Однако, помогая ей перебраться через колдобины во рве, который вполне мог служить им столбовой дорогой, — он был мелким, сухим и почти скрытым от чужих глаз, — Арриэтта чувствовала себя куда ближе к матери, чем всегда, скорее сестрой, чем дочкой, как она сказала сама себе.
— Ой, посмотри! — вскричала Хомили, когда они увидели алый цветок смолки; она наклонилась и сорвала его тонкий, как волос, стебель. — Какая прелесть! — нежно сказала она, погладив хрупкие лепестки загрубелыми от работы пальцами, и засунула цветок в вырез блузки. Арриэтта нашла ему под пару светло-голубой первоцвет и воткнула его себе в волосы. Будний день вдруг превратился в праздник. Цветы созданы для добываек, — подумала она.
Наконец они подошли к тому месту живой изгороди, где росла лещина.
— Ах, Арриэтта! — воскликнула Хомили, глядя на высоко раскинувшиеся ветки со смешанным чувством гордости и страха. — Тебе ни за что туда не забраться!
— Не забраться? Это еще мы посмотрим! — Арриэтта была в восторге от того, что может похвастать тем, как она лазает по деревьям.
Она деловито, как настоящий рабочий, скинула фуфайку, повесила ее на серо-зеленый шип чертополоха, потерла ладони (плевать на глазах матери на них она не решилась) и поднялась по насыпи.
Стиснув руки и прижав их к груди, Хомили смотрела снизу, как дрожат и качаются листья там, где невидимая ей, взбирается наверх Арриэтта.
— У тебя все в порядке? — без устали повторяла она. — Будь осторожна, дочка. Неровен час, упадешь и сломаешь ногу.
И вот уже сверху, словно пушечные ядра, по сыпались один за другим орехи и бедная Хомили принялась, задыхаясь, метаться под этим обстрелом туда и сюда, пытаясь найти их и собрать в одно место.
Сказать по правде, обстрел этот был неопасен, не так уж часто падали вниз орехи. Рвать их оказалось куда труднее, чем воображала Арриэтта. С одной стороны, было только начало лета, и орехи еще не созрели, каждый орех был заключен в оболочку, напоминающую тугую зеленую чашечку наперстянки, и крепко прикреплен к ветке. Пока Арриэтта не научилась поворачивать гроздь орехов резким движением, ей приходилось прилагать много усилий, чтобы ее оторвать. Что еще важнее, даже добраться до них было непросто: надо было медленно ползти по раскачивающейся ветке к самому ее концу (Позднее Под смастерил ей из кусочка свинца, шпагата и гибкого корня щавеля нечто вроде свинчатки, которой она сшибала орехи на землю). Но Арриэтта не отступала, и вскоре во рву лежала порядочная кучка орехов, аккуратно сложенная вспотевшей от беготни Хомили.
— Хватит! — крикнула она наконец Арриэтте и перевела дух. — Больше не кидай, не то твоему бедному отцу придется до ночи копать для них яму.
И Арриэтта, красная и разгоряченная, с царапинами на лице и ладонями в ссадинах, радостно принялась спускаться вниз. Она кинулась плашмя в кружевную тень папоротника и пожаловалась, что хочет пить.
— Там, подальше, есть вода, так сказал твой папа. Как ты думаешь, ты сможешь туда дойти?
Конечно, Арриэтта могла туда дойти. Устала или не устала, она твердо была намерена не дать угаснуть впервые вспыхнувшей в матери жажде приключений. Арриэтта захватила фуфайку, и они двинулись дальше, вдоль рва.
Солнце поднялось выше, земля стала горячей. По дороге они увидели мертвого крота, которым лакомились жуки.
— Не гляди, — сказала Хомили, ускоряя шаги и отводя глаза, словно они оказались свидетелями аварии на большой дороге.
Но Арриэтта, на этот раз более практичная, чем мать, сказала:
— Наверно, когда жуки с ним покончат, нам стоит забрать шкуру. Она может нам пригодиться… зимой, — уточнила она.
— Зимой… — прошептала Хомили. — Ты говоришь о ней нарочно, чтобы мне досадить, — добавила она, вдруг вспылив.
Ручей оказался не столько похож на ручей, сколько на небольшой прозрачный пруд. Когда они к нему подошли, по воде во все стороны стали расходиться серебряные круги — это плюхались на дно вспугнутые ими лягушки. Ручей вытекал, извиваясь, из чащи леса за изгородью, пересекая угол поля, и переходил в небольшое болото, где в грязи виднелись глубокие отпечатки коровьих следов. На противоположной стороне ручья, там, где должны были бы сходиться две изгороди, пастбище было ограждено не кустарником, а ржавой проволокой. Проволока была натянута между покрытыми плесенью столбами, идущими по воде. Казалось, стволы деревьев столпились позади этой хрупкой преграды и ждут не дождутся, когда они смогут кинуться вперед через узкую полоску воды на залитое солнцем поле. Арриэтта увидела голубую дымку незабудок и там и сям одинокое копье камыша. Коровьи следы казались глубокими колодцами. Воздух был напоен восхитительным запахом ила, слегка сдобренного мятой. По зеркальной лазурной как небо глади миниатюрного озера шла мелкая, волнистая рябь. Как красиво, — подумала Арриэтта. Она была непонятно взволнованна: ей никогда еще не приходилось видеть сразу так много воды.
— Кресс водяной, — скучным голосом сообщила Хомили. — Захватим немного к чаю для салата.
