— Проснулась! А ты и одеть ее успела, тетя Рахилэ?
Женщина кивнула головой и, дав несколько советов, как присматривать за девочкой, поспешила из камеры.
Между тем заключенные окружили девочку. Здоровались с ней, расспрашивали о здоровье.
Ильсеяр поначалу стеснялась, а потом стала осваиваться, разглядывать их добрые, открытые лица. Один заключенный даже показался очень похожим на отца. Такой же, как он, высокий, здоровый, широкоплечий. И лицо улыбчивое. Только этот чернявый, а отец Ильсеяр посветлей. Вот он отделился от других и, порывшись в углу, принес ей полную шапку лесных орешков.
— Отведай, маленькая революционерка, — сказал он серьезно, без всякой шутки.
За ним и другие, каждый чем мог, стали потчевать Ильсеяр. Наевшись досыта, Ильсеяр рассказала, как партизанский отряд штурмовал пароход белых.
Вдруг в коридоре раздались крики, стоны. Все повернулись к дверям. Опять загремели замки.
— Новенький, — шепнул один из заключенных.
Но он ошибся. В дверях показались два красномордых надзирателя в черных шинелях. Они втолкнули в камеру деда Бикмуша и захлопнули дверь. Старик стоял, покачиваясь из стороны в сторону, потом тяжело опустился на колени и, не выдержав, со стоном повалился ничком на пол. Заключенные осторожно подняли деда Бикмуша и положили на нары.
Ильсеяр с плачем кинулась к деду:
— Ой, дедушка, избили тебя, дедушка!.. Ты же весь в крови.
Дед Бикмуш не ответил, чуть приоткрыл глаза, хотел улыбнуться Ильсеяр, но не смог, весь сморщился от боли и снова опустил веки. Сквозь разорванную рубаху виднелось его исполосованное плетьми костлявое тело. Опухшее лицо все было в кровоподтеках, дыхание совсем ослабело.
Заключенные сидели молча, с нахмуренными лицами. Ильсеяр взяла бутылку с оставшимся в ней молоком и попыталась влить его в рот дедушке. Но зубы старика были плотно сжаты. Молоко белой полоской потекло с губ на подбородок и дальше, на едва приметно бившуюся грудь.
Словно ища помощи, Ильсеяр смотрела на заключенных. Один из них наклонился над дедом Бикмушем и приложил ухо к его груди. Остальные с ужасом смотрели, как мертвенная бледность покрывает лицо старика.
За дверьми снова послышалась возня. Снова на пороге появились надзиратели в черных шинелях.
— Ильсеяр Бикмуллина! — крикнул один, показывая на выход. — Давай скорее, ждут!
Ильсеяр, как жеребенок, напуганный волчьей стаей, прижалась к деду:
— Дедушка, миленький! Уводят меня, дедушка! И меня ведь так будут бить, дедушка!
Старик молчал.
Надзиратель еще суровее повторил:
— Живее! Ждут!
Ильсеяр беспомощно посмотрела на всех и громко заплакала.
Заключенные, которые с возмущением следили за этой тягостной сценой, переглянулись. Один из тех, кто стоял ближе к двери, схватил табуретку и шагнул к надзирателю:
— За ребенка принялись, бесстыжие!
За ним двинулись и остальные. Чуя, что это добром не кончится, надзиратели выскочили из камеры и захлопнули дверь. Табуретка с силой ударилась о кованое железо и разлетелась вдребезги.
Заключенные, возбужденно переговариваясь, окружили деда Бикмуша.
Как? Выживет? — спросил один тихо.
Тот, который, наклонившись над стариком, слушал его дыхание, кивнул головой:
— Выжить-то выживет. Да уж избили основательно…
Воцарилась гнетущая тишина.
По коридору, твердо печатая шаг, приближались какие-то люди. Опять распахнулась дверь. На пороге показались надзиратели с фонарями и с обнаженными саблями в сопровождении маленького жирного человечка. Он снял с переносицы золотое пенсне, протер белой перчаткой стекла и снова надел. Постоял, глядя на заключенных сквозь толстые стекла пенсне, и вдруг рявкнул:
— Бунтовать, мерзавцы!.. — Лицо его налилось кровью, губы дрожали. От злости он не мог говорить.
Один из надзирателей, взяв под козырек, тихо спросил его о чем-то и повернулся к заключенным, стоявшим плотной стенкой впереди Ильсеяр.
— Мы не комедии разыгрывать пришли к вам. Немедленно отдайте Ильсеяр Бикмуллину! Не то сейчас же дам команду…
Заключенные переглянулись, пошептались. Потом один из них вышел вперед:
— Даст ли господин следователь слово возвратить девочку невредимой?
— Безусловно.
— Тогда берите ее. Но в залог у нас останется старший надзиратель.
Глаза маленького человека забегали. Он снова протер стекла пенсне и процедил:
— Хорошо, давайте сюда девчонку!
Ильсеяр отшатнулась. Мужчина, похожий на отца, погладил ее по головке.
— Иди, детка, иди, — сказал он. — Они обещали не трогать тебя.
— А дедушка как же? Нет, я не оставлю дедушку… — И она уткнулась в грудь лежавшего без движения деда Бикмуша.
