– И никому не кажется это странным?
– Нет, – пожал плечами Маркус. – Кристиан Роббен без ума от законов, наверное, ему давно хотелось заняться законотворчеством. Прости, я ничего в этом не понимаю. Вот Алана Роббена я знаю намного лучше. В этом году он взял мой курс по Джону Мильтону.
– Подожди, Алан – это сын Кристиана? Он тоже учится в Роббене?
– Да, на втором курсе. Все никак не может определиться, что же его интересует. Увлекается английской литературой, поэзией, философией, театром, журналистикой. Гуманитарно всеяден. Но совсем неглупый юноша, хотя и с непомерным самомнением. Убежден в собственной гениальности, явно считает себя умнее многих профессоров.
– Сколько ему?
– Девятнадцать, скоро будет двадцать.
– Ну, в таком возрасте это совершенно обычное поведение. Особенно для отпрыска выдающегося семейства.
– Ты знал, что Алан… усыновлен? – выдавил из себя Маркус, покраснев, как рак.
Настала моя очередь звякнуть вилкой о тарелку. Впервые на моей памяти Маркус по собственной воле сообщил о ком-то личную информацию.
– Нет, не знал. А ты откуда знаешь?
– Болтали на факультете. Как я понимаю, Кристиан Роббен и его жена особо и не делают из этого тайны. И сам Алан знает, что он не Роббен по крови, оттуда и заносчивость на грани позерства.
– Да какая разница? Если он усыновлен официально, то имеет те же права наследования, что и его кузина Пиппа.
– Тут все немного сложнее. Мне кажется, у Роббенов есть какие-то династические закидоны. Может, это повелось еще со времен старого Кристиана Роббена, прадеда, который приехал в Калифорнию из Новой Англии в прошлом веке. И он же основал наш колледж. Они серьезно относятся к себе как к белой кости, будто какие-то старые европейские аристократы. Очень носятся со своей фамилией. Наверняка, в той голландской деревне, откуда они родом, все веками женились на родственницах. Просто потому что других невест не видели, а теперь Роббены считают это чуть ли не признаком королевского дома. Хотя ты знаешь, что на самом деле означает «Роббен»?
– Нет.
– Тюлень.
– Забавно. Может, их предок, который первым получил фамилию, был голландским китобоем?
– Весьма вероятно. Или эта фамилия в какой-то момент образовалась от имени Роббе. Тоже ничего особенного. На самом деле, у голландцев почти нет настоящей аристократии. Все эти «ван» и «де» означают лишь место, откуда человек родом. Например, моя семья из города Ренна или его окрестностей. А фамилия Де Бур буквально означает «с фермы». То есть предок ее обладателя скорее всего был простым фермером, больше ничем соседям не запомнившимся.
– А вот этот художник… Ван Дейк? Его имя значит то, что я думаю?
– Да. Парень с дамбы17.
После этого лингвистического экскурса Маркус вроде бы немного пришел в себя и перестал смущаться из-за того, что рассказал мне личную информацию о постороннем человеке, но я решил его дожать.
– Скажи, а то, что тебя взяли в колледж Роббена, как-то связано с твоим голландским происхождением?
– Вполне допускаю. У меня были… эм… некоторые проблемы, вынудившие меня прервать академическую карьеру. А потом я рассылал заявки на поступление в аспирантуру различных университетов. Но везде… почти везде… не было места. Знаешь, английская словесность елизаветинского периода не самое популярное направление в Америке, к тому же таких аспирантов и докторантов в колледжах достаточно. И тут подвернулась работа в библиотеке, что давало мне возможности для самостоятельного исследования. А потом пришел ответ из Роббена. Как я говорил, я не был знаком с семейством основателей лично и с тех пор мы беседовали с мистером Роббеном только на официальных приемах. Но глава кафедры мне как-то намекнул, что совету попечителей понравилась моя фамилия и биография. Во всяком случае, большая ее часть.
Маркус достал свою любимую гвоздичную сигарету, и я отчетливо видел, что он только и мечтает о том, чтобы покончить с неловким разговором и сбежать. Возможно, в свою уютную преподавательскую квартиру.
За все годы знакомства я никогда не был у Маркуса дома. И это было неплохо, во всяком случае для меня. За исключением Аманды, с которой я чувствовал себя комфортно в любой обстановке, я избегал приглашений в гости от своих друзей. По долгу службы мне постоянно приходилось посещать различные жилища, которые наглядно демонстрировали неожиданные стороны личности своих хозяев, о которых я бы предпочел не знать, будь они моими знакомыми.
Именно это произошло на следующий день, когда я был приглашен в поместье Роббенов.
Глава 14
Расставшись после ленча с Маркусом, я поехал в свою контору, разобрался с текущими счетами, потом позвонил знакомому в канцелярию морфлота, который согласился поискать для меня документы Абрахама Рэйми.