Они осторожно пробирались между высокими закраинами кратеров от коровьих копыт. В темной глубине стоячей воды отражалось безоблачное небо. Наклоняясь над ними, Арриэтта видела свое отражение на фоне сонной синевы, четкое, но странно перекошенное и вверх ногами.
— Смотри, не упади, Арриэтта, — остерегла ее Хомили, — не забывай, у тебя есть всего две смены белья. Знаешь, — продолжала она, оживившись, — это очень пригодилось бы мне дома, под кухней. — Она указала на метелочку камыша. — Как раз то, что нужно для чистки дымохода. Удивительно, что твой отец ни разу не подумал об этом… Подожди, не пей, — посоветовала она, — пока не подойдем к проточной воде. И кресс тоже лучше не рвать там, где вода стоячая. Еще подцепишь какую-нибудь заразу.
Наконец они нашли место, где можно было напиться: большой кусок коры одним концом крепко врезался в землю, а другим выступал в воду, образуя нечто вроде крошечного причала или дамбы. Кора была серая, шишковатая, и весь обломок походил на греющегося на солнце крокодила. Арриэтта легла на него во весь рост и, сложив ладони лодочкой, принялась зачерпывать и пить большими глотками холодную воду. Хомили, немного поколебавшись, подобрала юбку и последовала ее примеру.
— Как жаль, — сказала она, — что у нас нет с собой ни кувшина, ни ведра, ни даже бутыли. Нам бы пригодилась вода там, в ботинке.
Арриэтта не ответила. Сквозь бегущие поверху струи она блаженно всматривалась в самую глубину ручья.
— Вегетарианцы едят рыбу? — проговорила она немного погодя.
— Не могу сказать, — ответила Хомили, — надо узнать у твоего отца.
Но тут проснувшаяся в ней повариха заявила о своих правах.
— А тут, что, есть рыба? — спросила она, глотая слюну.
— Масса, — мечтательно проговорила Арриэтта, по-прежнему не отводя глаз от струящихся глубин. Кажется, что ручей тихонько дышит, подумала она. — Большая. Длиной с мою руку от кисти до локтя. И еще какие-то стеклянные штуки, — добавила она, — вроде креветок…
— Что значит «стеклянные»? — спросила Хомили.
— Ну, — объяснила Арриэтта всем тем же отсутствующим тоном, — я хочу сказать — сквозь них все видно. И какие-то черные, — продолжала она, — похожие на бархатные шары, они прямо на глазах раздуваются.
— Скорее всего, пиявки, — сказала Хомили, содрогнувшись, затем добавила неуверенно: — может, они и ничего в тушеном виде.
— Как ты думаешь, папа сумеет сделать рыболовную сеть? — спросила Арриэтта.
— Твой отец сумеет сделать все на свете, — убежденно проговорила преданная жена. — Не важно что, — стоит только сказать.
Наступила тишина. Арриэтта тихо лежала на пропитанной солнцем коре. Казалось, девочка задумалась, и когда вдруг раздался ее голос, Хомили испуганно подскочила на месте, — она тоже, в кои-то веки, угомонилась и уже стала погружаться в сон.
Не дело, — подумала она, — засыпать на такой колоде, ничего не стоит перевернуться. И, встряхнув себя мысленно, она поднялась и заморгала глазами.
— Что ты сказала, Арриэтта? — спросила она.
— Я сказала, — не сразу ответила Арриэтта медленно и чуть нараспев (словно она тоже дремала), почему бы нам не притащить ботинок сюда? Прямо на берег?
Глава восьмая
«Мой дом моя крепость».
Так они и сделали. Под внимательно осмотрел участок, где они предлагали разбить лагерь, взвесил все «за» и «против» и с важным видом, словно сам все это придумал, решил перенести стоянку на новое место, поближе — насколько это будет безопасно — к ручью, но, как и раньше, у изгороди.
— Хомили надо будет стирать. Без воды нам не обойтись, — заявил он таким тоном, словно это только сейчас пришло ему в голову. — И не исключено, что немного попозже я сделаю рыболовную сеть.
Хотя ботинок был сильно нагружен, впрягшись все трое в постромки, они тянули его по рву без всякого труда. Под выбрал для лагеря небольшую площадку, вернее даже — нишу, или пещеру, на насыпи на полпути между рвом и зеленой изгородью.
— Нельзя ставить дом очень низко, — объяснил он им (в то время как они вынимали пожитки, чтобы легче было тащить наверх ботинок), — раз здесь бывают такие ливни, как вчера, и рядом ручей. Вы не должны забывать, — продолжал он, разбирая свои инструменты, — как нас залило дома, когда на кухне лопнул кипятильник.
— Не должны забывать! — фыркнула Хомили. — Как будто можно об этом забыть?! Залило, да еще крутым кипятком!
Она распрямила спину и стала смотреть вверх, туда, где должен был стоять их дом.
Лучшее место трудно было найти. «Настоящий замок», — подумала Арриэтта; только жить они будут не в темнице, а в «светлице», потому что туда проникало достаточно воздуха и солнечных лучей. Когда-то давно большой дуб, входивший в живую изгородь, был спилен у самого основания. Остался круглый крепкий пень, поднимавшийся над землей, — изгородь там была реже, — как башня средневековой крепости. Внизу во все стороны разметались корни, как воздушные опоры. Часть из них была все еще жива, тут и там они выпустили зеленые побеги, похожие на крошечные дубки. Один из этих побегов нависал над их пещерой, кидая на ее вход узорную тень.