Зоя снова зашагала по камере, время от времени похлопывая себя руками, чтобы хоть немного согреться. Однако усталость брала свое: в конце концов она решила присесть, предпочтя пол холодной металлической полке. Хотелось спать, но было страшно закрыть глаза. Что если это не усталость, а то дремотное состояние, которое, как она слышала, предшествует смерти от переохлаждения? Хотя вряд ли в их планы входит ее смерть. Какое же это тогда наказание? Не наказание, а избавление. А избавление от страданий вовсе не входит в их намерения. Даже если бы она ничему не научилась с той ночи, как впервые попала на Лубянку, то уж эту истину она знала назубок: в наказаниях эти люди достигли наивысшей изощренности. Несомненно, они не раз и не два проверили опытным путем, какую температуру надо поддерживать в карцере без риска заморозить человека до смерти.
Наконец открылась дверь — надзирательница принесла ужин: кружку тепловатой воды.
— По-вашему, на этом можно прожить? — спросила Зоя.
— Не болтала бы своим длинным языком, — ухмыльнулась надзирательница. — Но, видать, ты так ничему и не научилась, — и повернулась, собираясь уйти.
— Подождите, — попросила Зоя и добавила, посмотрев на нее: — пожалуйста. Сколько дней мне здесь сидеть?
— На первый раз четыре.
Зоя кивнула, на глаза ее навернулись слезы.
— Я умру.
— Вполне возможно, — пожала плечами надзирательница.
— Пожалуйста, — снова попросила Зоя, — мне нужно в уборную.
— Я зайду за тобой позже. В карцере заключенным положено пользоваться уборной дважды в сутки. В промежутках терпи, а не можешь — ходи на пол.
Когда пришло время идти в уборную, дорога туда показалась ей раем. В коридоре и умывалке было тепло. Зоя тянула время, пока надзирательница силком не заставила ее вернуться в карцер.
Через несколько часов щелкнул замок, и в камеру вошли две надзирательницы. Одна из них приказала Зое сесть на металлическую полку и задрать ноги. Она послушно исполнила приказание. Потом они внесли и положили на пол длинный, узкий, выкрашенный в красный цвет дощатый помост, занявший почти весь пол карцера.
— Что это? — спросила Зоя.
— Твоя кровать.
— Как же на нем спать?
— Не хочешь — не спи, — ответила надзирательница и заперла дверь.
Ну что ж, подумала она, утром на нем обнаружат мой труп. Она слезла с металлической полки и стала на помост. Доски тоже были холодные, но все же теплее, чем голый пол. Постучав в стену, она крикнула Руслановой:
— Тебе принесли кровать?
— Тише, пожалуйста. Я ложусь спать.
— Замечательно.
— Мне тепло. По-моему, у меня жар.
— Позови надзирательниц, скажи им.
— Только когда буду знать наверняка. Если мне это только показалось, они продержат меня в этой дыре еще дольше.
Зоя легла на доски. Обхватив себя руками, она поджала ноги к животу. На несколько минут стало теплее, но потом тепло ушло. Всю ночь она пролежала, дрожа от холода. Утром пришли надзирательницы и унесли помост.
На завтрак ей снова дали кружку тепловатой воды, правда, на этот раз прибавив маленький кусочек хлеба. Обеда не было. На ужин — кружка горячей воды и полкусочка хлеба.
Русланова к этому времени убедилась окончательно, что заболела. Она сказала об этом надзирательнице, но та и ухом не повела.
На третий день вместе с теплой водой и хлебом Зое дали несколько таблеток, должно быть, решила она, какие-то витамины. Она постучала в стенку Руслановой. Не получив ответа, постучала снова, приложив ухо к стене. До нее донесся едва слышный голос Руслановой, но слов она не разобрала. Зоя подошла к двери и стучала до тех пор, пока не пришла надзирательница.
— Женщина в соседнем карцере. По-моему, она очень больна.
— Тебя это не касается, — ответила надзирательница.
Зое стало казаться, что от голода и холода у нее мутится разум. В какой-то момент ей привиделось, что в камеру вошел отец и протянул к ней свои беспалые руки. Зоя сидела на полу в углу камеры. «Папа? Что такое?» — спросила она вслух, поднимаясь с пола. И тут он исчез, а она снова опустилась на пол. Она тряхнула головой, прогоняя наваждение. Нет, нет, это не отец. Он же умер.
Она снова принялась хлопать себя по бокам, по плечам, по всему телу, чтобы хоть немного разогнать кровь, но ей очень скоро пришлось от этого отказаться — от сырости каждое движение отдавало в плечевых суставах страшной болью.
На четвертый день надзирательница, открыв дверь, объявила, что она может выйти из карцера.
Две другие протащили мимо Русланову. Лицо Лиды было покрыто испариной. Зою направили в тюремную больницу для ухода за ней. У Руслановой оказалось воспаление легких.
Когда Лида чуть окрепла и могла сидеть и говорить, Зоя поделилась с ней планами начать голодную забастовку, чтобы добиться права на переписку.
— Моя сестра наверняка писала мне. Александра обязательно выяснила бы, где я нахожусь. Она знает, как это сделать. И они должны отдать мне ее письмо.
Русланова пожала плечами:
— Это рискованно. Они снова упекут тебя в карцер. Умрешь с голоду, и все.