Он перезвонил примерно через час, пока я, закинув ноги на стол, лениво перелистывал томик «Потерянного рая» Джона Мильтона, взятого по дороге из колледжа в бывшей библиотеке Маркуса на бульваре Олимпик. Я едва добрался до сходки Сатаны и его адских приспешников в Пандемониуме и уже думал о том, чтобы перелистнуть ближе к финалу и изгнанию людей из рая, когда приятель позвонил и сообщил мне требуемую информацию: Абрахам Рэйми служил в морской пехоте с мая 1942 по март 1943 на эсминце «Нассау», участвовал в высадке на Гуадалканале, затем переведен на эсминец «Мишн Бэй», который в марте 1944 года был потоплен японским налетом. Во время авиаудара получил ожоги лица и повреждения рук, был эвакуирован вместе с остальными спасенными и доставлен в госпиталь на островах Мидуэй, затем переправлен в военный госпиталь «Святого сердца» в Кардиффе, недалеко от Сан-Диего. Оттуда он был выписан в сентябре 1944 года и комиссован по состоянию здоровья. От дальнейшего лечения отказался, в качестве контакта для переписки с военным ведомством оставил адрес некоей миссис Финуллы Йерден в Санта-Ане, где Рэйми планировал остановиться.
В последующие годы Рэйми неоднократно менял места проживания и адреса, на которые ему присылали военную пенсию – иногда чеки приходили в отделения банков, иногда по месту жительства, где он редко задерживался дольше двух лет. В основном Рэйми перемещался по западному побережью, но регулярно возвращался в Лос-Анджелес, видимо, действительно не желая терять связь с дочерью. Последним известным адресом значился пансион миссис Браунсвик, как и выяснили в полиции.
Я аккуратно заносил все полученные сведения в блокнот, когда в конторе зазвонил телефон. Я ожидал услышать голос секретарши Беллы, дежурившей сегодня на коммутаторе, но это оказался незнакомый мужчина.
– Дуглас Стин? – спросил он напористо.
– Я слушаю. С кем я говорю?
– Меня зовут Мортон Джасперс, я звоню по поручению сенатора Роббена. Насколько я понимаю, у вас с мисс Роббен достигнуто некоторое соглашение о работе. Сенатор хотел бы обсудить его с вами завтра в десять утра в своем поместье. Вы готовы записать адрес?
Продиктовав его, мистер Джасперс отключился так же решительно, как и начал разговор. Видимо, так и положено говорить помощнику сенатора-миллионера. Очевидно Пиппа все-таки решила рассказать деду о том, что наняла меня, и теперь он хочет лично узнать о результатах расследования, а, скорее всего, сообщить, что в моих услугах более не нуждаются. Мне было неприятно, что придется с утра тащиться на восток за пределы города, чтобы услышать, что я уволен, но в конце концов в последнее время я сам искал предлог, чтобы познакомиться с остальными членами семьи Роббен. К тому же я надеялся, что мне будет чем их заинтересовать.
До наступления вечера оставалось еще несколько часов, которые я провел в кинотеатре, а после перекусив в баре «Четыре туза» вкусными сэндвичами. Если бы я встретил детектива Гровенера, то непременно поделился с ним своими планами, но знакомых лиц я в тот вечер в баре не увидел.
План же заключался в том, что с наступлением сумерек я направился в парк Санта-Мария. Зимой, когда убили Рэйми, темнело намного раньше, поэтому в девять вечера там уже царила непроглядная ночь. Сейчас же в начале девятого еще вполне четко можно было разглядеть тропинки и каменные скамьи, а также лица людей, хотя случайных прохожих в это время в парке уже было не встретить.
Я достал заранее купленную бутылку бурбона, спрятанную в пакет, и расположился на одном из надгробий, делая вид, что пью. Как я предполагал, не более чем через четверть часа на другом конце скамьи нарисовалась парочка из двух благоухающих джентльменов и их хихикающей подруги, возбужденно переговаривающихся и тыкающих в меня пальцем. Еще двое скучали с показным безразличием на траве под раскидистым вязом в сорока футах18 от меня, но я подозревал, что они ждали малейшего сигнала, что тоже приглашены на вечеринку.
– Не желаете ли угоститься? – я дружелюбно подтолкнул пакет с бутылкой по каменной поверхности, вынуждая моих новых соседей подвинуться ближе, чтобы продолжить знакомство.
– Ты што такой щедрый, мистер? – наконец не выдержал один из бездомных, парень в возрасте от двадцати до сорока в пальто болотной раскраски, которое, возможно, раньше было серым.
– Мне нужна информация, – честно признался я. – О черном парне, которого тут зарезали в январе. Эта бутылка ваша. Если скажете что-то интересное, у меня в машине есть еще парочка. На всех хватит.
– Ты што, шпик? – спросил меня болотный после минутного раздумья.
– Я не из полиции, если ты об этом. Меня наняла дочь убитого, я частный детектив. Если что узнаю, мне не обязательно докладывать копам. Девчонке просто не наплевать на своего отца.
Компания начала бурно совещаться. В какой-то момент второй парень, напоминающий средневекового алхимика, безрезультатно потратившего полжизни на поиски эликсира вечной молодости, извернулся и цапнул со скамьи отставленную мною бутылку. Дискуссия явно оживилась, к тому же парни из-под дерева уже открыто начали подбираться поближе. Все они выглядели анорексичными заморышами, но их было пятеро, включая неадекватную девицу, не перестававшую хихикать. Если бы им пришло в голову на меня напасть, не уверен, что смог бы справиться с этой оравой возбужденных маргиналов. На всякий случай я нащупал в кармане пистолет.