– Но мы же не знаем, что нас ждёт. – Арриэтта чуть не плакала. – Не можем же мы просто сидеть тут сложа руки – надо спасаться.
Внезапно Хомили села и, обняв Арриэтту, шепнула:
– Тихо, девочка, тихо. – Как ни странно, голос её неожиданно стал спокойным. – Отец прав: мы ничего не можем сделать.
Шаги приближались, становились всё громче, скрипели голые деревянные ступени. Добывайки тесней прижались друг к другу. Под, подняв лицо, превратился в слух.
– Отлично, – шепнул он Арриэтте на ухо. – Всегда будем знать заранее, что они идут… Не застанут нас врасплох.
Арриэтта, всё ещё тихонько всхлипывая, прильнула к матери: никогда в жизни ей ещё не было так страшно.
– Полно, дочка, полно, – то и дело повторяла Хомили.
Шаги звучали уже на площадке. За дверью слышалось тяжёлое дыхание, звяканье ключей, бренчание посуды. Раздался глухой стук отодвигаемой задвижки, затем второй, ключ со скрипом повернулся в замке.
– Осторожней, – услышали добывайки голос. – Прольёшь.
Затрещали, затряслись половицы – две пары ног подходили всё ближе к ним. Внезапно над их головами нависла огромная тарелка, позади неё маячило лицо. Добывайки никогда ещё не видели таких лиц: розовое, напудренное, с башней жёлтых волос на голове; с двух сторон, чуть не задевая их, болтались агатовые серьги. Лицо опускалось… ближе, ближе… Добывайки уже могли разглядеть каждую жилку на напудренных багровых щеках, каждую светлую ресничинку вокруг водянисто-голубых глаз, которые неотрывно смотрели в картонку… Тарелка опустилась на пол. Рядом с первым лицом появилось и нависло над ними второе: более жёсткое и бледное, в очках без оправы – свет отблёскивал от них, глаз не было видно. Над картонкой взлетело блюдце и опустилось рядом с тарелкой.
Внезапно розовые губы на первом лице раскрылись, и вместе с тёплым дыханием, которое, словно порыв ветра, взъерошило волосы на голове Хомили, оттуда донеслись слова:
– Ты думаешь, душенька, у них всё в порядке?
Очки вдруг исчезли со второго лица, затем снова там появились – владелец их протирал. Как Под ни был напуган, всё же подумал: «А они бы мне на что-нибудь сгодились, и этот шёлковый носовой платок тоже».
– Немного не в форме, – ответили более тонкие губы, – ты их растрясла, когда несла в картонке.
– Может, добавить в молоко капельку коньяка, душенька? – предложили розовые губы. – У тебя с собой фляжка?
Очки удалились, исчезли на миг, послышалось звяканье металла по фарфору. Под крепче сжал руку Хомили, словно хотел что-то сообщить. Она в ответ изо всех сил стиснула его плечо. Первый голос сказал:
– Хватит, Сидни, не переборщи.
Над ними снова показались огромные лица, огромные глаза уставились на них…
– Погляди на их личики… на эти ручки, волосики, ножки и всё другое. Что они такое, как ты думаешь, Сидни?
– Для нас они находка, вот что они такое для нас! Золотое дно! Пошли, душенька, они не будут есть при нас.
– Можно, я выну кого-нибудь из них?
– Нет, Мейбл, лучше их руками не трогать.
(Под снова сжал ладонь Хомили.)
– Но почему?
– Неужели не ясно? Мы взяли их не для того, чтобы приручать. Оставь их в покое, Мейбл: пусть они здесь устроятся. Можем прийти попоздней.
Глава одиннадцатая
Когда шаги замерли вдали, спокойствие духа неожиданно вернулось к Арриэтте, и она сказала:
– Мейбл и Сидни.
– Ну и что из этого? – спросил Под.
– Это их клички, – небрежно сказала Арриэтта. – Ты разве не слышал, что они говорили?
– Почему ж? Я слышал, как он сказал, что нас нельзя брать в руки и что надо налить капельку коньяка в молоко.
– Молоко! Словно мы кошки, – пробормотала Хомили.
Однако у всех троих гора упала с плеч: страшный момент – встреча с их тюремщиками – остался позади.
– Если вы хотите знать моё мнение – они не очень-то сообразительные. Может быть, они и не глупы, даже умны по-своему, но сообразительными их не назовёшь.
– Кто – Мейбл и Сидни, да? – спросила Арриэтта и, внезапно рассмеявшись, подошла к стенке картонки.
Под улыбнулся, поняв по её тону, что дочь успокоилась.
– Да, они самые.
– Еда, – объявила Арриэтта, заглядывая за край картонки. – Я ужасно проголодалась, а вы?
– Я и пальцем ни к чему не притронусь, – заявила Хомили, но тут же, по-видимому, передумала и слабым голосом спросила: – А что там есть?
– Мне отсюда плохо видно, – ответила Арриэтта, перевешиваясь через край.
– Погодите-ка, – сказал Под, – у меня сейчас мелькнула одна мысль, очень важная мысль, можно сказать – осенило. Вернись сюда, Арриэтта, сядь возле матери – еда не убежит.
Когда обе они уселись, выжидающе глядя на него, Под откашлялся, чтобы прочистить горло, и начал:
– Мы должны реально смотреть на вещи. Я всё обдумал, и пусть мне не хочется вас пугать, должен признать, что положение наше тяжёлое – хуже некуда.
Он приостановился, и Хомили, взяв в свои ладони руку Арриэтты, успокаивающе погладила её.
