Глава 13Народный гнев
Ильсеяр подоспела к самому «интересному» моменту.
На пароходе не смолкало ликующее «ура!». Слышались крики: «Руки вверх!» «Вяжи его и бросай в трюм!». Опять коротко затрещал пулемет. Со звоном посыпались стекла разбитых окон. Кого-то бросили в воду, кто-то сам спрыгнул с палубы. Люди, оставшиеся на берегу, тоже суетились, шумели. Одни бежали к лодкам, чтобы догнать солдат, пустившихся вплавь. Другие зажигали костры. Ильсеяр узнала в них мужиков из разграбленного Ташкисара и других соседних деревень.
Она смотрела во все глаза на красные в зареве костров лица, на топоры, вилы, шкворни в поднятых руках. Потом побежала в дровяник, отыскала там свое деревянное ружье, выструганное дедом еще несколько лет назад, и, оставив ведро с болтушкой, возвратилась на берег. Не так уж Актуш был голоден. Ведь Ильсеяр утром успела скормить ему пребольшущую красноперку.
Сейчас Ильсеяр думала, к какому бы ей подойти костру. Вон тот, у родника, и горит ярче всех и народу вокруг него много… Только там собрались одни мужчины. Она выбрала другой костер, разведенный под кривой березкой, опустившей листья до самой воды. Тут сидели и женщины, и та бабушка, которая давеча умоляла спасти ее внучку. Она все еще плакала и казалась еще более съежившейся, сморщенной. Из-под платка на лоб выбились седые волосы. Голова и руки ее тряслись.
— Вы говорите: «терпи»! Говорите: «не плачь»! Она же единственная у меня. Ведь в каких муках я ее вырастила. Чтоб сыта была, день и ночь гнула горб у помещика, сама недоедала. Чтоб одета была, ночами ткала ей полотно. Чтоб не мерзла, в холод, крадучись, таскала дрова из помещичьего лесу. На нее, дорогую, отдала все силы. А нынче пришли и угнали ее. Уж так она убивалась, милая. Вырвалась из ихних рук, кинулась ко мне, а один пнул ее прямо в живот…
Старуха воздела в горе руки, но они тут же бессильно упали ей на колени.
— Ох, тошно мне, так тошно. Ведь птица и та о камень бьется, коли птенчика у нее отнимут. Каково мне отдавать свое дите на поругание двуногим зверям.
У самой воды разожгли еще два костра. Вспыхнувшее пламя озарило Белую. И в отсвете его показалась двигавшаяся к берегу однопарная лодка, а впереди нее, погружаясь и выныривая из воды, плыло несколько человек. Народ на берегу заволновался и как-то сразу затих. Вот, один за другим, поднимая руки, выбрались на отмель те, которые плыли впереди лодки. Это были офицеры. Два мужика с вилами и топором двинулись им навстречу.
Все столпились у воды. И старуха, опираясь на палку, побрела за другими. Дрожа всем телом, размахивая палкой и бормоча что-то, она сделала несколько шагов и упала. Ильсеяр подбежала к ней, помогла подняться.
— Вставай, бабушка, садись вот сюда, — сказала она и, сняв с себя бешмет, прикрыла им проглядывавшие из-под лохмотьев костлявые плечи старухи. — Не бойся, бабушка, сейчас партизаны спасут и твою внучку. Где есть партизаны, там ничего не страшно. Я ведь знаю и тебя и внучку твою Зухрэ-апа[3]. Она мне в прошлом году дудочку вырезала из рябиновой ветки.
Ильсеяр не договорила. Из лодки, приблизившейся к берегу, послышался звонкий голос:
— Эй, други! Принимайте «гостей»! Потешьте их пока, чтобы не скучали! Особенно следите вон за тем толстопузым…
Кто-то подбросил в костер хворосту, и пламя осветило круглое белозубое лицо кузнеца Гаяза. Старуха, не обращая внимания на уговоры Ильсеяр, поднялась, засеменила к нему:
— Гаяз, это же ты! Где моя Зухрэ, почему не вывез ее?
Старуха испуганно смотрела на Гаяза. Тот спокойно ответил:
— Не тревожься, бабушка Сарби, здорова твоя внучка. И подруги ее здоровехоньки. Там у нас в стычке ранило кое-кого. Девушки перевязывают их. В следующий раз привезу. — Гаяз сел в лодку и начал грести к пароходу.
Один из крестьян, встречавших «гостей», крикнул ему вслед:
— Что же вы этих проклятых прямо на месте не смогли, что ли?..
Другой, будто разъясняя, что означает «прямо на месте», добавил:
— В воду бы их, вниз головой… — и ткнул в бок «толстопузого»: — У-у, мучитель!
Старик в казакине-безрукавке, подпоясанный домотканым полотенцем с красными каймами, сжимая в руке тяжелый шкворень, с ненавистью смотрел на «гостей», еще не очухавшихся от водки.
— В огонь их бросить, треклятых! — сказал он. — Пусть корчатся, покуда не подохнут!
Офицеры были кто в нательной рубахе, кто в гимнастерке. С них ручьями бежала вода.
— Обыскать надо! — крикнул один из толпы. — Может, у них где оружие припрятано.
При этих словах многие отшатнулись назад.
Двое посмелее подошли, обыскали офицеров. Увидев, что никакого оружия у них не нашлось, все опять осмелели.
