже не заметила, что в кармане стало темней. – Где они с Хендрири живут? Мы думали, их съели лисицы: и её, и Хендрири, и детей…
– Тише, Хомили, – взмолился Под, совершенно не понимая, что происходит: что-то двигалось, с тихим скрипом открывались и закрывались двери, однако мальчик шёл так осторожно, что карман совсем не качался.
– Ну же, Спиллер, быстрее говори: что с ними? – послушно понизив голос, потребовала Хомили. – Ты должен знать. Где они живут?
Спиллер всё ещё молчал, но в полутьме казалось, что на лице его улыбка, наконец сказал:
– Они живут… здесь.
Мальчик, судя по всему, опустился на колени. Когда в кармане снова появились огромные пальцы, Хомили громко вскрикнула и, отпрянув назад, пыталась зарыться в крошки.
– Успокойся, всё в порядке, – шепнул ей Под. – Не теряй головы… когда-нибудь придётся же вылезать.
Первым вышел Спиллер: улетел от них, беспечно усевшись верхом на палец, и даже не потрудился оглянуться, – затем наступила очередь Арриэтты.
– Ах, – запричитала Хомили, – куда он её денет?
Следующим был Под, но Хомили в последний момент забралась на «борт», уцепившись за большой палец мальчика. У неё даже не успела начаться морская болезнь (больше всего Хомили боялась полёта в пустом пространстве) – так ловко и бережно они с Подом были поставлены на пол.
На них упал отсвет огня – добывайки стояли возле очага, перед высокой деревянной стенкой (позже они узнали, что это был дровяной ларь), напряжённые, сгрудившись в тесную кучку, превозмогая желание бежать куда глаза глядят. Спиллер куда-то исчез.
Мальчик встал на одно колено – чудовищная живая гора над их головами. На опущенном вниз лице играли отблески пламени. Его дыхание доносилось до них словно порывы ветра вместе с успокаивающим голосом:
– Всё в порядке. Теперь всё будет хорошо.
Он смотрел на них с таким интересом, с каким коллекционер разглядывает новоприобретённые образцы. Его рука парила над ними, словно ему не терпелось дотронуться до них, взять каждого в отдельности и как следует рассмотреть.
Под тревожно откашлялся.
– А где Спиллер?
– Он сейчас вернётся, – сказал мальчик, а через секунду добавил: – У меня тут уже есть шесть…
– Шесть… чего? – испугалась Хомили.
– Шесть добываек. Лучшая коллекция добываек в округе, спорю на что хотите. А мой дед не видел ни одного. Зрение у него острое, а вот добываек не видел ни разу за всю жизнь.
Под снова откашлялся.
– А это и не входит в его обязанности.
– Кое-кого из тех, кто тут у меня живёт, – мальчик кивком указал куда-то в сторону, – я тоже не видел. Боятся. Люди говорят, их вообще нельзя приручить. Дай им хоть все сокровища мира, говорят, они всё равно не выйдут, чтобы сказать «спасибо».
– Я бы вышла, – возразила Арриэтта.
– Как ты себя ведёшь! – оборвала её Хомили в ужасе.
– И Спиллер тоже, – добавила Арриэтта.
– Спиллер – другое дело, – заметила Хомили, бросая боязливый взгляд на мальчика.
Спиллер, верно, был хранителем его редкой коллекции, посредником между ним и остальными добывайками. («Интересно, сколько он получает с головы?» – подумалось Хомили.)
– А вот и Спиллер, – сказала Арриэтта, глядя на угол дровяного ларя.
Спиллер бесшумно приблизился к ним и сказал мальчику:
– Она не хочет выходить.
– О! – воскликнула Хомили. – О ком он говорит – о Люпи?
Никто не ответил. Спиллер молча смотрел на мальчика. Тот задумчиво хмурился, и вид у него был разочарованный. Он снова их внимательно обшарил взглядом с ног до головы, словно ему очень не хотелось с ними расставаться, затем сказал, тихонько вздохнув:
– Что ж, отведи их.
Глава двадцатая
Кто ищет, тот всегда найдёт.
Васко да Гама, 1497 г.
Немного нервничая и слегка робея, один за другим они прошли через узкую и высокую дыру в деревянной стенной панели. Внутри было темновато, как в пещере. К их разочарованию, помещение оказалось нежилым, и в нем пахло пылью и мышами.
– Ах ты боже мой! – пробормотала Хомили. – Как же они здесь живут?
Неожиданно остановившись, она подобрала что-то с пола и возбуждённо прошептала:
– Ты только посмотри, что я нашла! Знаешь, что это такое?
– Да, – ответил Под, когда Хомили помахала у него перед носом чем-то белёсым, – это кусочек пера для чистки трубки. Положи его на место и идём: нас ждёт Спиллер.
– Это носик от нашего старого чайника из жёлудя – вот что это такое. Я бы его узнала из тысячи, и тебе меня не переубедить. Значит, они здесь… – удивлённо констатировала Хомили, шагая за Подом в густую тень, где их уже ждали Спиллер и Арриэтта.