– Ни один добывайка, – продолжил Под, переводя взгляд с одного испуганного лица на другое, – во всяком случае из тех, кого я знаю, не находился в полной власти у человеков. Добываек видели (нас самих видели), добываек вымаривали голодом или выгоняли из дома другим путём, но чтобы брали в плен – о таком я никогда не слышал… ни разу в жизни. А ты, Хомили?
Хомили облизнула сухие губы и прошептала:
– Нет.
У Арриэтты был очень мрачный вид.
– Так вот, если мы не найдём способа отсюда убежать, это с нами и произойдёт – мы до самой смерти будем в полной власти у человеков… Полной власти, – медленно повторил Под, словно хотел, чтобы слова эти отпечатались у них в уме.
Наступила зловещая тишина; наконец Под снова заговорил:
– Кто будет капитаном на нашем корабле?
– Ты, Под, – хрипло сказала Хомили.
– Верно, я. И вам обеим придётся меня слушаться. Я намерен установить правила… не все сразу, смотря по тому, что нам будет нужно. Понятно, первое правило – послушание…
– Само собой, – кивнула Хомили, стискивая руку Арриэтты.
– …А второе – то самое, что пришло мне сейчас в голову, – мы все как один должны набрать в рот воды…
– Право, Под… – резонно начала Хомили, зная, что всему есть предел.
Арриэтта сразу поняла, что имел в виду отец.
– Папа хочет сказать, что мы не должны разговаривать с Мейбл и Сидни.
Под снова улыбнулся, хотя улыбка и получилась вымученной.
– Да, именно. Они даже знать не должны, что мы умеем говорить. Пусть думают, что если мы не умеем говорить, то ничего не понимаем. Как животные. А если они будут думать, что мы ничего не понимаем, то сами станут говорить при нас без стеснения. Ясно, куда я клоню?
Хомили, гордая за мужа, несколько раз быстро кивнула.
– Ну что ж, – продолжил Под более спокойно и неторопливо, – давайте посмотрим, что они там едят, а потом начнём обход нашего нового жилья: исследуем все трещины и щели от пола до потолка. Займёт это у нас несколько дней.
Арриэтта помогла матери подняться с пола. Под, подойдя к стенке картонки, перекинул через край ногу и легко соскочил вниз, затем помог спуститься Хомили.
Арриэтта спрыгнула следом и тут же бросилась к тарелке.
– Холодный рисовый пудинг, немного рубленого мяса, капуста, хлеб и, – она дотронулась пальцем до чего-то чёрного и лизнула палец, – маринованный грецкий орех.
– Осторожней, Арриэтта, – предупредила Хомили, – он может быть отравленным.
– Вряд ли, – возразил Под. – Похоже, они предпочитают видеть нас живыми, и я хотел бы знать почему.
– Но как, они думают, мы станем пить молоко? – простонала Хомили.
– Зачерпни руками.
Хомили опустилась на колени и, сложив ладони лодочкой, погрузила их в блюдце. Скоро всё лицо у неё было в молоке, но по жилам разлилось живительное тепло, и чем дольше она пила, тем больше поднималось у неё настроение.
– Коньяк… Дома, в Фэрбанксе, его держали в гостиной, и эти Надкаминные часто…
– Право, Хомили, – пожурил жену Под, – сейчас не время для сплетен. И там был не коньяк, а виски.
– Неважно что напивались-то они в дым, а сами говорили всякий раз, что в дом приходил управляющий имением, чтобы представить счета. Как мясо, дочка?
– Вкусное, – ответила Арриэтта, облизывая пальцы.
Глава двенадцатая
После того как покончили с едой, Под заявил:
– Ну а теперь пора браться за комнату.
Он посмотрел наверх. В обеих наклонных стенах было по слуховому оконцу, расположенному на головокружительной высоте; створки запирались между собой на задвижку, снизу на каждой был вертикальный шпингалет. Над окнами висел голый металлический прут для занавесок с ржавыми кольцами. В одно из окон Под увидел ветку дуба, которую раскачивал ветер.
– Странно, – заметила Арриэтта, – начали мы под полом, добрались до чердака.
– А добывайкам не следует забираться высоко, – вставила Хомили. – Это к добру не приведёт. Вспомните хоть Надкаминных, там, в Фэрбанксе. Уж так много о себе понимали, а всё потому, что жили высоко. Хоть бы раз «добрый день» сказали, когда ты был на полу. Вроде бы вовсе тебя не видели… С этих окон проку не будет. Сомневаюсь, что сами человеки могут до них достать. Интересно, как они их моют?
– Забираются на стул, – сказал Под.
– А как насчёт газовой плиты? – спросила Хомили.
– Безнадёжно, – ответил Под. – Она наглухо соединена с камином.
Это была небольшая газовая плита с одной горелкой, на конфорке в ведёрке стояла помятая жестянка с клеем.
– А если попробовать дверь? – предложила Арриэтта. – Вырежем внизу дыру…
– Чем? – уточнил Под, всё ещё рассматривая топку камина.
– Может, найдём тут что-нибудь подходящее.
В комнате было полно разных предметов. Возле камина стоял на трёх изогнутых ножках с колёсиками портновский манекен, обтянутый тёмно-зелёным репсом и формой напоминавший песочные часы. Вместо головы у него была шишечка, а пышные бёдра заканчивались чем-то вроде решётчатой нижней юбки из металлических полос – для прилаживания настоящих юбок. Тёмно-зелёная грудь была утыкана булавками, а на одном плече торчали в ряд три иголки с нитками.