— Внучка, — повторил он, догнав Ильсеяр и переводя дыхание.
Ильсеяр, которая еще находилась под впечатлением тяжелых дум о матери, смотрела на старика отчужденным взглядом. В ней сейчас боролись два совершенно противоположных чувства к Матвею Ивановичу: вражды и сострадания.
Матвей Иванович чувствовал это и стоял перед ней, не находя слов, чтобы начать разговор. Потом торопливо расстегнул ворот рубахи и снял с цепочки с нательным крестом маленький перстень.
— На, возьми колечко твоей матери. Я его снял с пальца покойной. Как память о ней хранил. Теперь ты его носи.
Матвей Иванович протянул перстень растерявшейся Ильсеяр и дрожащими руками надел его ей на палец.
— Не поминай меня лихом, внучка. Что поделаешь? Я бы сейчас душу отдал, чтобы мать твоя была жива. Что я могу сделать?..
И вдруг он неожиданно резким движением сорвал с шеи цепочку с большим медным крестом.
— Вот он повелел мне убить родную дочь! Он! — Старик застонал и с силой швырнул крест оземь.
Крест, глухо звякнув, ударился о камень и упал в дорожную пыль.
Матвей Иванович стоял в расстегнутой рубахе — страшный и жалкий.
Ильсеяр, оцепенев, смотрела в его страдающие глаза, потом перевела взгляд на перстень. И странно, ей почудилось, будто из блеснувшего в свете луны камешка на нее глянула мать, красивая и добрая, как рассказывал ей отец. Ильсеяр даже поднесла перстень ближе к глазам, но видение уже исчезло.
Девочка словно онемела. Матвей Иванович понял, какое смятение он внес в еще не окрепшую ее душу, и хриплым от волнения голосом сказал:
— Прости, внучка, до свидания. До свидания, дорогая. Ежели свидишься с отцом наперед меня, передай ему поклон.
— Передам. До свидания, дед Матвей.
Ильсеяр повернулась и побежала к Белой, туда, где стояла их будка. Но вдруг она вспомнила, что за пазухой у нее лежат еще листовки. Она остановилась. Жена дяди Громова велела передать их каенсарскому кузнецу Гаязу. Во-он она, деревня Каенсар, на высоком берегу впадающей в Белую речки. Отсюда виднеется только ее кладбище. Идти туда или отложить на завтра, а сейчас пойти домой, поспать немного? Нет, тетя Марфа говорила, что надо скорее…
Ильсеяр свернула на дорогу в Каенсар.
Глава 8В кузнице
Вон показался мост через речку. Единственная проезжая дорога, большак, по которому белые привозят оружие и увозят награбленное в окрестных деревнях добро, проходит через этот мост. Поэтому и охраняют его крепко. Однако, несмотря на охрану, мост поджигали уже дважды. Кто поджег, осталось неизвестным. Но с той поры гражданских через мост не пускали. Так и пошло: пешие переправлялись на лодках, а кто на лошадях — объездом, через каменный мост, до которого отсюда полдня пути. Ни то, ни другое не устраивало Ильсеяр: чтобы переехать на лодке, нужны деньги, а делать крюк некогда, да и заморилась она очень. Девочка решила перебраться на противоположный берег другой известной ей дорогой.
Свернув от большака влево, Ильсеяр через овражки и кустарники выбралась к берегу и сползла вниз до самой воды. Сидевшие на песке лягушки, испуганные ее появлением, одна за другой шлепнулись в воду. Мелкие рыбешки, приплывшие к берегу в поисках пищи или прячась от больших рыб, сверкнули серебристой чешуей, вильнули задорно хвостиками и скрылись в глубине. Ильсеяр внимательно прислушалась, осмотрелась кругом. Потом разделась, завернула в одежду листовки и, привязав узел с платьишком к голове, влезла в воду. Высунув из воды только голову, она бесшумно, совсем как те партизаны, которые захватили пароход белых, поплыла на тот берег. Выбравшись на отмель, Ильсеяр быстро надела свою одежонку прямо на мокрое тело. Затем, держась самой стенки обрыва, дошла до Каенсара, до тропки, которой женщины деревни ходят по воду. Чутко прислушиваясь к каждому шороху, Ильсеяр медленно поднялась наверх. Поднялась и тут же в страхе опустилась на корточки.
По улице с винтовками за спиной шагали два солдата, а напротив дома Карим-бая стояло несколько оседланных лошадей.
Ильсеяр поползла вниз под обрыв. Дом, где жил кузнец Гаяз, недавно сгорел, и теперь Ильсеяр не знала, где его разыскивать. Самое верное, конечно, спрятаться пока в прибрежных камышах. Скоро займется день, и женщины спустятся к реке за водой. У них и спросит Ильсеяр, как найти Гаяза.
Ильсеяр уже сползла было до низу, как кто-то окликнул ее по имени. Она вздрогнула от неожиданности, но не очень испугалась: голос был ласковый и удивительно знакомый.
Ильсеяр стала вглядываться туда, откуда послышался этот голос, и увидела притаившуюся за большим камнем, лежавшим в стороне от тропинки, девичью фигуру. То была Зухрэ, внучка бабушки Сарби, девушка, которую партизаны вырвали из рук белых. При виде ее Ильсеяр сразу почувствовала облегчение. Широко улыбаясь, она побежала к Зухрэ. Та и сама кинулась навстречу Ильсеяр, обняла ее.
— Ах ты мой цветочек, пригожая ты моя! — приговаривала она, целуя Ильсеяр в щеки, в глаза.
Потом спросила, зачем она пришла в деревню. Ильсеяр, не вдаваясь в долгие объяснения, заявила Зухрэ, что она очень торопится.
