— Значит, ты не хочешь ответить на вопросы?
Ильсеяр жалобно посмотрела на начальника:
— Я сказала правду, дядя.
— Смотри, детка, если будешь так упрямиться, я рассержусь и уж потом не отойду. Видела, как я с казаками расправился? Подумай и скажи, где живут люди, которые ходили к вам?
— Ничего я не знаю, дядя.
— Не знаешь?
Зазвенел колокольчик. Опять в дверях появились стражники… Начальник, чуть не топая ногами, закричал:
— Немедленно прекратить лечение старика! Привезти его из больницы и всыпать еще двадцать плетей! Солдат, посланных на поиски тела бакенщика, вернуть! Быстро!
— Слушаюсь, господин начальник! — рявкнули в один голос стражники и вышли.
— Вот так, деточка, — с издевкой произнес начальник. — Мы только с хорошими хороши…
У Ильсеяр потемнело в глазах. Она закрыла руками лицо и, припав к стене, заплакала. При мысли о том, что будут бить деда, на котором и так не было живого места, ее охватил ужас. А тело отца…
Ильсеяр с мольбой повернулась к начальнику:
— Не делайте, пожалуйста, этого. Я ведь ничего не знаю.
— Не знаешь? Что ж, зато теперь узнаешь. Идем со мной! — Начальник выдвинул ящик стола и вынул оттуда ременную плетку. — Не хочешь добром, мы найдем, как заставить тебя признаться…
Пройдя узким темным коридором, они вошли в холодную и сырую, как погреб, камеру, освещенную только коптилкой.
Ильсеяр едва разглядела там расхаживавших из угла в угол двух здоровенных людей.
Завидев Ильсеяр, они оба повернулись к ней, потом спокойно сняли со стены плети. Ильсеяр отшатнулась и прижалась спиною к стене.
— Снимай платье, щенок! — приказал ей начальник. — Снимай!
Ильсеяр испугалась и смутилась одновременно.
— Снимай, говорят тебе!
— Ведь я…
— Снимай!
Ильсеяр, плача, сняла платье. Ее худенькие, почерневшие на солнце плечи тряслись от рыданий. Она опустилась коленками на холодный пол.
Начальник, хромая, приблизился к ней.
— Если хочешь, чтобы мы остались твоими друзьями… Смотри, еще не поздно…
Ильсеяр не ответила.
— Ну!
Ильсеяр продолжала молчать.
— Скажи пожалуйста, сколько упрямства в этом щенке, а? Ну, скажешь или нет?
— Не знаю я ничего.
— Ложись!
Ильсеяр закрыла руками лицо и повалилась на пол.
Плетка змеей взвилась над ней и ожгла щуплую спинку. Ильсеяр вся сжалась.
Подыскивая место помягче, плетка взметнулась, задержалась на миг и, не найдя его, вытянулась еще раз вдоль лопаток.
Впервые испытавшая такую дикую боль, Ильсеяр дрогнула и застыла как в столбняке. Она долго не могла перевести дыхание, а потом судорожно глотнула воздух и заплакала.
— Может, теперь у тебя язык развяжется?
Ильсеяр, продолжавшая лежать ничком, лишь покачала головой.
Начальник выплюнул на Ильсеяр разжеванный окурок папиросы.
— Встань!
Ильсеяр шевельнулась, но встать не смогла.
Один из тюремщиков, рванув за руку, поднял ее.
— Одевайся!
Но Ильсеяр не могла и пальцем шевельнуть.
— Иди сюда!
Бессильно опустив плечи, покачиваясь, Ильсеяр с трудом шагнула к начальнику. Начальник с ненавистью уставился на нее красными глазками и вдруг ударил ее со всего размаха по щеке.
— У-у, собачья дочь!
Ильсеяр отлетела к стене.
— В шестнадцатую!
Через несколько минут Ильсеяр, пошатываясь, вошла в «шестнадцатую» и опустилась на пол у ног дедушки.
