Когда я рассказал Кейт и об этом, она, вместо того чтобы порадоваться моему везению, рассмеялась и спокойно попросила бармена повторить еще по одной. Похоже, если твой брат был носатым Бикером из Маппет-шоу[10], тебя сложно воспринимать кого-то всерьез. Я отхлебнул «Маргариты» и перестал говорить на эту тему. Во всяком случае, я попытался все объяснить.
Нельзя сказать, что я тогда был несчастлив. В Провинстауне у меня был дом с тремя спальнями, такой дом, как у нас с Кейт, приравнивался к замку. Он очень подходил Кейт, в районе ее по-доброму называли «Царица». Ее погибший брат Ричард когда-то работал в Маппет-шоу и владел прекрасным, хоть и без затей, домом на отвесном берегу в Северном Труро (небольшой городок в нескольких километрах от П-тауна). Многие считали, что его преждевременная смерть (СПИД унес жизнь Ричарда несправедливо рано) сделала Кейт беззаботной богатой женщиной. В действительности же смерть брата разбила ей сердце. Кейт решила в память о Ричарде продолжать его миссию добра и радости. Мало кто догадывался, сколько усилий она прилагала, чтобы, несмотря на гибель близкого ей человека, всегда, подобно царице, оставаться с высоко поднятой головой. Для меня было честью поддерживать ее, играя роль придворного балагура. Все это придавало нашей с ней жизни в П-тауне особенный смысл.
Мы вместе устраивали домашние представления и вечеринки на протяжении теперь уже почти пяти лет и и не могли представить для себя лучшего, оставаясь соседями и друзьями. (Самые большие разногласия возникали, когда мы обсуждали, кто из актеров будет играть нас в фильме о наших годах в П-тауне: я отдавал предпочтение Джеймсу Спэйдеру, она – Дайан Кэннон, но споры продолжались.)
И, конечно, помимо уютного дома жизнь в П-тауне была настоящим удовольствием. Всего лишь три тысячи нас «местных» и шестьдесят тысяч «приезжих» совершали вылазки на крайнюю точку мыса в обычный августовский день. Я чувствовал себя в определенном смысле в привилегированном положении, оставаясь после Дня Колумба единственным свидетелем того, какое грандиозное значение имеет сезон в городе, жизнью которого управляет океан. (Чуть меньшее удовольствие мне доставляло в День труда[11], сидя на пляже Рэйс-Поинт и наслаждаясь летним теплом, слушать по радио сводки о многокилометровых пробках на мостах по дороге к мысу.) Честно говоря, отсутствие туристов зимой делало жизнь в городе довольно аскетичной, и только мечты о лете превращали месяцы ожидания весны в не столь невыносимые.
Если вы родились тогда, когда дует холодный ветер, небо серое, а вдали виднеются белые шапки холмов, вы больше других заслуживаете теплого очарования июня, июля и августа. Но как бы мы, местные жители, ни надували щеки, вне всяких сомнений, П-таун остается летним раем для всей Новой Англии[12]. Это одновременно Мартас-Винъярд и Ки-Уэст, гавань художников и писателей (меня не отпускает мысль, что я запросто мог пройти на улице мимо Нормана Мейлера или Майкла Каннингема). Но у меня начали появляться сомнения по поводу моей жизни здесь навсегда. Возможно, это связано с наступлением нового, более зрелого этапа. Кого бы я ни встретил, все куда-то собирались уезжать.
Поначалу в этом было что-то новое, необычное, но теперь это заставляло задуматься: а какие перемены меня ждут?
Ничего такого не было до тех пор, пока не привезли коробки для упаковки, а их доставили через несколько дней после того, как Кейт запаниковала. Несмотря на наш разговор в тот вечер, у меня все еще оставалось впечатление, будто она уверена, что это всего лишь творческий отпуск, а не основательный переезд.
«О господи, и как долго ты планируешь там оставаться?» – спросила Кейт несколько более эмоционально, чем обычно.
У меня чуть не вырвалось саркастическое: «Надеюсь навсегда», но когда я перевел взгляд от коробки, которую упаковывал, на ее лицо, то мгновенно прикусил язык. Судя по несчастному выражению лица Кейт, ей не нужны были слова, она нуждалась в объятии. И вдруг мне тоже стало грустно, и не только из-за нее: мне стало грустно из-за нас обоих.
– Кейт, ты же знаешь, что я буду приезжать к тебе в гости… но я думаю, что мне действительно необходим переезд в Испанию. – Я постарался произнести это настолько мягко, насколько возможно, но в то же время и твердо. Я совсем не хотел, чтобы она ждала моего возвращения обратно, в то время как я был полон решимости начать новую жизнь в Европе.
– В таком случае, я думаю, мы должны провести это лето лучше, чем когда бы то ни было, – сказала она, слегка улыбнувшись.
Она наконец приняла мой отъезд, хотя это было нелегко для нее, и я знал, что ей придется приложить немало усилий, чтобы окончательно поверить в то, что время нашей совместной жизни в этом доме истекло. Готов спорить, что телефон в нашем доме в Провинстауне до сих пор зарегистрирован на мое имя.