— Мне бы только Гаяза-абы повидать, Зухрэ-апа, — сказала она.
— Да ведь, дома его нет, миленькая, — ответила Зухрэ. — Но идем скорее отсюда. Здесь опасно. Сюда белые лошадей пригоняют поить. Солдаты у нас в деревне на постое. Много очень их… Я заметила, как ты поднималась к деревне, да не успела добежать. Я вон оттуда следила.
— А-а… — протянула Ильсеяр, хотя и не поняла, за кем следила Зухрэ.
Они зашагали прочь от деревни и скоро оказались у землянки, вырытой под обрывом на самом крутом месте. Ильсеяр и прежде бывала здесь. Раньше тут пережигали уголь, курили смолу. Еще весной Ильсеяр приходила сюда с дедушкой за смолой, чтобы лодку просмолить.
Сейчас в землянке, к удивлению Ильсеяр, была кузница. У горна, в котором неярко горели угли, стояло точило. Его большой, как жернов, камень крутил мальчик. Он был, пожалуй, еще меньше Ильсеяр. Крутил старательно, обеими руками. Покрутит немного и забавно так подтянет одной рукой сползающие штаны. Потом опять крепко возьмется за ручку точила. За точилом работал старик, весь в саже. Он натачивал, то и дело поднося к глазам, какую-то длинную, узкую металлическую вещь.
Мальчишка оказался проворным. Как только увидел вошедшую с Зухрэ чужую девочку, толкнул босой ногой старика. Тот всем корпусом повернулся к двери. Зухрэ поспешила его успокоить:
— Своя, дед Юлдаш, к Гаязу-абы пришла.
— Как дела, дочка, с чем пожаловала? — спросил старик, а сам, не останавливаясь ни на миг и в то же время ожидая ответа Ильсеяр, продолжал работать.
Когда Ильсеяр, подойдя поближе, увидела, что точил старик, ее даже оторопь взяла. В руках у него была самая настоящая блестящая сабля, как у тюремных надзирателей. Она и ответить-то смогла только после того, как старик еще раз поинтересовался, зачем она пришла в кузницу.
— Мне Гаяз-абы нужен…
— Зачем?
Ильсеяр промолчала.
— Серп, что ли, у тебя, милая, затупился? — пошутил старик.
Но Зухрэ прервала его:
— Да не мучь ее, дед Юлдаш. Заморилась она, далеко шла. Сядь, Ильсеяр, посиди. А ты, Габдулхак, иди постой за камнем, да следи внимательно… — Зухрэ кивком указала мальчику на дверь, а сама стала на его место.
Мальчик ушел. Старик повертел перед глазами саблю, осторожно провел по ее лезвию пальцами и, сдвинув на затылок тюбетейку, слегка коснулся саблей своих волос, ставших от частой, видимо, пробы совсем неровными. Когда в корытце с водой под точильным камнем упало несколько седых волосков, дед Юлдаш весь засиял, будто помолодел, и, ухмыляясь, протянул саблю Зухрэ.
— На, дочка, готова железка!
Вдруг Ильсеяр вспомнила, как она поджидала в кустах на берегу Белой кузнеца Гаяза и передала ему таинственные слова отца: «Остуди железки землей». Не об этих ли железках шла тогда речь? Уверенная в правильности своей догадки Ильсеяр проследила глазами за Зухрэ, которая, взяв саблю в обе руки, пошла в темный угол за печкой, и, как бы между прочим, сказала:
— Не лучше ли студить железки землей, поглубже их закапывать?
Старый кузнец внимательно посмотрел на Ильсеяр и, улыбнувшись, ответил:
— Было время, глубоко закапывали, а нынче нельзя. Надо, чтобы поближе были, на всякий случай.
Он взял с пола длинный брусок железа и, бросив его на угли, стал раздувать мехи. Уже погасшие было угли, вспыхнув, засверкали искрами.
— Та-ак, — протянул дед Юлдаш, — стало быть, ты издалека к нам пришла?
— Издалека, дедушка.
— Та-ак, — протянул еще раз старик и перевернул накалившийся с одного боку брусок.
Зухрэ вышла из-за печки и подложила в горн углей. Затем по знаку деда Юлдаша выхватила клещами из огня раскаленный брусок и положила на наковальню. Старик взял тяжелый кузнечный молот и стал мерными ударами бить по бруску.
В это время в кузницу влетел Габдулхак и сообщил, что какой-то солдат ведет коней на водопой. Старик плюнул с досады. Отбросив поднятый для удара молот, он взял из рук Зухрэ сплющенное железо и сунул его в мокрый песок, потом, ворча себе под нос, бросил на угли серп с поломанными зубьями и стал неторопливо раздувать мехи.
— Прикуривать заходят сюда… — объяснила Зухрэ.
Однако солдат не показывался. Вскоре опять прибежал Габдулхак и, сказав, что солдат уже напоил коней и поднимается к деревне, вышел из кузницы.
— Такие вот дела, дочка. Кому как, а нам эдак, — вздохнул дед Юлдаш, вытаскивая из песка железо.
Ильсеяр, которая с любопытством следила за суетой в кузнице, сочувственно покачала головой и обратилась к Зухрэ:
— А как же Гаяз-абы?
Занятая работой Зухрэ даже забыла о деле Ильсеяр.
— Он, миленькая, не вернется до завтрашнего вечера, — промолвила она смущенно.
Ильсеяр с опаской взглянула на старика. Но Зухрэ знаком дала ей понять, что его можно не бояться. Тогда Ильсеяр вынула из-за пазухи свернутые листовки и протянула им.