Раздался раздирающий душу вопль Варвары:
— Дите, дите мое убивают, а-а-ах!
Бессильные руки матери потянулись к упавшему под ноги ребенку. Вот она схватила завернутый в тряпки живой комочек и, прижав к груди, упала ничком: «Я вытерплю... вытерплю. Только бы дочку не убили, не покалечили...»
— Ради Христа!.. Ради ребёночка! — молила она всех.
Поп пронзительно закричал:
— Ребеночек?.. Хи-хи-хи... Не ребеночек, а ублюдок. Спасемся от напастей, православные, заслужим милость господню, изничтожим хулителей нашей веры!
Слова попа еще сильнее разъярили Матвея Ивановича.
— Грех на душу принимать из-за тебя, сукина дочь! Для этого я тебя растил? — зарычал он и снова бросился на Варвару.
Но на этот раз старуха и еще кто-то из мужиков удержали его.
— Довольно, образумься, Матвей... Батюшка чего не скажет!
— Точно!
Старик обхватил руками голову и, застонав, тяжело шагнул в сторону.
Неожиданная защита вселила в Варвару надежду на спасение. Ей даже показалось, что у нее прибавилось силы, и она, опираясь на локоть, попыталась подняться, чтобы скорее бежать отсюда со своим ребенком. Но тут к ней подскочил худосочный, отталкивающей наружности человек, сдавил ей коленями грудь и схватил сухими, цепкими пальцами за горло.
Это был сельский староста. У него свои счеты с Варварой. Еще давно, когда она была подростком, заприметил он редкую ее красоту. А как подросла, сватов начал к ней засылать.
«Отец у меня урядник, самого прочат в старосты. О достатке и говорить нечего!.. Конечно, пойдет», — говорил он.
Но девушка не пошла против своего сердца, не задумываясь, отвергла жениха. Урядников сын грозился, что убьет Варвару, всячески стращал ее, даже избил как-то при встрече с глазу на глаз, однако уломать не смог.
«Все равно со света сживу гордячку», — поклялся он тогда.
И вот теперь настал момент, когда староста мог дать волю своей злобе. Расслабив немного пальцы, он склонился к самому лицу Варвары, обдав ее смрадным духом самогонного перегара.
— Подыхай, гордячка… Подыхай!
— Пустите, Василий Гаврилович!
— Пущу, когда с тобой покончу.
Смерть черной тенью нависла над Варварой.
— Мэрдан!..— прохрипела она.
И в этот миг в самую гущу толпы ворвался Мэрдан. Выхватив из-за голенища нож, он закричал:
— Зарежу, отойдите!
На него страшно было смотреть. Он размахивал длинным ножом и в исступлении повторял:
— Зарежу!
Убийцы отступили. Мэрдан кинулся к жене… но было уже поздно.
Голова Варвары упала набок, изо рта текла кровь, а рядом на снегу бился в тряпках ребенок.
Мэрдан вскочил, как обезумевший, и замахнулся на попа. Тот юркнул за широкую спину Матвея Ивановича.
Старуха, мать Варвары, упала без памяти на мертвое тело дочери.
— За что убили? За что?! — с отчаянием повторял Мэрдан.
Люди вдруг осознали содеянное ими, отступили назад.
— За что убили?!
Эти слова хлестали их с грозной, устрашающей силой. Люди отшатнулись еще дальше и постепенно — сначала по одному, а там группами — стали расходиться. Лишь Матвей Иванович да поп со старостой и его родней остались на месте. Поп все не унимался:
— Православные! Жив еще враг нашей веры, куда спешите?
Но его крик уже не действовал на людей. Они не только не набросились на Мэрдана, а горько упрекали себя за то, что поддались подстрекательству и оказались участниками убийства человека. Но Матвей Иванович не уходил. Он смотрел на Мэрдана с лютой ненавистью, только его считая виновником гибели дочери. Старик весь трясся, готовый броситься на молодого татарина. Мэрдан понял, чем может это кончиться, быстро схватил девочку и кинулся бежать. Кто-то кричал, гнался за ним, а он мчался без оглядки до самого леса. Дальше Мэрдан не помнил, что было с ним. Пришел он в себя в домике лесника, который, оказывается, наткнулся на него, лежавшего в снегу, без памяти, с ребенком.
Когда Мэрдан немного поправился, он стал подумывать о возвращении обратно в свою деревню, ведь Варвары уже не было. Однако лесник Андрей посоветовал ему уехать из этих мест.
— А дочка? Нет, Мэрдан, нельзя тебе возвращаться к своим, — сказал он. — Забирайся куда-нибудь подальше. Не то погубишь и себя и девчурку. Что поп, что мулла — одна сатана. Не ходи, брат, в деревню.
Мэрдан послушался лесника Андрея. Побрел с дочкой на руках в сторону реки Белой, нанялся бакенщиком, и стали они жить вот в этой самой будке. Год прожили, два, три, четыре... И ей уже минуло тринадцать лет — девочке с голубыми глазами и длинными русыми косами, и все больше она походила на его любимую жену Варвару. Так и выросла Ильсеяр без матери, на руках отца. Вот почему она была единственной радостью Мэрдана.
… Мэрдан посмотрел в глаза дочери, которая и не догадывалась о трагической судьбе матери, и повторил еще раз:
— Радость моя единственная…
Ильсеяр снова затараторила:
— Да, вечером говоришь одно, а утром опять не берешь меня на гору.