Итак, я начал приводить все свои дела в порядок, что тоже было нелегко. Только завершая свое пятилетнее пребывание в Провинстауне, я окончательно осознал, насколько эти годы были хорошими для меня. Я привык быть окруженным почти со всех сторон не только холодными водами Атлантического океана, но и теплым вниманием друзей, и, конечно, буду по нему скучать.
Время веселых и шумных вечеринок, ужинов и просто посиделок за бокалом вина в доме на берегу Атлантического океана подходило к концу. Друзья, убитые горем по поводу моего приближающегося отъезда, делали то, что и можно было от них ожидать. Они едва не угробили меня неиссякаемым потоком отравляющих веществ, которые мы поглощали практически каждый вечер, гуляя по всем любимым барам нашего города. Это было лето, которое я никогда не забуду, или будет правильнее сказать – я хотел бы запомнить его навсегда.
Недели улетали вместе с облаками пупырчатой упаковки и шипучими бокалами игристого. У Энди Уорхола были его пятнадцать минут славы, у Джона Леннона его потерянный уик-энд, у меня же было мое лето в забытьи. Но тем летом, когда наступил решающий момент, я понял кое-что еще.
Несмотря на то что мне всегда доставляли радость простые удовольствия и приятные мелочи, меня трудно было назвать амишем[13] в том, что касалось нажитого. Я в безумии бегал по дому, хватался за каждую мелочь, разрывался, чувствовал себя как человек, которого лишают всего самого дорогого.
Все закончилось тем, что свои оставшиеся сокровища я припрятал до лучших времен на складе временного хранения. В крохотную комнатку запихнул коробки с книгами, фотографиями, брендовую одежду, которой хватило бы на любой показ, несколько десятков глиняных изделий из Roseville Pottery, какие-то предметы антикварной мебели красного дерева и две картины Мартина Фридмана, написанные маслом.
Рынок недвижимости Бостона оставался неизменным. Я коротко указал, что сдается уютная, но при этом по-настоящему роскошная квартира-студия, которая лучше всего подойдет изящному знатоку фен-шуй. Наверное, мне стоило бы более творчески подойти к этой проблеме, ведь мои финансовые вопросы все еще оставались в процессе урегулирования.
В задумчивости я смотрел на коробки со своими вещами, стоявшими одна на другой, на то, что Джордж Карлин[14] называет барахлом. Да, но это было МОЕ барахло, и ничего из этого не уезжало со мной в Испанию. Но раз уж принял решение, то доведи дело до конца. Я вернулся в свою машину (к тому моменту уже проданную), в багажнике лежали два огромных чемодана, трещавшие по швам от вещей Prada, Ralph Lauren и Jil Sander, вещей, которые мне понадобятся в ближайшее время.
Я надеюсь, Барселона ждет меня не меньше, чем я ее.
3. «Веспа» и Венера
Через две недели знакомства с достопримечательностями и ночной жизнью Барселоны (благо завтраки в моей гостинице начинались в шесть утра, сразу после последнего звонка в ночных клубах) я вдруг вспомнил, что я здесь не в отпуске. Мне нужно было найти квартиру.
Платя по $120 в сутки в гостинице Hotel del Pi, я не очень-то укладывался в бюджет. Конечно, точного своего бюджета я и не знал, но выбрасывать $4000 в месяц за кровать и душ мне показалось дороговато. Настало время охоты на квартиру.
В агентстве по недвижимости мне вручили анкету для заполнения, и я послушно сел на стул, на который указала девушка за стойкой администратора. Я испытывал несвойственное мне волнение; возможно, в этом была виновата особая атмосфера, напоминавшая зал ожидания в автоинспекции или больнице.
Ломая голову над вопросами (анкета была, конечно, на испанском), я наконец понял, что на самом деле являлось причиной моих переживаний. Вплоть до этого дня единственное, что мне нужно было сделать, чтобы вернуться домой, это купить билет на самолет. Сейчас же, отвечая на вопрос «количество спальных комнат», я осознал, что вне зависимости от их количества я буду жить в Испании. Как только я найду квартиру, мне не нужно будет лететь через океан, чтобы попасть домой. Теперь мне нужно создать свой дом здесь, на этом берегу океана. Пришло время повзрослеть и начать более серьезно относиться к моей новой жизни. И, конечно, я нервничал. Но опять же, не стоит забывать, что, как говорят, когда мы нервничаем, в нашем теле происходят такие же химические реакции, как и во время влюбленности. А мои чувства к Барселоне, с уверенностью можно сказать, были настоящими.
Ни с одним из тех кошмаров, которыми многие меня пугали, я пока не столкнулся. Несмотря на языковой барьер, я легко контактировал с людьми. Все испанцы учат английский язык в школе, но заставить их говорить на нем еще та проблема. Но и этот код мне удалось взломать достаточно быстро: их сдерживало только смущение. Потому, как только я начинал говорить на своем очень плохом испанском, они были просто счастливы перейти на их не столь плохой английский. Этот барьер я легко перепрыгнул. (В дополнение ко всему, поскольку Барселона уже уверенно стоит на пути превращения в «новый Париж», я постоянно встречался с приезжими из других европейских стран. Все они в той или иной степени говорили на английском.)