Без слов, с нескрываемой жалостью смотрели на нее заключенные. Тот, который был похож на отца Ильсеяр, намазал каким-то жиром ее вспухшую от плетки спину и, оторвав полосу от подола своей рубашки, перевязал ее.
Отдышавшись немного, Ильсеяр рассказала, как хотел обмануть ее начальник, какую строил ей ловушку. Все слушали ее, не издав ни звука
Вдруг дед Бикмуш тяжело застонал. Ильсеяр поднялась и обняла его за шею, обвязанную окровавленными тряпками.
— Дедушка, ты слышал меня?
— Да, родная, слышал, — прохрипел дед Бикмуш. — Спасибо тебе…
— Что ты, дедушка! — Ильсеяр утерла кулачками брызнувшие из глаз слезы. — Очень больно тебе?
Старик приподнял голову, мягко провел рукой по плечам внучки:
— Ты обо мне не беспокойся. Я свое прожил. Лишь бы тебя в самое время, когда светлая жизнь наступает, не погубили. Лишь бы тебя не погубили, внучка.
Глава 6Так сказал матрос…
— Отпусти руку!
Заключенные все обернулись к двери. Два надзирателя тащили в камеру немолодого, но еще кряжистого человека в матросской робе. Перешагнув порог, арестованный рванулся опять.
— Отпусти, говорю!
— Замолчи, старый черт! — крикнул один из надзирателей.
— Это я старый черт?
Матрос с силой вырвал руку, повернулся и так ловко ударил надзирателя кулаком под ребро, что тот, весь скорчившись, вывалился в коридор. Видя, что и ему не миновать матросского тумака, второй надзиратель выскочил из камеры и прихлопнул двери. А матрос еще долго отводил душу, ругаясь и потрясая кулаками перед закрытой дверью. Потом вразвалку подошел к заключенным.
Ильсеяр, с восхищением следившая за матросом, вскочила ему навстречу:
— Садись, дядя!
Матрос с удивлением уставился на Ильсеяр.
— Постой, постой… ты почему здесь, а не в люльке? — спросил он.
— Это она с дедом, да и сама…
Когда заключенные рассказали новому своему товарищу о том, что перенесла Ильсеяр, матрос удивленно покачал головой:
— Вот оно что... Рано ты начала, барышня, рано. А дело доброе ты сделала, даже завидно становится. Ну давай будем знакомы: Егор Иванович Маврин. Наводчик в отставке.
Ильсеяр, ничего не понимая, во все глаза смотрела на него, а тот стал искать в карманах спички, чтобы закурить трубку.
Старик, который, сидя у окошка, чинил рубашку, поднял голову и спокойно спросил у матроса:
— Здоров ли, ровесник? Каким тебя ветром в эти края занесло?
— Да вот заносит, оказывается!.. Ого! Мустафа! Как дела, брат? Сколько лет, сколько зим! Здоровье-то как, ничего? И ты, я гляжу, всю жизнь с этими господами не можешь договориться…
— Никак общего языка не найдем.
— Да, это трудновато…
— Слышал я, что ты ушел из флота, брат Егор. Какими же делами здесь ворочал?
— Делами… Дела, видишь, сами меня своротили.
— Да-а…
— Глаза стали подводить, мишень не разгляжу. Целюсь вправо — попадаю влево, а влево стрельну — попадаю вправо. Вот самому и не пришлось… А двух своих мальцов я потихонечку к партизанам переправил. За это меня и…
— Глаза-то, может, и подводят, а руки у тебя правильные, — рассмеялся старик. — Надзирателю-то в самую точку попал.
— Что ж рука… Сейчас-то она не ошиблась, а вообще стала давать маху. Видать, не по нраву ей, что до шестидесяти добрался.
— Не удалось, стало быть, вырваться?
— На прогулку! — раздалось в коридоре.
Дверь камеры распахнулась. Сидевшие целый день в спертом, прокуренном воздухе заключенные кинулись к выходу. В камере остались Ильсеяр с дедом и Егор Иванович со своим старым приятелем Мустафой.
