— А можно снять парик и очки?
— Конечно, — ответил он с таким видом, точно я задала идиотский вопрос. Однако же, с порога вернулся и задернул шторы. — Так-то будет лучше.
Обследовав комнату и ванную и вдоволь надивившись окружавшей меня роскоши, я наконец легла. Как приятно снять парик, от которого страшно пекло голову, и раздражавшие меня темные очки. Я закрыла глаза, менее всего собираясь спать. Но проснулась, только услышав стук в дверь. Это пришел Генри, который принес сигареты, лимонад и сандвич с чем-то совершенно мне неизвестным. Генри объяснил, что это салат из тунца. Салат мне понравился.
Затем он сказал, что, если я хочу принять перед отлетом душ, надо сделать это не откладывая.
— Но я не могу встретиться с отцом в таком виде. Поглядите, что сотворил ваш парик с моей прической. Когда мы прилетим в Нью-Йорк, мне обязательно нужно будет привести в порядок волосы.
— Да-да, обо всем уже договорено, — сказал Генри, хотя мне показалось, что он пропустил мои слова мимо ушей. — Я вернусь через два часа. Мне надо сделать еще несколько звонков.
И снова ушел.
До его возвращения я не надевала парика. Вместе с Генри пришли Джон Чекли и тот прежний представитель «Сабены», а также двое других мужчин — служащих «Сабены».
— Мы сейчас идем прямо к самолету, — сообщил Генри. — Вы в центре, мы по бокам. Если кто-то подойдет к вам, продолжайте идти, глядя прямо перед собой. И что бы ни случилось, ни с кем не вступайте в разговор.
Я кивнула. Генри и Джон встали по сторонам от меня. Я настояла, что сама понесу дорожную сумку, чемодан взял Джон. Трое представителей «Сабены» шли с нами, один впереди, двое — сзади. К моему удивлению, на нас никто даже не взглянул А я-то вообразила, что мы похожи на маленький военный отряд. Я с трудом сдерживала смех, глядя, как Генри и Джон напряженно всматриваются во все, что попадается нам по пути. Два немолодых человека играют, словно мальчики, в шпионов, хотя никому в аэропорте нет до них дела.
Представители «Сабены» провели нас прямо в «Боинг-747», стюардесса проводила нас в салон первого класса, и мы снова уселись на передние места. Джон занял кресло у прохода в самом начале салона туристического класса, чтобы при необходимости преградить дорогу любому подозрительному пассажиру.
Генри снова заставил меня сесть у окна.
— Можно мне говорить? — спросила я.
— Только не по-русски.
— Но другого языка я не знаю. Только русский и несколько слов по-английски.
— Тогда вообще молчите.
— Но ведь в самолете никого еще нет.
— Придут, — сказал он.
— Тогда разрешите задать несколько вопросов, пока нет других пассажиров. Что будет дальше? Сколько часов лететь до Нью-Йорка?
— Мы будем в Нью-Йорке вечером. После краткой остановки вылетим в Майами.
— Тогда я и встречусь с отцом?
— Нет. Дальше мы поедем на машине.
— Сколько туда езды?
— Несколько часов.
В салон самолета стали подниматься первые пассажиры, и Генри предостерегающе поднес ко рту палец.
Я откинулась в кресле.
Как я и ожидала, никто не проявлял ко мне ни малейшего интереса.
Мало-помалу с этим согласился и Генри, разрешив мне пойти в туалет. Там я первым делом стащила с головы парик, от которого голова у меня просто раскалывалась. Я бы с удовольствием провела в туалете час и больше, но знала, что в любую минуту может появиться Генри, который не остановится и перед тем, чтобы вышибить дверь.
Когда я вернулась, Генри снова вытащил магнитофон. Он хотел знать в мельчайших подробностях все, что осталось у меня в памяти о прежней жизни. Наш разговор помог скрасить время полета.
За весь полет произошел лишь один неприятный инцидент, когда стюардесса пришла взять заказ на ужин.
Я не поняла ее и успела произнести по-русски только одно слово — «что?», как тут же получила удар по щиколотке от Генри.
Он что-то сам заказал для меня, объяснив удивленной стюардессе, что я из Восточного Берлина, а потому не понимаю ее.
На ужин мне принесли шиш-кебаб, потрясающе вкусный. Никогда в жизни я не ела такого вкусного мяса и никак не могла поверить, что на Западе в самолетах кормят такой вкуснятиной бесплатно. Наклонившись ко мне, Генри спросил:
— Вы по-прежнему предпочитаете цыпленка по-аэрофлотски?
— Он тоже был очень вкусный. — Я и себе самой не могла бы объяснить эту внезапно возникшую потребность защищать все русское. Наверно, это как-то было связано с чувством страха, все более усиливавшимся по мере приближения встречи с отцом. Я так долго ждала этой минуты, что теперь, когда она перестала быть мечтой, мне стало страшно. Что, если я не понравлюсь ему?
Потому, наверно, я так и цеплялась за то единственное, что у меня было за душой, — за свою принадлежность к России.
ГЕНРИ ГРИС
Генри посмотрел на Викторию. Наконец-то заснула. Он взглянул на часы. Не пройдет и часа, как они приземлятся в Нью-Йорке.
Он улыбнулся, глядя на нее. Она оказалась твердым орешком. Смешно, как она кидается на защиту всего русского. Вот уж не ожидал встретить в ней шовинистку. Скорее всего, в душе она просто умирает от страха, хотя ни за что не признается в этом. Что ж, это ее проблемы.
