— Начинай!
«Чу!.. Что такое?..»
Ильсеяр, не веря своим глазам, смотрела на Уметбаева, потом перевела взгляд на Костина. Но странно, командир все высматривал что-то возле будки, не обращая никакого внимания на молодого партизана, который заливался соловьем.
Ильсеяр приходилось и раньше слышать подражание пенью соловья. Но тогда сразу чувствовалось, что поет не соловей. А этот совсем, ну совсем настоящий… Ильсеяр, напрягая зрение, вглядывалась в губы партизана и не замечала ни свистульки, ничего. Губы были просто слегка выпячены, как у человека, посвистывающего от удовольствия. И щелкает, да так красиво щелкает. Подумать только!..
Ильсеяр стояла завороженная «соловьиным» пением. Она уже не думала ни о горячем, только что выпеченном хлебе, ни о своем студеном роднике. Она размышляла лишь о том, как бы подружиться с молодым партизаном, заполучить его к себе в гости и научиться щелкать по-соловьиному.
Командир отряда рывком схватил Уметбаева за руку.
— Довольно.
Соловьиная трель оборвалась. Командир опустил бинокль и облегченно вздохнул. Сказал шепотом:
— Чисто, чисто работают! Молодцы! — Он спрыгнул на землю. — Пошли!
Ильсеяр спрыгнула и тут же легла на землю. Командир, нагнувшись, ласково коснулся ее плеча.
— Вставай, — сказал он, улыбаясь. — Теперь до самой будки можешь идти и песни распевать. Часовых уже нет.
Ильсеяр ничего не поняла.
— Куда же они делись?
Вынув из кармана белый платок, командир взмахнул им, и отряд, который выжидал, прижавшись к земле, саженях в пятнадцати — двадцати от дуба, поднялся и пошел к ним широким полукругом.
— За мной, — приказал Костин партизанам и пошел, ведя с собой Ильсеяр, к будке.
Недалеко от будки их встретил Мэрдан. Держа в одной руке прикрытый старым казакином фонарь, другой, свободной, он крепко прижал к себе дочь. Поздоровавшись с командиром, Мэрдан сообщил ему:
— Поднялись четыре деревни. Народ собрался в трех верстах отсюда у Сазлы-куля. По сигналу подойдут.
— Сколько человек?
— Около четырехсот.
— Прекрасно, прекрасно. А как у них с оружием?
— С оружием плоховато... Вы сами понимаете, какое у них оружие, вилы да топоры.
— Ну ничего. Дать сигнал!
Мэрдан повернулся спиной к пароходу и сдернул с фонаря казакин. Голубоватый свет осветил на несколько секунд окрестность и погас.
— Дядя Шахи, Ивашин, Хасан! Идите навстречу своим землякам, — сказал командир и приказал залечь придвигавшемуся к будке отряду.
Сам вместе с Мэрданом вошел в будку. Ильсеяр же пошла осматривать посты белых.
Часовые все лежали на земле. Руки у них были связаны, у кого рот заткнут его собственной скомканной фуражкой, у кого забит травой. Возле каждого стоял с винтовкой или с наганом партизан.
Заинтересованная таким происшествием, Ильсеяр решила порасспросить об этом и дернула одного партизана за рукав:
— Дяденька…
Партизан погрозил Ильсеяр пальцем.
— Тсс! Нельзя… Уходи.
Ильсеяр осторожно, на цыпочках, побежала к будке. У самых дверей она столкнулась с Уметбаевым и сообщила ему шепотом, как большую тайну:
— Ну и осрамили же партизаны часовых. Забили им рты травой.
— Да ну? — протянул молодой партизан к удовольствию Ильсеяр. И, покачивая головой, будто и в самом деле был удивлен ее сообщением, пошел туда, где лежали часовые.
Ильсеяр же поспешила со своей новостью к отцу и дедушке.
Глава 12Штурм
Ночь была темная. С Белой подул тихий ветер. На слабо освещенном пароходе лениво скулила гармонь. Кто-то голосил песню. Бакены почему-то горели необычно тускло. Несколько партизан повели тех самых связанных часовых с заткнутыми ртами в кусты за будкой. Для чего, интересно?.. А отряд, притаившись за поленницей, готовился к штурму, принимая последние указания командира.
Костин торопился, старался быть возможно более кратким.
— Стрелять лишь при крайней необходимости. Действуйте холодным оружием, а лучше всего берите живыми. Еще раз предупреждаю: над пленными самосуда не чинить. Всё.
Стоявшие недвижно партизаны зашевелились. Однако никто ничего не вымолвил. Командир сделал Мэрдану знак рукой. Мэрдан кивнул и пошел к обрыву. Костин снял фуражку, кинул на траву и, усевшись, стал стягивать сапоги. Вскоре все партизаны, босые, с открытыми головами, поползли к обрыву. Едва отряд спустился к берегу, как в кустарниках показалась куча людей. Выбравшись из-за кустов, многие из них легли на землю и поползли за партизанами. Ильсеяр, как велел ей отец, пошла в будку и заперла за собой дверь.
— Дедушка, — сказала она с порога, — что же ты в темноте сидишь? Задуй огонь, дедушка.
Сидевший у окошка дед Бикмуш шевельнулся. Но промолчал.
— Дедушка, свет…
— Нельзя, — прервал ее дед Бикмуш, — нельзя зажигать свет. Иди, согрею тебя, замерзла небось.
Ильсеяр молча подошла, прижалась к деду.
— А я, дедушка, в лесу…
— Тсс, после расскажешь… Вон гляди!