Зоя тоже пожала плечами:
— А что я теряю? Двадцать лет, а то и больше в этой тюрьме?
Русланова взяла ее за руку:
— Если с тобой что-нибудь случится, мне будет очень тяжело. Но на твоем месте я поступила бы так же.
Когда их вернули в камеру, Зося устроила шумный спектакль.
— Внимание, дамы, внимание! После приятно проведенного отдыха к нам вернулись две наши героини. Обратите внимание, как чудесно они загорели!
На следующее утро, когда надзирательница принесла чай с хлебом, Зоя снова обратилась к ней по поводу права на переписку.
— Об этом доложено, — ответила надзирательница— вопрос находится на рассмотрении.
— Все еще на рассмотрении? — спросила Зоя. — С этого момента я перестаю есть и буду голодать до тех пор, пока вы не отдадите мне письмо от моей сестры. И не разрешите мне ответить ей. Я знаю, оно у вас.
Надзирательница передернула плечами:
— Если ты такая дура, чтобы не есть, мое дело сторона.
И унесла чай с хлебом.
— Дамы, перед вами отважная женщина, — возвестила Зося. — Надеюсь, вы гордитесь тем, что судьба свела вас с великой подвижницей, вставшей на защиту человеческого достоинства.
— Угомонись, Зося, — сказала Зоя. — Не все можно превращать в балаган.
Она не на шутку испугалась. Она объявила о голодовке в присутствии всей камеры. Теперь у нее уже нет выхода, придется идти до конца. Что, если у нее не хватит сил? Может, дальше и правда незачем жить, но ведь умирать она тоже пока не готова.
Ей стоило большого труда отказаться от обеда. Ближе к вечеру у нее начались голодные боли в желудке. Они прошли только поздним вечером. Через час после того, как она отказалась от ужина, дверь камеры открылась и вошел какой-то тюремный начальник.
— Вон та, — надзирательница указала на Зою.
— Это ты та дура, которая отказывается от еды? — спросил офицер.
Зоя кивнула:
— Уверяю вас, мне очень хочется есть. Но для меня гораздо важнее получить разрешение написать письмо, что предусмотрено моим приговором, а также получать письма.
— Нам решать, а никак не тебе, на что у тебя есть права. Не начнешь с завтрашнего дня есть, будем кормить насильно. Уверяю тебя, процедура не из приятных.
Когда он ушел, никто не произнес ни слова.
На следующий день, когда Зоины сокамерницы готовились к ежедневной утренней прогулке, в камеру вошли две надзирательницы и мужчина, которого она никогда прежде не видела. Надзирательницы втащили маленький столик, на котором что-то лежало, прикрытое салфеткой. Одна из надзирательниц показала мужчине на Зою. Кивнув, он приказал:
— Уведите остальных.
Женщин построили в шеренгу и вывели из камеры. Мужчина повернулся к Зое.
— Вы отказываетесь от завтрака?
Зоя утвердительно кивнула.
— Ваш приговор предполагает, что вы должны прожить двадцать пять лет. Если вы не будете есть, вас будут кормить насильно.
Он подал знак надзирательницам, и те, встав по обе стороны от Зои, схватили ее за руки. Она пыталась сопротивляться, но была слишком слаба. Они потащили ее к койке, и Зоя до того, как ее повалили, успела заметить, что мужчина — как потом оказалось, тюремный врач — снял со столика салфетку и взял длинный шланг.
Она крепко сжала зубы, даже почувствовала горечь в горле, а затем потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, горло саднило. Значит, они все-таки накормили ее.
Отказавшись от обеда, она приготовилась к неминуемым новым испытаниям, но врач не пришел Не появился он и вечером. И все же она знала, что он обязательно придет утром.
Но утром надзирательница принесла чай с хлебом и, не дожидаясь отказа Зои, протянула ей письмо.
— Вот. Тебе. Только что пришло.
Она победила!
Зоя ничего не сказала надзирательнице. Пусть ее тюремщики, если хотят, делают хорошую мину при плохой игре, подумала она. Она осмотрела конверт, ища марку, но марка была оторвана.
Как только за надзирательницей закрылась дверь, Зося вскочила на ноги.
— Друзья! Поднимем же победный тост во славу этой доблестной женщины, которая нанесла поражение всей Владимирке!
Зоя повернулась к ней:
— Будь осторожнее! Я благодарю тебя. Но не надо лишний раз тыкать им этим в морду.
Дверь опять открылась, и надзирательница знаком подозвала Зосю.
— Ты отправляешься в карцер.
Зося подняла руку в торжественном салюте:
— Я была свидетельницей победы. Ради нее я вынесу любые страдания.
Когда ее увели, Русланова заметила:
— Теперь будет знать, как шутить.
Зоя присела на свою койку. Письмо было от Александры. Почерк был ее. Совсем коротенькое, да оно и неудивительно. Александра прекрасно знает, что чем длиннее письмо, тем скорее его конфискуют.
Дорогая сестра!
Надеюсь, у тебя все хорошо, как и у меня и у моих детей. Виктория выросла в хорошенькую девочку, у нее минные прямые каштановые волосы и красивые глаза. Она зовет меня мамой и во всем слушается. Она очень вежливая и немного застенчивая.