Охранники раздавали рваные, изношенные полотенца, подкрепляя впечатление, что мы были в этом подземелье только для того, чтобы принять душ. Трюк с полотенцами не успокоил тех, кто постарше. Мне дали маленькую оранжевую тряпку, которую я обернула вокруг себя, заткнув ее под мышками. На мгновение мне стало теплее, но вскоре меня снова начала бить дрожь. Эхо хнычущих детей, замерзших, напуганных, наполнило комнату. Некоторых охватило всеобщее чувство обреченности, оно было физически ощутимо в комнате. Не меня. Я стояла тихо, не плакала. Я смирилась со своей судьбой. Что бы меня ни ждало. Только бы перестало быть так холодно.
Мы все сбились в кучу в бетонной комнате ожидания, в нескольких метрах от дверей в «душевые». Мне не было страшно, я не скучала по своим родителям. Я знала, что что-то подобное произойдет, каким бы ни был конец, смерть неизбежна. Завернувшись в наши тонкие полотенца, замерзая, дрожа и трясясь, мы прижимались друг к другу, чтобы согреться. Мы смотрели и слушали, как в дальнем конце комнаты охранники в форме СС с планшетами лаяли друг на друга. Они, казалось, были сбиты с толку. Обычно немецкие операции проходили как часы, но в это морозное утро механика нацистской военной машины, похоже, дала сбой.
Мы ждали и ждали. Напряжение было невыносимым. Это хныканье действовало на нервы немцам, они постоянно кричали на нас, чтобы мы замолчали. Мы стояли, завернувшись в полотенца, несколько часов. Внезапно резкая команда прекратило пытку.
— Raus, raus![13]
Нам было приказано как можно быстрее одеться и вернуться в наш барак.
— Это не тот блок, — услышала я чей-то голос. — Этих мы возьмем в другой раз.
Мы гуськом вышли из зала ожидания, поднялись по лестнице и направились обратно к лагерю, снова в сопровождении двух охранников СС. На этот раз женский лагерь был слева от нас. Те же изможденные женщины, которые видели, как мы проходили мимо, снова прижались к забору из колючей проволоки. Однако на этот раз их голоса были полны облегчения и изумления.
— Тола, что случилось? Расскажи мне, что случилось? — закричала мама. И снова я не смогла разглядеть ее в толпе.
— Они ошиблись блоком!!! — крикнула я в ответ. — Они собираются забрать нас в другой раз!
В моем юном возрасте происходящее казалось мне нормальным и будничным.
В историю Холокоста мало вписано имен тех счастливчиков, единиц из миллионов людей, попавших в газовые камеры в Польше: Освенцим, Майданек, Хелмно, Треблинка, Белжец, Собибор, которые каким-то чудесным образом пережили этот опыт. Наша группа из пятидесяти детей, вероятно, была самой многочисленной из тех, кто дожил до того, чтобы рассказать эту историю.
Я всегда думала, что мое спасение — это чудо Холокоста. По сей день я не знаю, были ли мы спасены, потому что, как я думала в то время, произошла путаница в том, какие именно дети предназначались для уничтожения. Но если мы действительно были последними детьми в Биркенау, как могли эсэсовцы планировать какую-то другую, еще одну группу, более подходящую для отравления газом?
В ходе исследований для этой книги всплыла еще одна версия. Если наше попадание в газовую камеру выпало на 2 ноября 1944 года или позже, вполне возможно, что нас спас сам Генрих Гиммлер, второй после фюрера человек в Третьем рейхе и один из проектировщиков «Окончательного решения». Именно в этот день Гиммлер постановил, что больше не должно быть отравлений газом с использованием «Циклона Б» на основе цианида. Его приказ бросил вызов Гитлеру, который настаивал на том, чтобы уничтожение евреев продолжалось до тех пор, пока задача не будет выполнена полностью.
Одним из катализаторов решения Гиммлера стало признание того, что союзники к тому времени были осведомлены о масштабах геноцида, совершаемого нацистами. Поворотный момент произошел в конце июля 1944 года, когда в результате молниеносной атаки советская Красная армия захватила лагерь уничтожения Майданек, расположенный в 350 километрах к северо-востоку от Освенцима. Русские захватили это место в его первозданном виде, прежде чем у немцев появился шанс уничтожить газовые камеры и другую инфраструктуру. Полученные доказательства нацистских военных преступлений были неоспоримы.
Главными свидетелями были простые рабочие, так называемые Sonderkommandos, преимущественно евреи, чья функция состояла в том, чтобы выполнять самые отвратительные задачи, уберегая нацистов от дальнейшего марания своих по плечи окровавленных рук. Немцы пытались превратить зондеркоманды в своих сообщников, заставляли их вести своих собратьев-евреев в газовые камеры, зачастую вести на смерть своих собственных друзей и родственников. Затем, после того как цианид сделал свое дело, они должны были убрать трупы и погрузить их в крематорий. А если крематории были переполнены, именно они сжигали трупы в открытых ямах.
Члены зондеркоманды, по сути, были ходячими мертвецами. Они знали слишком много. Они видели все, что делали нацисты. В случае если правосудие когда-нибудь восторжествует, они представляли угрозу для немцев как потенциальные свидетели. Выполнение заданий, которые немцы не хотели брать на себя, продлевало жизнь зондеркоманде на несколько месяцев, может быть, на год. Их рацион был несколько лучше, чем у среднего заключенного Биркенау. Но судьба их была предрешена в тот момент, когда их принудили присоединиться к этому отряду.