Ильсеяр глянула на Белую и увидела, как от берега оттолкнулась лодка. На дне лодки желтыми и красными огнями мерцали фонари. В сидевшем на веслах человеке Ильсеяр узнала отца.
— Дедушка, а что он с фонарями делает в эту пору?
— Не видишь разве, как плохо светят бакены, должно, фонари менять будет.
Но почему свет на бакенах стал вдруг тусклым и почему понадобилось менять теперь фонари, дед Бикмуш так и не сказал.
— Стой, кто идет?
Ильсеяр и дед Бикмуш оторвали глаза от лодки, взглянули туда, откуда раздался окрик. На капитанском мостике в удручающе тусклом желтоватом свете возникла фигура солдата. Солдат перегнулся через перила.
— Кто идет? — повторил он.
Мэрдан поднял голову:
— Это я, бакенщик.
Солдат, видно успокоенный, повернулся и скрылся из глаз. Мэрдан, живо двигая веслами, подплыл к белому бакену и сменил фонарь. Потом повернул лодку к красному бакену, горевшему у кормы парохода.
Наверху снова показался тот же солдат и наклонился над лодкой: наверное, попросил закурить. Мэрдан бросил ему кисет. Солдат отошел к фонарику на капитанском мостике, свернул цигарку и подошел к перилам, чтобы кинуть кисет обратно. В эту минуту за спиной солдата появился партизан, видно подплывший к пароходу под прикрытием лодки Мэрдана. В руках у него блеснул нож, и солдат, не издав ни звука, повалился как подкошенный.
После этого партизаны, притаившиеся на берегу, проползли песчаную отмель и, подняв винтовки над головами, вошли в воду.
Мэрдан, который менял фонари лишь для того, чтобы иметь возможность приблизиться к пароходу, вовсе погасил бакены. Вокруг парохода сразу стало темно. Прошло немного времени, и Мэрдан вместе с партизаном, заколовшим часового, показались на верхней палубе парохода. Они повернули пулемет дулом к трапу. Ильсеяр и дед Бикмуш с трудом различали их тени в тусклом свете фонарика, горевшего на капитанском мостике.
А людей входило в реку все больше и больше.
Кто раздеваясь, а кто прямо в одежде, спешили мужики в воду за партизанами и так же, как они, плыли к пароходу, чуть приподняв головы над водой.
Ильсеяр была вся захвачена происходящим и, боясь пропустить что-нибудь, совсем высунулась из окна. Ей хотелось разглядеть на мостике отца и того смелого партизана, который заколол часового, но она так и не увидела никого.
Между тем на палубе парохода показались партизаны. Их становилось все больше и больше, а вскоре и партизаны и мужики появились и на крыше парохода. Вдруг грянуло дружное «ура». Один за другим раздались выстрелы. Коротко затрещал пулемет. Потом с парохода метнулся сноп огня, и послышался оглушительный взрыв. Такого Ильсеяр еще никогда не слыхала. Она в страхе отшатнулась от окна. Но второго взрыва не последовало, и Ильсеяр опять полезла на подоконник.
Дед Бикмуш схватил ее за плечи.
— Нельзя, внученька. Слышала, из пушки выстрелили? Хоть и наши, а все-таки лучше отойди подальше. Того гляди, перестрелка начнется, — сказал он, оттаскивая Ильсеяр от окна.
Но Ильсеяр никак не хотела слушаться. Она упиралась руками и ногами. Всем своим существом она рвалась туда, к пароходу, где стреляли из винтовок, кричали «ура». И она начала умолять деда:
— Дедушка, ну чуточку погляжу!
— Брось… Ты что думаешь, игрушки там, что ли? Ишь… Это же война.
— Война-а!..
На пароходе еще раз загремело «ура», и Ильсеяр снова начала вырываться из рук деда.
— Дедушка, дедусенька, пусти меня, миленький. Я завтра тебе из лесу много-много ягод принесу.
— Не балуй, как хватит нечаянная пуля…
— Дедушка, ну пусти, пожалуйста, я сейчас же вернусь…
Молчание деда Ильсеяр приняла за добрый признак и начала всячески улещать его.
— А ягод, дедушка, в лесу нынче... Сладкие, крупные, точно орешки… А запах…
— Гм…
— Я тебе много их насобираю, ладно, дедушка?
— Ладно.
Решив, что она уломала деда, Ильсеяр схватилась за висевший на стене коротенький свой бешмет. Дед Бикмуш тут же поймал ее за руку:
— Э, нет, не пойдешь. Я лепешек вкусных напек, вон они, в печке. И чай там, в чайнике. Покушай, пока горячие, да ложись. Маялась сколько…
Но нет. Не так-то просто было заставить Ильсеяр отказаться от ее желания. Ведь, когда надо, она, как говорится, вмиг развязывала свой мешочек хитростей — находила выход. Ильсеяр съела сначала лепешку, которая в самом деле оказалась очень вкусной, потом, как бы невзначай, вспомнила о собаке и принялась ворчать на деда:
— Целый день держал собаку голодной. Хорошо, если не подохла!
Дед даже растерялся. Актуш и впрямь целый день сидел взаперти в пещере под обрывом… Тут уж старик не мог спорить с внучкой. К тому же и выстрелы прекратились. Да Ильсеяр уж и не послушалась бы его, она замешала горячую болтушку, накинула бешмет и с озабоченным, не допускающим возражений видом пошла к двери.
— Смотри, Ильсеяр, — напутствовал ее дед Бикмуш, — стороной обойди. Держись подальше от парохода.