– Мы поднимемся здесь, – сказал Спиллер, положив руку на приставную лестницу, возле которой стоял.
Хомили подняла глаза и посмотрела вверх, куда уходили перекладины, исчезая во мраке, и вздрогнула. Лестница была сделана из спичек, аккуратно склеенных и соединённых с половинками расщепленной палки наподобие тех, что используют в качестве подпорок для растений в горшках.
– Нам лучше подниматься по одному, и я пойду первым, – решил Под.
Хомили со страхом смотрела мужу вслед, пока не услышала его голос сверху, откуда-то из темноты:
– Всё в порядке, поднимайтесь.
У Хомили дрожали колени, но она успешно добралась до едва освещённой площадки, похожей на парящую в воздухе сцену, и та еле слышно скрипнула и покачнулась под её весом. Внизу осталась чёрная пустота, впереди ждала открытая дверь.
– О господи! Только бы не сломать себе шею, – пробормотала Хомили и посоветовала Арриэтте, поднимавшейся следом за ней: – Не смотри вниз!
Арриэтта и не собиралась туда смотреть: всё её внимание занимал освещённый дверной проём, в котором двигались тени, откуда слышались негромкие голоса и чей-то звонкий смех.
– Идём, – позвал Спиллер, увлекая её к двери.
Арриэтта навсегда запомнила своё первое впечатление от этой комнаты наверху. Там было тепло, неожиданно чисто, мерцал огонёк свечи, пахло домашней едой, а ещё звучали голоса… много голосов.
Мало-помалу выйдя из оцепенения, она начала понимать, кто есть кто.
Эта женщина, что сейчас обнимает её мать, вся такая кругленькая и сияющая, должно быть, тётя Люпи. Почему они так вцепились друг в друга, и плачут, и жмут друг другу руки? Их отношения никогда не отличались особенной теплотой, и все вокруг об этом знали. Хомили всегда считала Люпи высокомерной, потому что в старом доме та жила в гостиной и даже, как говорили, переодевалась к ужину. А Люпи, в свою очередь, относилась к Хомили пренебрежительно из-за её слишком уж простого быта под полом кухни и невыразительной, неухоженной внешности.
В комнате был и дядя Хендрири. Борода его заметно поредела, и он говорил отцу Арриэтты, что это никак не может быть она, а Под с гордостью возражал, что именно так и есть. Как звали находившихся здесь же трёх мальчиков – своих двоюродных братьев, выросших, но всё равно похожих друг на друга, – она не помнила. И ещё там была женщина, худенькая, высокая, как будто из сказки, не старая и не молодая, которая держалась в тени и смущённо улыбалась.
Хомили, увидев её, всплеснула руками и воскликнула:
– Неужели это Эглтина? Не может быть!
Арриэтта смотрела во все глаза и сама себе не верила. Неужели это действительно Эглтина, её давно пропавшая двоюродная сестра, которая однажды сбежала из-под пола, и с тех пор её никто больше не видел? Для Арриэтты её история была чем-то вроде легенды, страшной сказки, которую она слышала с самого детства. И вот теперь Эглтина здесь, перед ней, живая и невредимая, если только всё это им не снилось.
В этой комнате, обставленной кукольной мебелью, совершенно разномастной и непропорциональной, было и правда что-то странно нереальное, так что всё происходящее вполне могло оказаться сном. Кресла, обитые репсом или бархатом, были либо слишком маленькие, чтобы в них сидеть, либо, наоборот, чересчур глубокие и высокие. Вдоль стен выстроились шифоньеры, упиравшиеся в потолок, а столы оказались неудобно низкими.
В игрушечном камине «пылали» раскрашенные угли из гипса, и каминный прибор составлял одно целое с решёткой. Два фальшивых окна прикрывали красные атласные шторы с пышными ламбрекенами, и в каждом был от руки нарисован вид: за одним окном – Швейцарские Альпы, за другим – Шервудский лес. («Это Эглтина нарисовала, – сообщила тетя Люпи бархатным светским голосом. – Как только у нас появятся ещё занавески, мы сделаем третье окно, с видом на озеро Комо с горы Сан-Примо».) В этой комнате было множество самых разных ламп, настольных и не только, все под абажурами с фестонами, кисточками или бахромой, но освещали комнату, с удивлением заметила Арриэтта, знакомые скромные маканые свечи, точно такие же, какие они делали дома.
Оттого, что все родственники выглядели очень опрятными и чистыми, Арриэтта засмущалась ещё больше. Бросив быстрый взгляд на отца и мать, она и вовсе расстроилась: они уже больше месяца не стирали одежду и несколько дней не умывались. У Пода были разорваны на колене брюки, а у Хомили сосульками висели волосы.
Тётя Люпи, пухленькая и вежливая, принялась упрашивать Хомили снять верхнюю одежду таким голосом, каким, как представлялось Арриэтте, предлагают передать лакею боа из перьев, бальную накидку и сверкающие белизной лайковые перчатки.