7 октября 1944 года, узнав, что их вот-вот убьют, 250 служащих отряда зондеркоманд устроили самое крупное восстание за короткую кровавую историю Освенцима-Биркенау. Они изготовили самодельные бомбы и ручные гранаты, используя консервные банки и взрывчатку, которые им тайком вынесли женщины-заключенные, работавшие на заводе по производству боеприпасов. В ходе нападения на охранников СС вооруженными ножами, камнями, молотками и ломами героям удалось повредить Крематорий IV, который, как и Крематорий V, был расположен среди сосен, почти на прямой линии с входной дверью нашего барака. Три члена СС были убиты, одного из них бросили в открытую печь крематория. Мы напряженно ждали исхода ожесточенной битвы, происходившей всего в нескольких сотнях метров от нас. Используя взрывы горящих баллонов с кислородом и возникший в результате пожар в качестве прикрытия, некоторые заключенные попытались сбежать. Зондеркоманды видели, что случилось с их предшественниками, и предпочли погибнуть в бою. Ни один из них не выжил. Эсэсовцы убили все 250 человек, еще 200 сообщников были казнены.
Затем нацисты провели расследование о том, как взрывчатка попала в руки зондеркоманд. Четыре женщины-заключенные были приговорены к смертной казни, их пытали в течение нескольких недель, а затем повесили в Освенциме. Последний бой зондеркоманды, однако, возымел как минимум один заметный результат: Крематорий IV был поврежден и восстановлению не подлежал, его пришлось снести.
После указа Гиммлера о прекращении операций по отравлению газом начались работы по демонтажу других газовых камер и крематориев. Женщинам-заключенным, таким как моя мать, было приказано начать снос Крематория III и его газовой камеры, той самой, которая чуть не унесла мою жизнь. Им пришлось собственноручно убрать металлические дорожки, которые вели к линии печей. Эти дорожки имели целью ускорение процесса кремации. Зондеркоманды загружали телами небольшие тележки и катили их по рельсам к отдельным печам.
Женщинам было приказано засыпать травой все ямы, которые использовались для сжигания трупов, когда крематории не справлялись с нагрузкой. Они также должны были просеять останки людей, прежде чем сбросить их в близлежащую реку, Вислу. Некоторые женщины пытались спрятать кости, чтобы позже их можно было использовать в качестве улик. Женщины знали, что русские, а с ними, возможно, и правосудие, уже в пути. Уму непостижимо, что, столкнувшись с величайшей угрозой, исходящей от мощи Советской армии, германский Третий рейх не нашел ничего лучше, как приказать женщинам сажать деревья на месте бывших ям для сожжения тел, чтобы все выглядело так, как будто ничего не произошло.
В последний раз я входила в газовую камеру 26 января 2020 года. Я вернулась на это место в рамках мероприятий, посвященных 75-й годовщине освобождения лагеря.
Я вошла в сохранившуюся камеру Крематория I, расположенную рядом со знаменитыми главными воротами Освенцима, украшенными сардоническим приветствием Arbeit Macht Frei — Труд освобождает. Относительно небольшая камера с тремя или четырьмя печами и металлическими лотками для запихивания трупов в огонь стала лишней, потому что не могла справиться с промышленными масштабами убийств, лежащими в основе «Окончательного решения».
Я думала, что мне хватит сил, что я справлюсь с эмоциями и войду в место, полное кошмарных личных воспоминаний и символизирующее преступления против моего народа, но через пару минут мне стало трудно дышать, пришлось немедленно выйти. Испытание оказалось для меня непреодолимым.
Глава 14. Избавление
Лагерь уничтожения Биркенау, оккупированная немцами Южная Польша
ПОЛДЕНЬ, 25 ЯНВАРЯ 1945 ГОДА / МНЕ 6 ЛЕТ
После моего близкого знакомства с газовой камерой следующий момент максимальной опасности наступил в конце января 1945 года, когда история подошла непосредственно к дверям Освенцима-Биркенау.
Тот факт, что нацистам было приказано прекратить травить нас газом, не означал, что убийства прекратились. Хотя газовые камеры теперь не действовали, жизнь не стала безопаснее. Они беспрестанно казнили людей. Заключенные регулярно умирали от болезней, недоедания и истощения. Однако впервые с тех пор, как нацисты пришли к власти, их приоритетом стало самосохранение. Хотя наши охранники, фанатичные эсэсовцы, гордились своей репутацией элиты немецкой армии, но, как и любая беспринципная шпана, они превращались в трусов, сталкиваясь с равным по силе противником.
Американские самолеты наносили бомбовые удары по фабрикам, примыкающим к комплексу Освенцима. Несмотря на прямую физическую опасность для находящихся внутри пленников, эти атаки воспринимались нами как надежда на освобождение. Грохот артиллерии становился все громче по мере того, как советская Красная армия приближалась с востока. Когда 17 января 1945 года они подошли к Кракову, в 64 километрах от Биркенау, заключенные стали свидетелями паники и хаоса среди пьяных эсэсовцев.