Какая-то баба с ребенком на руках, стоявшая позади, крикнула:
— Раздавите этих гадов! Что уставились? Не напоказ же их к нам привели…
Проталкиваясь, вышел вперед усатый человек на костыле, в оборванной солдатской шинели, в папахе николаевской пехоты. Пригладил усы, подошел ближе к офицерам:
— Ну, господа! Вкусная ли была курятина? Больше ничего не желаете у меня получить?.. Паразиты же вы! Ведь за вас я в огонь ходил, за вас воевал. Ногу на германской оставил. А вы пришли и последнюю мою курицу сожрали. Еще что хотите от меня? А?! Все. Ничего у меня для вас не осталось, кроме вот этого…
И старый солдат потряс огромным своим кулаком.
— Вот! Вот что осталось для вас!
Народ зашумел. Офицеры испуганно жались друг к другу. Кулак старого вояки со всего размаха ударил толстого офицера прямо под глаз. Офицер покачнулся и безмолвно грохнулся на землю.
Толпа только этого и ожидала. Все что-то кричали, ругались. Одни кулаками, другие чем попадя начали бить офицеров.
— Сыпь крепче!
— Не давай подниматься проклятому!
— Пускай испробует силу нашу!
Шум, гвалт разрастались, уже нельзя было понять, кто и что кричал. Но тут зычный, густой, словно пароходный гудок, голос покрыл все остальные голоса:
— Стойте!.. Стой!..
Многие неохотно стали отходить, а некоторые все еще продолжали дубасить офицеров.
— Стойте!
С лодки выпрыгнул партизан. Он выхватил из-за пояса револьвер и дважды выстрелил в воздух.
Народ затих. Руки, поднятые для удара, застыли. Партизан протиснулся в середину толпы.
— Брось, братва, — сказал он спокойно. — И ногтем не прикасаться до безоружного врага. Так приказал командир отряда.
Люди отступили. Но им не по нраву пришлись слова партизана.
— Командир приказал?.. А почему у них приказ не таков? Еще неделя только, как эти звери трех пленных красноармейцев замучили — привязали к конским хвостам и волокли по улицам: другим, мол, урок будет. Звезды выреза́ли у них на живом теле. А ты даже ударить этих убийц не позволяешь!
— И не позволю. Мы не бандиты, мы красные партизаны. У нас есть закон, есть правый суд. Как рассветет, судить будем. Вот тогда вынесем правое решение… да такое, что их тоже до печенки проймет.
Мужики нехотя стали отходить.
— Их счастье, ты подоспел, — сказал кто-то партизану. — Вынули бы мы из них душу, ей-богу, вынули бы…
Партизан молчал. Закурил от костра цигарку и пошел к лодке.
Офицеров повели вверх по обрыву.
Люди еще долго шумели, спорили, собравшись вокруг костров. Ильсеяр подошла к старухе Сарби, позвала ее к себе в будку.
— Пойдем бабушка, потихонечку поднимемся наверх. Пока внучку привезут, поспишь у нас. В будке тепло…
Деда Бикмуша не оказалось дома. Ильсеяр поставила перед старухой еще не успевший остыть хлеб, чугун с вареной картошкой. Старуха дрожащей рукой поднесла ко рту кусок горячего хлеба.
— Да ниспошлет тебе бог блага, детка…
Ильсеяр попотчевала старуху, потом показала ей, где лечь спать, и помчалась из будки.
Глава 14Пленник Ильсияр
Ночь выдалась холодная, ветреная. Тучи, обгоняя друг друга, текли на восток. Из-за туч тут и там выглядывали звезды. Людей, видно, поприбавилось, костров у реки стало куда больше.
Вон у того костра, где больше всего народу, один старик о чем-то рассказывает, размахивая оживленно руками. Остальные внимательно его слушают.
Ильсеяр направилась было туда, но вдруг остановилась. А все-таки Актуш проголодался, наверное!.. Девочка поспешила обратно, взяла в дровянике ведро с болтушкой, повесила через плечо свое ружьишко и отправилась к Актушу. Она кормила его и ласково поглаживала. Но ласка-то лаской, а какая живая душа захочет сидеть взаперти? Особенно собака!.. Да разве песье это дело быть вдали от людей!.. В такой суете, когда вокруг хозяйского дома снует неведомо кто, даже самая паршивая собака не станет прятаться…
Актуш даже болтушку не доел, начал рваться на волю.
— Нельзя, Актуш, — увещевала его Ильсеяр. — Ты же не умеешь с людьми разговаривать как надо, все горячишься… И куснуть тебе ничего не стоит. А зубы твои… Ну-ка, покажи зубы… Ой-ой… Нет, не выпущу, Актуш. Завтра, ладно? Знаешь, куда я тебя поведу завтра?.. Погоди, я и сама еще не придумала… Ладно, куда-нибудь обязательно пойдем…
На прощанье Ильсеяр обняла собаку и, выбравшись из пещеры, плотно подперла дверь колом.
Актуш, конечно, отчаянно завизжал. Интересно, что он хотел сказать?.. Обижается, наверное… Ничего, завтра отойдет. Завтра, если что-нибудь попадется в вершу, Ильсеяр опять угостит его рыбкой.
Когда Ильсеяр отошла от пещеры, на пароходе снова зашумели, заругались. Раза два выстрелили…
— Интересно, что это там?
От парохода вниз по течению что-то стремительно неслось.
Ох и быстро несется! Да нет, не несется, а человек плывет.
Когда неизвестный поравнялся с красным бакеном, стало видно, как широко взмахивал он руками.
— Наверняка офицер или солдат, — решила Ильсеяр. — Видно, бросился, когда партизаны начали ловить… И в мундире, не успел, значит, снять…
Девочка стояла в смятении. Как ей быть?