Он позавидовал ей: надо же, смогла заснуть. Он, если бы даже захотел, не имел на это права. Ему надо быть начеку Кто знает, что может случиться? Виктория наверняка принимает его за кретина. Она и половины не понимает, что происходит вокруг нее и от знакомства с какими чудесами журналистики ее избавили. Он с улыбкой подумал о толпе журналистов, которые ринутся воскресным утром в Шереметьево.
Вытащив блокнот, он уточнил детали следующего этапа их путешествия. Первая проблема может возникнуть в нью-йоркском аэропорту, где Виктории придется предъявить свои документы Но адмирал позвонил в иммиграционное ведомство в Вашингтоне, объяснив, что его дочери необходимо как можно быстрее, не привлекая к себе внимания, пройти иммиграционный контроль. Собеседник адмирала на другом конце провода заверил, что лично оповестит об этом тех, кто будет в тот день при исполнении обязанностей в аэропорту имени Кеннеди.
Тэйт с женой уже на острове, так же как и Род Гибсон и сотрудница газеты Дайана Олбрайт — Ди-Ди, — которая составит там компанию Виктории.
Позвонив в редакцию, Генри узнал, что при прохождении таможни рядом с Викторией будут находиться четверо репортеров из «Инквайрер». Машины будут ждать неподалеку от таможни, на ближайшей к ней стоянке.
Из Брюсселя Генри заказал разговор с Зоей и с удовольствием услышал, что абонент на звонок не отвечает.
— Запомните, начиная с этой минуты — ни с кем ни слова. Только с чиновником, который попросит у вас документы, да и то лишь в ответ на его вопросы.
Виктория устало кивнула.
Они стояли среди пассажиров, выходивших из самолета в Нью-Йорке. Как только они покинули салон первого класса, с ней рядом встал Джон Чекли. Все трое быстро направились к выходу. Виктория пошла к стойке для иностранцев. Следом за ней шел Джон, британский подданный, а Генри, как американский гражданин, отправился к другой стойке.
Дожидаясь своей очереди, Генри внимательно оглядывал зал контроля. Там, у входа в зал ожидания, стоял лишь один человек, которого можно было бы принять за журналиста. Что-то в его нарочито небрежном виде настораживало. Генри сделал знак Джону и чуть заметно кивнул в сторону незнакомца. Посмотрев на него, Джон в ответ слегка наклонил голову.
У Генри с собой был только атташе-кейс, поэтому, когда Виктория только поравнялась с инспектором, он уже прошел таможенный контроль. Тот перевел взгляд с фотографии на стоявшую перед ним женщину.
— Федорова? Мы ждем дочь адмирала по имени...
— Да-да, — вмешался Джон, не давая инспектору снова повторить вслух ее имя. — Это она. И пожалуйста, проведите досмотр как можно скорее в соответствии с полученными вами инструкциями.
— Нет вопросов, — ответил инспектор, ставя в паспорт визу. — Удачи вам, мисс Федорова, и счастливой встречи с отцом.
Ее тотчас перехватил Генри.
— Повернитесь спиной к двери.
Они подождали, пока пройдет досмотр Джон.
— Видишь его? — спросил Генри.
Джон кивнул.
— Я толкну его, и, пока буду извиняться, вы проскользнете мимо.
Но когда они подошли к двери, там никого уже не было — мужчина, кто бы он ни был, ушел. Как только они вышли из дверей, откуда ни возьмись появилось еще четверо незнакомцев, как бы случайно окруживших их. Все это происходило в полном молчании.
Неподалеку стоял лимузин, и Генри помог Виктории сесть на заднее сиденье. Двое мужчин сели на откидные сиденья лицом к ней.
Они направились в гостиницу «Иитернэшнл-инн», всего в нескольких минутах езды. Едва они вышли из машины, Генри сказал Виктории:
— Не оглядывайтесь. Идите прямо в вестибюль Держитесь около меня.
ВИКТОРИЯ
Я даже не поднимала глаз. Единственное, что я видела, — это ковер, по которому я шагала. Мы подошли к столику, и кто-то пододвинул мне стул Я услышала женский голос, исполнявший что-то под аккомпанемент рояля, и подумала, что это запись, но, подняв голову, увидела за роялем женщину в вечернем платье, которая пела, аккомпанируя себе. Я огляделась. Если судить по фильмам, которые я видела, мы сидели в коктейль-баре, каких у нас в Москве не было.
— Хотите что-нибудь выпить? — спросил Генри.
— Пожалуй, — ответила я, — только без алкоголя.
Должно быть, это был лимонад, только чуть горьковатый. Какая разница. Меня всю трясло. Мы проведем здесь час или немного больше, и после этого нас с отцом будет разделять лишь один перелет. Мне захотелось остановить время. Я еще не была готова.
Генри беседовал с другими мужчинами, сидевшими за столиком. Я почти ничего не понимала из их разговора. Женщина продолжала петь. Вокруг было много людей, а я чувствовала себя ужасающе одинокой и испуганной. Что я тут делаю, ночью, в Нью-Йорке? В полумраке бара ни за одним столиком я не увидела человека, одетого так, как я. Я чувствовала себя идиоткой. Представляю, какой у меня дурацкий вид. За соседним столиком засмеялись мужчина и женщина. Я даже не решилась взглянуть в их сторону, не сомневалась, что они смеются над ненормальной в пальто до пят, нелепом парике и темных очках Госп