– Шастный тектифф, значт, – вернулся ко мне главный парламентер. – Зелень есть?
Я медленно залез в карман и вынул пятерку, помахав ею перед носом у бутылочного, потом убрал обратно.
– Тфацать, – немедленно ответил он, сделав решительный глоток из моей бутылки и даже не советуясь с коллегами.
– Двадцатка будет. Если я услышу что-то интересное.
– Тфай пять, – кивнул бутылочный. Девчонка захихикала.
Поколебавшись мгновение, я положил «линкольна» на скамью. Алхимик снова со змеиной ловкостью завладел добычей.
– Мы нигда его не фдели, – сообщил мне бутылочный и победно замолчал, будто выполнил условия контракта.
– Не видели кого? Того негра Рэйми? В тот вечер не видели или вообще?
– Фапще.
– И что?
– Серьезно, мужик, – вмешался алхимик, решивший внести ясность. – Копы показывали фото. Мы этого ниггера тут никогда не видели.
– Тфай тфацать, – решительно заявил бутылочный.
– Нет, ребята, извините. Я обещал двадцатку только за реальную информацию. Оставьте пятерку себе, купите на нее что-нибудь хорошее.
Я поднялся со скамьи.
– Я видела ангела, – вдруг захихикала девица.
Да ей наверное каждую ночь являлись то ангелы, то черти.
– Нет, правда, – продолжала она верещать. – Тем вечером. Копы мне не поверили. Настоящего ангела с небес в сверкающих доспехах. Только он скрывал их под черными крыльями, чтобы его не схватили демоны на земле. Ангел явился с небес и поразил черномазого, как сказано в Писании.
– Прис фсе скзала. Тфай тфацать, – подвел итог бутылочный.
– Нет, ребята, так не пойдет. Я плачу за информацию о людях, а не об ангелах.
– Здесь была машина, – пробубнил алхимик. – Такая информация пойдет?
– Какая машина?
– Маленькая.
– Где ты ее видел?
– Там, – махнул он рукой. – У тротуара. Я ходил отлить и заметил ее через кусты.
– И что тут такого?
– Да кто тут паркуется вечером? – удивился алхимик. – Тем более зимой.
– Ты разглядел марку и цвет?
– Не-а. Говорю ж, маленькая. Может, серая, зеленая, коричневая… или голубая.. Было темно, до фонаря далеко.
– Гони тфадцать, – судя по всему, бутылочный был казначеем этой группы.
Я осторожно вынул две десятки, стараясь сильно не раскрывать бумажник, положил их на скамью, а потом начал медленно пятиться, стараясь не выпускать компанию из поля зрения. В этот момент я понял, что давно потерял из вида парочку, лежащую под деревом. Куда они, черт возьми, делись? Пока мы беседовали, легкие сумерки сменились вечерней тьмой, так что я с трудом мог разглядеть, что происходит в паре ярдов. На соседней аллее маняще светил редкий неразбитый фонарь, и я быстро стал двигаться в его сторону, держа палец на спусковом крючке.
Вдруг моя голова напоролась на что-то очень твердое, все фонари в парке загорелись яркими огнями, а потом свет совершенно померк.
Глава 15
Я пришел в себя и некоторое время катался по лужайке, охая от боли и тошноты, стараясь принять сидячее положение. К счастью, когда мне заехали по черепу, шляпа смягчила силу удара. Машинально взглянул на часы, чтобы попытаться определить, сколько времени я был в отключке, и обнаружил, что они пропали с запястья. Ничего страшного, это был грошовый «Таймекс», но все равно я ощутил обиду.
Потом похлопал себя по карманам, оценивая ущерб. Как я и предполагал, парковая команда меня практически вычистила, благородно оставив только ключи и бумажник с водительскими правами и детективной лицензией. Очень мило с их стороны, не хотелось бы тратить время на восстановление документов. Естественно, все наличные исчезли. Как и мой пистолет.
Я проклял собственную самонадеянность. С тех пор, как я ушел из полиции и получил лицензию детектива, я старался брать с собой оружие только в исключительных случаях, остальное время он прохлаждался у меня в квартире или в сейфе в конторе. Потому что я по опыту знал, что на любого идиота с пистолетом всегда найдется другой идиот, который может у него этот пистолет отобрать. И, надо же, именно я и стал жертвой своего мудрого наблюдения.
Когда мне наконец показалось, что земля перестала вращаться, я попытался встать с лужайки, сжавшись от боли, не только в голове, но и в животе и ребрах. Видимо, грабители в порыве разочарования пнули меня еще несколько раз, пока я был без сознания. Ведь в бумажнике у меня оставалась только пятерка и три купюры по доллару.
С трудом я добрался до машины, по дороге избавившись от остатков ужина. Прочие обитатели парка Санта-Мария, уже располагающиеся на ночлег в уютных кустах и на скамьях-мегалитах, не проявили к моей деятельности ни малейшего интереса.
Доехав до дома, я съел две таблетки перкодана, запив виски, и провалился в мрачный сон, едва не забыв, что на следующий день меня ожидают к десяти утра в поместье Роббенов.
Наверное было бы даже неплохо, если бы я об этом забыл, потому что, проснувшись в восемь утра и взглянув на себя в зеркало, я обнаружил, что глаза окружены фиолетовыми тенями, а на челюсти проступил отчетливый синяк. Еще более явственный кровоподтек в районе грудной клетки причинял значительные неудобства, пока я принимал душ и натягивал чистую рубашку, а огромная шишка на затылке едва не помешала причесать волосы и надеть шляпу.
