– Я распилю корпус вот здесь, чуть ниже рычага для заправки ручки чернилами, затем отрежу самый кончик резиновой трубки – так, чтобы она выступала за край корпуса дюйма на полтора, – затем мы снова свинчиваем всё вместе – и что имеем? Мы имеем самопишущую ручку без колпачка с отпиленной задней частью корпуса, из которого торчит кусок резиновой трубки. Тебе всё понятно?
– Пока – да, – сказала Арриэтта.
Его объяснения и правда были настолько подробными, словно он читал наставление (из раздела «Сделай сам», подумала Арриэтта, вспомнив «Советы домашним хозяйкам» в своём календаре).
– Затем, – продолжил Под, – мы отвинчиваем золотое перо…
– А ты сможешь?
– Конечно: тут же сменные перья. Я тебе покажу.
Усевшись на корпус верхом, Под сжал его коленями, быстро отвинтил золотое перо и отложил его в сторону.
– Видишь, теперь там, где оно было, у нас круглое отверстие – оно же вход в резиновую трубку. Посмотри…
Арриэтта заглянула внутрь корпуса и убедилась, что так оно и есть.
– Вот и всё, – закончил Под.
«Всё? Что – всё?» – подумала Арриэтта, но выразила она свою мысль более вежливо:
– Боюсь, я не совсем…
– Ну что тебе не ясно? – нетерпеливо воскликнул Под, огорчённый её непонятливостью. – Мы вставляем передний конец ручки в горло шара – после того как его надуем, конечно, – чуть пониже сторожевого узла и крепко обматываем верёвкой. Я берусь за заправочный рычаг как за рукоятку и тяну его, пока он не встанет под прямым углом к корпусу. Это рабочее положение, когда газ надёжно перекрыт. Затем мы развязываем сторожевой узел, и дело сделано. Не забывай: корпус ручки и резиновая трубка свисают задним концом в корзину. Ты следишь за моей мыслью? Ну, неважно, скоро всё поймёшь. Так вот: стоя в корзине, я протягиваю руку к рычагу, медленно подвожу его к корпусу… и газ выходит через резиновую трубку! Попробуй сама – рычаг двигается легко.
Наступив одной ногой на корпус пера, Под несколько раз поднял и опустил рукоятку. Арриэтта тоже попробовала: изношенный долгим употреблением заправочный рычаг скользил в пазу свободно.
– А затем, – продолжил Под, – я снова ставлю рычаг так, чтобы отходил от корпуса под прямым углом, и газ заперт. Неплохой клапан, да?
– Поразительно! – согласилась Арриэтта, но тут ей внезапно кое-что пришло в голову. – А как же быть с газом – ведь он пойдёт прямо в корзину?
– Он останется позади нас! – воскликнул Под. – Неужели ты не понимаешь, дочка? – Газ всё время поднимается, и поднимается быстрее, чем опускается шар. Я это обдумал, поэтому и хотел, чтобы резиновая трубка была длиннее корпуса: тогда мы можем этот её конец повернуть куда захотим, но куда бы мы его ни повернули, газ будет рваться кверху, а мы – опускаться вниз. Понимаешь? Мы даже можем с самого начала приподнять конец кверху и прикрепить к корпусу. Почему бы и нет?
Несколько минут Под молчал, обдумывая эту мысль.
– Да и газа будет не так много… стоит мне приноровиться. Надо только выпускать его постепенно.
В последующие дни, полные волнующих событий, Арриэтта не раз вспоминала Спиллера. Как бы ловко он приладил сетку – дело Хомили и Арриэтты, – когда шар стал наполняться газом из рожка! В то время как Под регулировал подачу газа, они голыми руками или при помощи костяного крючка для вязания подтягивали ячейки – очень утомительное занятие. Заключённая в сеть оболочка росла, раздувалась, пока буква «й» в надписи «Чай на берегу реки» не приобрела нужных размеров.
– «Экватор», – сказал им Под, – должен делить шар ровно пополам, чтобы подвесной обруч висел прямо и корзина не кренилась.
Как бы Арриэтте хотелось, чтобы Спиллер был вместе с ними, когда они в первый раз подвешивали корзину к обручу стропами из рафии! Для этого они встали на платформу, перекинутую через открытую музыкальную шкатулку, а чтобы удержать корзинку, в неё для веса положили ключи.
А в тот раз, когда они впервые поднялись под потолок и Под, осторожно орудуя рычагом клапана, мягко посадил их на землю! Уж Спиллер не дал бы Хомили выпрыгнуть из корзины, как только она коснулась пола. Это была роковая ошибка: с ужасающей скоростью шар снова взмыл вверх и ударился о потолок с такой силой, что Под и Арриэтта чуть не вылетели из корзины прямо на голову Хомили, в то время как та, заливаясь слезами, в отчаянии металась внизу. Прошло немало времени, пока им удалось спуститься, хотя они полностью открыли клапан.
Всё это совершенно вывело Пода из равновесия, и, пока снова привязанный к музыкальной шкатулке шар медленно съёживался, освобождаясь от газа, он хмуро проговорил:
– Ты должна помнить, Хомили, что весишь столько же, сколько два ключа от кожаного саквояжа и полтора рулона входных билетов. Ни один пассажир не должен выходить, а тем более выскакивать из корзины до тех пор, пока шар не сожмётся до конца.
У Пода был очень серьёзный тон.
– Хорошо, что тут есть потолок. А случись такое на открытом воздухе… Знаешь, что произошло бы?
