ОСЕНЬ 1943 — ЛЕТО 1944 ГОДА / МНЕ 5 ЛЕТ
Грохот в дверь — прикладом винтовки, сопровождаемый резким приказом на немецком языке, — потребовал нашего полного внимания.
— Вы съезжаете. Разрешается по одному чемодану на каждого. Сбор на Аппельплац через пять минут. Быстро.
Солдаты снова пришли за нами. Мы в любой момент ожидали, что они придут, но все равно каждый раз вызывал шок. Мы все дернулись, как будто нас ударили электрошокером. После четырех лет оккупации у нас оставалось очень мало имущества. Тем не менее мои родители как можно быстрее побросали одежду и другие важные вещи в чемоданы.
Мы вышли за дверь, не оглядываясь, и направились к сборному пункту. Другие оставшиеся в живых жители Томашув-Мазовецки, спотыкаясь, выходили на улицу с встревоженным видом. Оно самое? Нам пришел конец?
Потом я увидела немецкий армейский бортовой грузовик с брезентовым покрытием, изрыгающий черные выхлопные газы; двигатель работал на холостом ходу. Задняя дверь была опущена. Когда мы быстро шли по булыжной мостовой, я посмотрела на отца, который, в свою очередь, обменялся встревоженными взглядами с матерью.
Я никогда прежде не ездила на грузовике, но видела их из окна. Я оглянулась на свою мать. Лицо выдавало ее. С тех пор как было образовано гетто, они много раз видели, как разворачивался этот сценарий, и лишь изредка депортированные добирались до места назначения, указанного немцами. Нацисты постоянно лгали. Даже посылая людей на смерть, они все равно создавали впечатление, что евреи отправляются в место получше. Предложив людям наперсток надежды, немцы смогли приступить к своей промышленной бойне в условиях относительной тишины. Надежда стала соучастницей убийства.
Моя мать первой забралась в кузов грузовика. Мой отец передал ей чемоданы. А потом он поднял меня и передал на руки моей матери. Под холстом было не так уж много места. Места на скамейках были заняты другими выжившими в гетто и вооруженными солдатами.
Нам пришлось сесть на полу на наших чемоданах. Другие охранявшие нас солдаты подняли заднюю дверь. Цепные болты зафиксировали заднюю часть грузовика в гробовой тишине — никто не сказал ни слова. Мои родители просто смотрели друг на друга и старались не попадаться на глаза немцам.
Впервые я оказалась по другую сторону колючей проволоки. Любопытство переполняло меня, когда мы тряслись по дороге. Теперь я знаю, что мы направлялись к солнцу. Мы ехали на юго-восток. Со своего места на чемодане, прижавшись к маме, я едва могла что-то разглядеть поверх крышки багажника, но мне было интересно любоваться видом; город Томашув-Мазовецки исчез позади нас. На воле крестьяне собирали на полях урожай, грузили солому на телеги, запряженные лошадьми. Тогда я не понимала, что они делают и что так выглядит нормальная жизнь. Жизненный опыт ребенка из гетто был предельно ограничен.
После того как мы проехали некоторое время, я почувствовала, что мои попутчики коллективно вздохнули с облегчением. Тогда я не понимала, почему напряжение ослабло, но теперь я знаю. Мы выехали за пределы еврейского кладбища. И мы не остановились. Возможно, на этот раз немцы говорили правду. Возможно, они дали нам пережить этот день. Есть надежда, что мы проснемся на следующий день. Может быть, мы действительно направлялись к указанному месту назначения. В Стараховице.
Мы подпрыгивали на своих чемоданах в торжественном молчании. Все мои попутчики были в трауре. Они оставляли позади дома детства, убитых родителей, супругов, детей и друзей, у некоторых из которых не было даже индивидуальных могил, хотя их тела лежали рядом с могилами поколений предков на еврейском кладбище. Вернутся ли они когда-нибудь, чтобы положить камни на могилы, как это делают евреи, в знак того, что их мертвые не забыты? Нас вычеркнули из истории. Народ, который теряет свое прошлое, ждет безрадостное будущее.
Мне повезло: у меня все еще были и мать, и отец. Я прижалась поближе к маме, ища утешения в ее запахе и знакомых очертаниях ее тела. Чувство безопасности и ритмичный грохот колес убаюкали меня. Один раз я проснулась от толчка, и мама дала мне кусок хлеба.
Через два или три часа спокойной езды наше путешествие подошло к концу. Из задней части грузовика я видела, как солдаты закрывают за нами ворота, и по мере того как мы въезжали вглубь лагеря, открывалась панорама нашей новой тюрьмы. Он был окружен высоким забором из колючей проволоки, точно таким же, как те, что окружали гетто в Томашув-Мазовецки. Но высокие сторожевые башни, расположенные на стратегических позициях по периметру, значительно отличали его от прежнего гетто. Я сразу же их заметила. Наблюдательные пункты на вершине были оснащены более мощными орудиями, чем я когда-либо видела раньше. И пока мы с грохотом продвигались вперед, охранники в своих вороньих гнездах не спускали с нас глаз.