— Не удалось! Да ведь точно мыши летучие, по ночам шастают, проклятые. Еще ладно только меня взяли. Не то вдвоем с гостем сюда прикатили бы. К счастью, успел проводить его.
— Что за гость-то?
— Хороший мужик. И встретились мы с ним совсем необычно. Ты, ровесник, знаешь, человек я морской. На море родился, на море вырос. Суша для меня что? Пустяки! Мне водный простор нужен и чтобы волны, как львы, кидались. Ну тут у вас, известно, ни воды серьезной не увидишь, ни волн. А вот пару дней назад на Белой настоящая буря была, волны настоящие. Вот они, волны, и вынесли ко мне того хорошего человека…
— Ты, брат, о чем-то шибко загадочном собираешься рассказывать, — сказал Мустафа.
— Вот послушай, — продолжал матрос. — Получил я задание в этих местах с человеком связаться, лесником он работает. Шел, это значит, берегом Белой. Ночью было дело. Ветер, дождь. Волны точь-в-точь по моему вкусу. Вдруг слышу выстрелы. Стреляют с того берега. Постой, думаю, пуле пропуск не требуется, возьмет и влетит в тебя. Спрятался за камень. А стреляют все чаще да чаще. Пули стали вокруг меня посвистывать. Ни людей не видать, ни разговоров не слыхать. Кто стреляет, в кого — неизвестно. Постреляли, постреляли да перестали. Вылез я из-за камня. Стоп! Тут молния как сверкнет, как засветит, я и вижу — человек к берегу плывет. Барахтался, барахтался, но выплыл, а у самого голова перевязана…
— Дедушка, это же он о нашем папе рассказывает! — крикнула Ильсеяр, кинувшись к деду Бикмушу.
Дед Бикмуш, и сам взволнованный, приподнялся на нарах и пытался опустить ноги на пол. Ильсеяр расплакалась.
Дед Бикмуш замахал на нее рукой, но тоже не выдержал, всхлипнул.
— Бакенщик он был? Мэрдан? — спросил он, подавшись к матросу всем телом.
— Да… да… бакенщик. Мэрдан Бикмуллин.
— Папа! Жив мой папа! — закричала Ильсеяр. — А нам говорили, что он умер, утонул.
— Утонул? Э нет, ему тонуть нельзя. У него дел много, — сказал старый матрос. — Переночевал у меня и пошел. С мужиками ему в деревнях потолковать надо. Скоро, значит, они дадут белякам знать о себе…
Глава 7Прекрасны Белой берега
Хороши на Белой лунные ночи!..
Синее, словно васильковый цвет, небо сверкает россыпью звезд. А полная луна забралась высоко и заливает сиянием плавно бегущие воды Белой. И в путь хорошо отправиться вдоль по берегу Белой в такие ночи!.. Отрежешь у первого же придорожного дерева добрый сук себе в товарищи и идешь, любуешься на луну, на звезды, на серебристое сияние реки. Ты шагаешь себе, а луна — словно истомилась она в одиночестве, словно радуется этой встрече — движется вместе с тобой…
Вот на луну набегают легкие, прозрачные облака. Гаснет свет на воде, и Белая сразу становится печальной. А облака все плывут, похожие то на подтаявший снег, то на вспененные бурей волны.
Ты идешь, восхищенный всей этой красотой, и даже не замечаешь, сколько прошел верст. Однако ноги все же притомляются. Ты взбираешься выше по откосу, ложишься под копною ржи или просто под деревом и начинаешь, глядя в высокое небо, на легкие, перистые облака, вспоминать прошлое, загадывать будущее. А будущее представляется тебе небывало прекрасным, светлым и вольным. Да, да, именно таким: прекрасным, светлым, вольным. И ты улыбаешься, безмолвно вздыхаешь, точно боишься спугнуть тишину, и опять отдаешься окружающей тебя красоте.