— Не обижайся, умненькая. Видишь, заря занялась, надо к бакенам спешить, опоздали мы с тобой нынче. А завтра непременно поднимемся. На горе я тебе покажу…
— Что покажешь, папа?
— Увидишь сама…
Ильсеяр, словно рыбка, выскользнула из рук отца и, подбежав к окошку, повисла на подоконнике.
Глава 2Рассвет над Белой
Бодрящий, освежающий все существо, прохладный рассвет. Рассвет на Белой.
Тихо. Очень тихо. На небе гаснут последние звезды. За кустарниками на озере закрякала, разбудила своих утят кряква. А вон и Белая, прекрасная река Белая, о которой сложено так много песен, поведано так много сказок!.. Легкий, прозрачный, поднимается над ней туман. У самого берега покачивается на воде одинокая лодка. А на той стороне, у редких зарослей камыша, настороженно плывет белый лебедь.
Ильсеяр не отрываясь смотрела на Белую и шепотом повторяла:
— До чего же хорошо, папа! До чего красиво...
Мэрдан уже встал и тоже выглянул в окошко:
— И впрямь хорошо! Пойдем со мной бакены гасить.
Через минуту они уже были на берегу реки. Ильсеяр глубоко и радостно вздохнула, прислонилась головкой к отцу.
— А наша Белая на рассвете лучше всего, правда, папа?
— Да, милая.
— Во-он, смотри, небо загорается. Солнце выглянет скоро оттуда, правда, папа?
— Правда, правда...
— Дедушка шутит. Вовсе солдаты не вытягивают солнце багром, правда, папа?
Мэрдан рассмеялся, а Ильсеяр со звонким смехом потянула отца за руку, потащила за собой.
— Папа, посидим вот тут… Немножечко, ну чуть- чуть…
Отец и дочь сели на густую и мягкую траву, свесив ноги с крутого обрыва, и замолкли, словно боялись нарушить красоту наступающего утра.
Вот едва приметно заалела заря. Над горизонтом, напоминая не то вздыбленную пенистую волну, не то огромный снежный сугроб, клубилось пышное облако. Круглая, бледная, выглядывала из него луна, а чуть повыше мерцала утренняя звезда, самая яркая и красивая среди звезд на небе. Узенькой, длинной полоской тянулся отсвет звезды по глади реки до самого берега. Но стоило повеять легкому ветерку, по воде пробегала рябь и серебристая полоска, качнувшись, разрывалась на части. Замирал ветер, и она опять, ровная, тянулась по реке.
Небо на востоке алело все больше и светлело. Красные и белые огоньки бакенов, расставленных по Белой вдоль берегов, стали заметно тускнеть. Там, где клонилась к закату луна, появились откуда-то две стайки диких уток. Навстречу им, оставив ненадолго белесый след на небе, стремительно пронеслась падучая звезда и в мгновение ока исчезла за горизонтом. Утки, легко взмахивая крыльями и покрякивая, будто переговариваясь друг с другом, летели прямо в камыши. Осторожный лебедь, точно кликнул его кто, резко повернул и скрылся в зарослях.
Ночная пелена над Белой постепенно рассеивалась. Река приняла свой обычный зеленоватый цвет. Сейчас уже было видно ее плавное течение, убыстряющееся на повороте. Там вода весело всплескивалась и журчала, ударяясь о прибрежные камни.
Подул ветер.
Ильсеяр поежилась и придвинулась к отцу:
— Папа!..
— Что, моя умница?
Ильсеяр показала рукой вниз, под обрыв:
— Вон вода бежит и бежит. И меньше ее не становится, почему, папа?
— Почему не убывает, говоришь? Гм-м... Как бы тебе объяснить? Ведь только в наших местах сколько родников. А по всей Белой?.. Еще ручьев сколько: Ширбетсу, Учтармак, еще Ик, к примеру... Вот они все вливаются в Белую и текут вместе большой рекой. Тоже и дожди да снеговые воды свою долю вносят…
— А куда течет Белая?
— Она впадает в Каму.
— А Кама куда?
— В Волгу!
— А Волга?
— Волга… Волга — в море.
— Она такая же большая, папа?
— Еще какая!.. Разве ее сравнишь с Белой! Широкая и глубокая к тому же.
— О-о…
— И потом она длинная очень.
— Море тоже длинное, папа?
— Дли-инное.
— А оно куда впадает?
— Море, что ли?
— Ну да.
— Про это, дочка, ты у дяди Андрея спроси. Не у бакенщика Андрея, а у лесника. Он человек ученый, знает. А я ведь неграмотный. Ты вот, как советская власть пришла, хоть зиму одну поучилась. Прогонят беляков, снова пойдешь в школу. Мне так и не пришлось учиться…
Девочка совсем прильнула к отцу и, как бы боясь, что кто-нибудь услышит ее, зашептала ему на ухо:
— А белых когда прогонят, папа?
Отец, хотя и знал, что здесь некого опасаться, оглянулся по сторонам и вместо ответа спросил так же шепотом:
— А тебе не все равно?
— Нет.
— Почему?
— Мы бы тогда зимой в деревне жили, весело, как и в прошлом году. Я бы опять в школу ходила... Были бы и у меня подруги.
Мэрдан погладил дочь по головке.
— Вон оно что... Ну, тогда скоро их прогонят.
— Ах, папа, ну скажи правду...
— Скоро, дочка, скоро. Красная Армия уже вовсю теснит белых. Еще немного, и они побегут отсюда. Бои уже в верховьях идут... Да ты ведь и сама часто слышишь, как гремят пушки.