— Ты видишь эти башни и эти пушки, Тола? — прошептала мама. — Оттуда охранники всегда могут наблюдать за тобой. Ты всегда должна вести себя так, чтобы тебя не застрелили.
— Да, мама.
Грузовик остановился посреди открытой площади.
После высадки все, кто был в грузовике, были распределены по новому зловещему трудовому лагерю. Охранник с автоматом провел нас к нашему жилью. После трех лет жизни в убогих переполненных комнатах мы понятия не имели, чего ожидать.
Мы привыкли к тому, что условия жизни день ото дня ухудшаются. Поэтому тот факт, что нам выделили отдельную комнату, стал приятным сюрпризом.
Еще более удивительным было осознание того, что впервые в жизни у меня была собственная койка. Нам предстояло жить в семейном бараке. По-видимому, евреям предоставлялись приемлемые помещения, потому что они были лучшими фабричными рабочими — более производительными, чем польские гражданские лица, которых также заставляли там работать. Нам также сообщили, что качество нашей еды улучшится.
Что за необычное место? Почему условия здесь лучше, чем в Томашув-Мазовецки, всего в трех километрах отсюда? В границах города Стараховице располагалось четыре трудовых лагеря, поставлявших рабочих для разросшегося оружейного и промышленного комплекса — важнейшего элемента военной машины нацистской Германии, производившего треть всех боеприпасов для различных родов войск Германии. Здесь, к примеру, находился огромный сталелитейный завод, подключенный к широкому спектру производственных линий, делавших гильзы для артиллерии и бомб, ручные гранаты и пули различного калибра. Воздух был сильно загрязнен печами и химическими заводами, неотъемлемой частью оружейной промышленности. Смог из дымоходов сопровождался низкочастотным скрежетом тяжелой техники. Война, возможно, и шла далеко от Стараховице, но и в городке было далеко не спокойно. Машинное отделение немецкой агрессии никогда не прекращало работы. От его всепроникающего гула не было спасения.
У нашей семьи был шанс выжить, пока мои родители считались полезными рабочими единицами. Возможно, они и были не более, чем рабами, но их способность работать обеспечивала нам защиту, хотя бы на время.
Оглядываясь назад почти на восемьдесят лет, теперь можно сказать, что спасло нас отношение немцев, управляющих городком Стараховице. Они были гораздо более прагматичны, чем нацисты в Берлине, которые идеологически настаивали на полном уничтожении евреев. Главной заботой директоров предприятий в Стараховице было достижение производственных показателей и обеспечение бесперебойных поставок боеприпасов Вермахту — немецким военным.
После победы Красной армии под Сталинградом несколькими месяцами ранее немецкие войска оказались вовлечены в изнурительные арьергардные действия. Доверие к Советскому союзу возросло, как и темпы производства в коммунистической оружейной промышленности. Скорость ресурсного истощения на Восточном фронте длиной в полторы тысячи километров, где столкнулись две могучие армии, была катастрофической. Немецкие запасы боеприпасов нуждались в постоянном пополнении.
Таким образом, простая логика немецкой администрации в городке Стараховице заключалась в том, что заводы по производству боеприпасов нуждались в постоянном притоке рабочих для поддержания производственных линий. Если бы тысячи человек погибли в газовых камерах, производство заметно пошатнулось бы, как и немецкая армия. Поэтому имело смысл сохранить евреям жизнь. Нам просто повезло, что в этом маленьком уголке Третьего рейха нашлось несколько влиятельных немцев, которые оказались достаточно смелы, чтобы бросить вызов фанатикам Гитлера.
Но это не означало, что мы были в безопасности. Отнюдь нет. Теперь мы были изолированы от наших друзей из Томашув-Мазовецки. Там, в прошлом, мы знали, кому можно доверять. Мы провели среди них всю свою жизнь. У нас была община, на которую мы могли положиться. Здесь же мы были чужими, как, впрочем, и все остальные. Теперь приходилось быть более осторожными и действовать осмотрительно. Сторожили Стараховице с вышек по всему периметру украинские добровольцы. Они присоединились к нацистским силам по собственной воле, потому что разделяли их патологическую ненависть к евреям. Во всяком случае, украинцы точно были более фанатичны, чем некоторые немцы. Они бы без колебаний убили нас, появись у них хоть полповода.
Пока мы распаковывали вещи и устраивались, мама объяснила мне правила, соблюдая которые я смогу остаться в живых.
— Нас с папой не будет дома большую часть дня. Мы будем работать на заводе боеприпасов. Ты будешь предоставлена сама себе, и теперь ты несешь личную ответственность за свою собственную безопасность. В течение дня кто-нибудь даст тебе что-нибудь поесть, а мы дадим тебе еще что-нибудь, когда вернемся ночью.
Для меня это стало совершенно новым опытом. Я никогда раньше не оставалась одна. Я никого здесь не знала, кроме Рутки, одной из моих подруг из Томашув-Мазовецки, которая оказалась среди привезенных в Стараховице детей. Но мы понятия не имели, где разместились она и ее семья. Как в итоге выяснилось, за все время нашего заключения в трудовом лагере увидеть Рутку мне так и не придется. Территория лагеря была просто огромной.