– Нет, – хрипло прошептала Хомили, вытирая щёки тыльной стороной ладони и в последний раз всхлипывая.
– Мы с Арриэттой взлетели бы на двадцать тысяч футов, и нам был бы каюк.
– О господи!
– На такой огромной высоте, – продолжил Под, укоризненно глядя на жену, – газ стал бы расширяться так быстро, что разорвал бы оболочку. Разве что у нас хватило бы присутствия духа открыть клапан и держать его открытым во время подъёма. Но в этом случае спуск мог оказаться слишком быстрым и нам пришлось бы выбросить за борт весь балласт – снаряжение, одежду, продовольствие, возможно даже, одного из пассажиров…
– О нет, нет! – прошептала Хомили в ужасе.
– И несмотря на всё это, – завершил свою лекцию Под, – мы, вероятно, всё равно потерпели бы крушение.
Хомили молчала, и, внимательно вглядевшись ей в лицо, Под добавил уже мягче:
– Это не увеселительная прогулка, дорогая.
– Да я знаю! – горячо воскликнула Хомили и опять разрыдалась.
Глава двадцать первая
Момент отлёта наступил неожиданно, поскольку зависел от погоды и ветра и предсказать его было трудно. Вечером накануне они легли спать, как обычно, а утром, ещё до того как Мейбл и Сидни принесли завтрак, Под, внимательно посмотрев на ветку дуба за окном, объявил, что знаменательный день настал. В последний раз они распахнули окно 28 марта и, оставив открытым, медленно поплыли на воздушных волнах навстречу бледному весеннему солнцу.
Арриэтте это показалось настоящей увеселительной прогулкой.
Они летели совершенно бесшумно, словно во сне… Только что были в комнате, пропитанной удушливым запахом заточения, а в следующий миг – лёгкие как пушинка – уже парили над необъятными просторами, над окутанными светло-зелёным покровом лугами и холмами, терявшимися вдали. Пахло влажной землёй…
На мгновение этот свежий аромат уступил место чаду из кухни миссис Платтер, затем вдруг послышался голос самой миссис Платтер, стоявшей у окна:
– Надень пальто, душенька, если собираешься пробыть там долго…
Посмотрев вниз, на гравийную дорожку, добывайки увидели мистера Платтера, который, прихватив сумку с инструментами, направлялся на островок. Сверху он выглядел очень странно – голова казалась ниже плеч, а прямо из-под них мелькали ноги.
– Пошёл достраивать клетку, – сказала Хомили.
Отовсюду доносилось множество негромких звуков: звяканье велосипедного звонка, топот лошадиных копыт и ворчливый мужской бас «но, милая…».
Игрушечный городок мистера Платтера казался с высоты географической картой с изображённой на ней рекой, которая, змеясь, уходила к трём тополям, или, как называл их Под, «ПЗ»[1].
За последние несколько дней он пристрастился к сокращениям воздухоплавательных терминов: называл музыкальную шкатулку, например, «ВП»[2] или «ТО»[3]. Сейчас, поднявшись над поблёскивающей шиферной крышей дома, они осторожно выясняли, какова их ОВ[4].
После многократных пробных подъёмов к потолку и спусков на пол добывайки привыкли к корзине, поэтому чувствовали себя в ней как дома. Арриэтта, будучи ответственной за балласт, взглянула на родителей. Под стоял, положив руку на рычаг самопишущей ручки, другими словами – на рукоятку клапана, со спокойным и сосредоточенным видом. Хомили, хоть и бледная, деловито перекладывала на другое место моток якорного каната, так как один зубец якоря просунулся через дно корзины.
– Может за что-нибудь зацепиться.
Якорь представлял собой две открытые английские булавки, прочно примотанные проволокой одна к другой. Под, много дней подряд при помощи листьев дуба изучавший направление ветра, заметил, в то время как плавно, словно вальсируя, они кружили над крышей:
– Ветер попутный, но слишком слабый. Два билета, Арриэтта. Немного подождём: посмотрим, что это даст.
Арриэтта оторвала от рулона два билета и кинула за борт. Листочки, кружась, опустились на шифер крыши, скользнули вниз и замерли.
– Ещё два, – сказал Под, но тут же, глядя, как неотвратимо надвигается на них дерево, добавил: – Лучше три.
– Я бросила уже на шесть шиллингов, – запротестовала Арриэтта.
– Ладно, пока хватит, – согласился Под, заметив, что шар идёт вверх.
– Но я уже кинула, – сказала Арриэтта.
Они пролетели над дубом на безопасном расстоянии, но шар продолжал подниматься, земля уходила вниз.
Хомили посмотрела за борт и воскликнула испуганно:
– Осторожней, Под!
– Всё в порядке, – успокоил её муж, – сейчас я его спущу.
Несмотря на то что конец резиновой трубки был поднят, они почувствовали слабый запах газа.
Даже на такой высоте все звуки были отчётливо слышны. До них доносился стук молотка – это мистер Платтер сколачивал для них клетку – и, хотя казалось, что железная дорога далеко, громыхание колёс на стрелках. В то время как они снижались – быстрее, чем ожидал Под, – их увлекло воздушным течением за пределы сада и понесло по нисходящей спирали над шоссе, широкая, освещённая солнцем лента которого, извиваясь, терялась вдали. С одного бока лента эта казалась обтрёпанной – из-за тени, падавшей от живой изгороди и хилых придорожных деревьев. По шоссе медленно ползла крестьянская повозка: спереди с поводьями в руках сидела женщина, а сзади спал мужчина.