Наверное, стоило бы позвонить позвонить Виму Роббену и перенести визит, потому что в качестве альтернативы у меня было много более интересных занятий: посетить доктора, написать заявление в полицию, наконец просто рухнуть обратно в постель и пролежать с закрытыми глазами до самого вечера. Но, во-первых, у меня совсем не было желания вновь вступать в словесную баталию с дотошным Перкинсом, а во-вторых, еще две таблетки перкодана временно придали мне заряд бодрости, так что я завел машину и поехал на восток по десятому шоссе.
Чтобы отвлечься от пульсирующей боли в затылке, мигающих огоньков и периодически накатывающей тошноты, я стал по дороге вспоминать информацию о семействе Роббен, полученную от Неда Камински, редактора светской хроники в «Икземинере» и моего старинного приятеля.
Итак, Уильям, а точнее Уиллем Роббен, он же просто Вим. Родился в 1887 году, единственный сын Кристиана Роббена, предпринимателя с Востока, сумевшего расширить маленькое семейное офтальмологическое ателье до национального концерна, охватившего филиалами всю территорию страны от океана до океана. Женился Кристиан поздно, поскольку большую часть жизни пылал только одной страстью – к приумножению капитала. Собственно, и женитьба его была в большей степени обусловлена интересами бизнеса, старый Кристиан взял в жены юную наследницу конкурентной фирмы с Западного побережья, которую успешно присоединил к своей очечной империи.
Обеспечив себя законным наследником, Кристиан Роббен вновь утратил интерес к матримониальным делам и сосредоточился на любимом детище, корпорации «Роббен Лензес», которую к началу нового века сумел превратить в разветвленную структуру. Компании принадлежали не только собственные магазины и фабрики, но и исследовательские лаборатории – старый Роббен готов был сунуть нос в любое перспективное дело, касающееся оптики. Как и положено алчному промышленному магнату, на склоне лет Кристиан обеспокоился увековечением собственного имени и занялся филантропией. Правда, весьма умеренно. Кроме колледжа Роббена старик успел заложить только пару научных библиотек и скромный фонд, поддерживающий молодых физиков.
Так что в результате его сыну Виму досталась крепкая доходная корпорация, славу которой он также сумел преумножить. Как уже было сказано, Вим был единственным сыном и наследником. У Кристиана Роббена была младшая сестра Филиппа, вышедшая замуж за представителя голландской семьи, переселившейся в Новый Свет еще в XVII веке, парня по имени Антони Де Бур (переселившейся, видимо, прямо с фермы, усмехнулся я, вспомнив разговор с Маркусом). Но по американским меркам эта семья считалась старой европейской аристократией, правда, сильно поиздержавшейся. Кристиан ничего не оставил сестре и своему племяннику Арьену Де Буру, хотя Вим всю жизнь очень тепло относился к двоюродному брату, который был его младше на пять лет, и нередко спонсировал его различные начинания.
В 1910 году Вим Роббен увлекся политикой. Он превратил «Роббен Лензес» в акционерное общество, нанял опытных управленцев, сложив с себя все полномочия в компании, а сам стал большую часть времени проводить в Вашингтоне, будучи избранным в нижнюю палату Конгресса от какого-то из лос-анджелесских округов. Там он встретил свою будущую жену Эллен Янссен, одну из самых красивых дебютанток Восточного побережья. Ее красота и амбиции во многом подтолкнули карьеру мужа.
В 1914 году у супругов родился сын Кристиан, названный в честь деда, а спустя шесть лет дочь, нареченная в честь бабушки с материнской стороны, некоей Кирстен Янссен, чем-то прославившейся в Нью-Йорке, но Нэд не мог точно сказать, чем именно. Правда, девочку назвали на американский манер Кристиной или сокращенно Тиной.
После рождения дочери Вим взял небольшой перерыв в своей политической деятельности и построил для семьи огромное поместье к югу от Пасадены в предгорье холмов Сан-Габриэль, между Университетом Лос-Анджелеса и Монтерей-Парком. Весь этот регион благодаря мягкому климату и великолепным видам заслужил славу калифорнийской Швейцарии, кроме того, недалеко от поместья располагался колледж Роббена – любимое детище отца Вима.
Семейную идиллию нарушила трагедия: в 1924 году покончил с собой кузен Вима, Арьен Де Бур. Молодой человек, несмотря на свою короткую жизнь, успел проявить себя как неутомимый исследователь. Он участвовал в опасных экспедициях по Южной Америке, где сумел один из всего отряда спастись от кровожадных индейцев, путешествовал на верблюдах из Индии в Турцию через Пенджаб и Афганистан, где чуть не погиб в поединке чести с одним из местных князьков, прорубался сквозь дебри Африки, где был едва не съеден пигмеями-каннибалами. Кроме того, Арьен Де Бур провел несколько недель на плоту в Тихом океане, почти умерев от жажды, когда его судно затонуло в районе Микронезии, чудом спасся во время поломки воздушного шара над Аппалачским хребтом и был на волосок от того, чтобы быть насаженным на вилы русскими крестьянами в Сибири, которые приняли его на немецкого шпиона.