Старик, чуть приоткрыв один глаз, шевельнул губами. И Ильсеяр поняла по их движению, что он сказал ей: «Молчи…» Но тут следователь взял ее за руку и потянул за собой к двери. Затем он поднял перчатку, и по его сигналу оба надзирателя выскочили в коридор и захлопнули двери. Поняв, что они обмануты, заключенные бросились за ними, но ключ уже повернулся в тяжелом замке.
Глава 4Ты не одна!
Шум, поднятый в камере, гулко отдавался под каменными стенами тюремного коридора. Ильсеяр слышала, как ударяли чем-то тяжелым в железную дверь, стучали в стены. Из камеры доносился такой грохот, что казалось, сейчас рухнут стены, повалится дверь и заключенные выбегут в коридор.
— Не бойся, девочка, будь стойкой! — донеслось до нее.
Это, наверное, крикнул добрый дядя, похожий на отца. Ильсеяр узнала его голос.
— Будь стойкой! — подхватили другие, и уже не шум, а грозные слова «Интернационала» вырвались из камеры:
Вставай, проклятьем заклейменный…
«Для меня поют. И шум из-за меня подняли…» Мысль об этом дала новые силы Ильсеяр. Она зашагала тверже. И слезы сами по себе высохли на ее щеках.
Следователь искоса смотрел на Ильсеяр. Этот жирный человек с маленькими глазками, одетый лучше и чище других тюремщиков, представлялся сейчас Ильсеяр самым гадким, подлым и жестоким среди них.
А вслед неслось:
…И в смертный бой идти готов!
«Интернационал» звучал так победно, с такой силой, что эти мрачные стены, низкие своды, железные решетки, вся тюрьма с надзирателями и следователем сразу показались ничтожными, жалкими.
Ильсеяр увидела, как открылся глазок в двери одной из камер, мимо которых они проходили, и оттуда грянули голоса:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем…
Как бы ей дослушать эту песню! Ильсеяр остановилась, сделав вид, что ей надо завязать оборы на лаптях, но надзиратель ткнул ее в плечо:
— Ну-ну, шагай, чего застыла!
Ильсеяр выпрямилась и посмотрела на следователя и надзирателей. Чтобы не слышать пения, они громко разговаривали друг с другом, а один стучал кулаками в двери, откуда доносилось пение, и орал: «Прекратите, прекратите!» Но песня не только не прекращалась, а, подхваченная всеми камерами, становилась все более мощной.
Ильсеяр тоже присоединилась бы к пению заключенных, да она еще не знала слов этой прекрасной, впервые услышанной песни.
Потрясенная до глубины души могучей силой «Интернационала», Ильсеяр и не заметила, как кончился длинный коридор и ее вывели во двор, квадратный, глубокий, как колодец. Оттуда ее провели в большую комнату и вышли, оставив одну. Изумленными глазами смотрела девочка на не виданное доселе убранство, на окна, которые были размером каждое не меньше стены их будки, на белые атласные шторы на этих окнах. Вскоре в одной из внутренних дверей показался мужчина. Припадая на левую ногу, он подошел к столу и, не замечая Ильсеяр или просто не обращая на нее внимания, уселся и начал перебирать какие-то бумаги. Чтобы дать знать о себе, Ильсеяр приоткрыла и снова захлопнула дверь. Мужчина медленно поднял голову и взглянул на девочку, которая возле массивных дверей и высоких стульев казалась маленькой, как кукла. Сняв большие, в толстой оправе очки, он положил их на стол. Взгляд Ильсеяр встретился с прятавшимися до сих пор за стеклами красными глазками этого человека. Он вдруг вскочил и, словно увидев дорогого гостя, вышел из-за стола навстречу Ильсеяр.
— Подойди, девочка, подойди ближе.
Ильсеяр сделала несколько шагов и смущенно остановилась.
— Не стесняйся, — сказал красноглазый мужчина, — присаживайся вот тут.
Ильсеяр, потупившись, села на уголочек большого стула.
— Ты сядь поудобнее, детка.
Ильсеяр исподлобья взглянула на медали с лентами, украшавшие его грудь.
— Как тебя зовут? Кажется, Ильсеяр?..
— Да.
— Очень хорошо, красивое имя. По смыслу получается — любящая свою родину… — сказал мужчина и пересел на стул рядом с Ильсеяр. — О-о, у тебя синяки под глазами. Намучилась ты, я вижу. Да, я и запамятовал… Твоего отца… И дедушку… Нехорошо поступили. Мне стыдно за этих болванов. Одного потопили, другого избили! Вот я покажу им за это!
Он поднялся и, подойдя к столу, позвонил в колокольчик. В дверях мгновенно появились двое стражников.
— Сейчас же приведите ко мне старших из казачьего отряда, доставивших сюда старика с девочкой, и следователя тоже. Быстрее! Потом пригласите доктора. Пусть захватит лучшие свои лекарства. Видите, как замучился ребенок.
— Слушаюсь, господин начальник.
— Поторапливайтесь!
— Слушаюсь, господин начальник.
Стражники скрылись из комнаты так же мгновенно, как и появились. Начальник налил из графина стакан воды, выпил и обратился к Ильсеяр:
— Ты им приказываешь одно, а они, черти, делают по-своему. Не волнуйся, детка, вот придет доктор и полечит тебя…
Распахнулись двери. Сопровождаемые стражниками, вошли двое из казаков, которые привели Ильсеяр с дедушкой в тюрьму, и тот самый следователь в белых перчатках. Начальник сердито накинулся на них, особенно на следователя: