Не успел Мэрдан замолкнуть, точно в подтверждение его слов, далеко, очень далеко раздалось несколько орудийных выстрелов.
Ильсеяр взглянула на отца.
— Это красные, папа?
— Красные, дочка, красные.
— Они сюда идут, папа?
— Конечно, конечно, сюда.
Бакены, которые еще недавно, прорезая своими огнями ночную тьму, освещали Белую, теперь померкли. Сейчас уже виднелись не огни их, а белые и красные воронки, да тени легко покачивались на тихой воде.
Мэрдан медленно поднялся на ноги и потянулся.
— Пойдем, Ильсеяр, бери весла. Бакены надо поту-шить. И так они даром горят. За всю ночь хоть бы один пароход проплыл... А вот кончится война, увидишь… О-о… тогда по-иному все пойдет. Не успеет пароход показаться снизу, как сверху приплывет другой. А там загудят буксиры, барж сколько пойдет… еще пароходы да лодки...
— А тогда здесь одни красные будут?
— Только одни красные, дочка.
— Пойдем скорее, папа.
Ильсеяр вприпрыжку сбежала с берега и влезла в лодку. Дождавшись отца, она наладила весла и, медленно погружая их в воду, начала грести. Вдруг наверху залаяла собака. Это Актуш, который уже давно выскочил из дома и успел намаяться, бегая по полю и разоряя кротовые норы, увидел Ильсеяр и подавал ей голос:
«Гав! Гав!»
— Актуш, Актуш, беги сюда!
Собака спрыгнула с обрыва вниз, кинулась в воду и, пошевеливая торчавшими из воды ушами, поплыла за лодкой.
Мэрдан оглянулся:
— Ишь, как соскучился по тебе Актуш.
— Собаки умеют скучать?
— А как же!
— Так же, как я по тебе?
— Об этом мы у него самого спросим... Поторапливайся, Актуш! Хозяйка тут кое о чем спросить тебя хочет.
Ильсеяр засмеялась. Актуш быстро доплыл до них, и Мэрдан втащил его в лодку.
— Ну, поговорите теперь…
— Он же не умеет разговаривать…
Отряхиваясь от воды и вертя мокрым хвостом, собака тыкалась мордой к Ильсеяр и к Мэрдану. Мэрдан схватил ее за ошейник и посадил на дно лодки.
— Сиди здесь. Не трясись, не трясись, одежу забрызгаешь. Сколько ты мышей поймал все-таки? — пошутил он.
Собака взвизгнула.
— Вот вчера он поймал так поймал, папа, — сказала Ильсеяр, забывая грести. — Куропатку, вот такую!
Собака, словно в подтверждение ее слов, взвизгнула еще раз.
Ильсеяр снова схватилась за весла, а Мэрдан, прижав к себе локтем рулевой гребок, начал скручивать, цигарку.
Как старательно ни гребла Ильсеяр, большая лодка двигалась неторопливо. Закурив цигарку, Мэрдан взял в руки гребок, и лодка чуть накренилась по движению гребка. От утренней ли прохлады, или просто хотел он согнать дремоту, Мэрдан встряхнулся. Лодка качнулась, и вокруг по воде пробежали легкие волны.
Когда погасили второй бакен, лодку пустили по течению. Ильсеяр, оставив весла, заправила под платок выбившиеся на лоб волосы. Потом повела веслами раза два и снова выпустила их, взглянула отцу в глаза:
— А завтра ты меня возьмешь на гору, да, папа?
Мэрдан широко улыбнулся ей, кивнул головой и запел сильным своим голосом протяжную песню:
Прекрасны нашей Белой берега,
Разгоняют все горестные думы...
Они подплыли к последнему бакену. В эту минуту показался огненно-красный диск солнца и вся гладь реки осветилась золотистым отблеском его лучей. Тут же сверху раздался мягкий, ласковый оклик:
— Ильсея-ар!..
— Вон и дед твой поднялся, дочка.
Ильсеяр вскочила и взглянула вверх. На самом краю обрыва стоял старик; казалось, он вот-вот сорвется оттуда.
— Де-е-душка-а!.. — закричала Ильсеяр и изо всех сил загребла к берегу.
Скоро лодка ткнулась острым носом в песок. Не дожидаясь, пока отец поставит лодку на причал, Ильсеяр выпрыгнула из нее и полезла по крутизне к деду. Актуш тоже не отставал, резвясь и прыгая, бежал за хозяйкой.
Мэрдан крикнул вслед дочери:
— По тропке лезь, коза! Упадешь!
Однако в его словах не было и тени недовольства или наставления. Наоборот, Мэрдану явно нравилось, что его дочь растет выносливой, проворной и ловко, как дикая козочка, взбирается по крутым склонам Белой. Видно, Ильсеяр чувствовала это, она даже глазом не повела в сторону тропинки и продолжала карабкаться напрямик.
— Хорошо поспал, дедушка?
— Как медведь.
Ильсеяр повисла на шее у старика с добродушным лицом, сильно похожего на ее отца, но только невысокого ростом.
— Рыбу удить, дедушка?
— Ежели клюнет.
Дед Бикмуш — отец Мэрдана — был стар, доживал седьмой десяток лет. Большую часть этих лет он провел на шахтах Урала, рубил уголь. Но, как начал стареть и терять силы, хозяева прогнали его с работы. Тогда дед Бикмуш пошел со своей старухой пешком за семь или восемь сотен верст в родную деревню к сыну Мэрдану. Брели они, питаясь подаянием сердобольных людей. Ночевали, где пустят, ели, что подадут.
Только сломилось на половине пути крыло деда Бикмуша — умерла его старуха, с которой он прожил вместе сорок лет. После ее смерти для деда Бикмуша, уставшего от вечных невзгод, жизнь и вовсе потеряла смысл. Ноги едва тащили его, и за подаянием у чужих окон дед останавливался редко, лишь когда совсем терял силы.
Бедный старик все плакал и плакал. Развертывал он узелок со скудной едой, а кусок все равно в горло не лез, не с кем было делить его теперь, не было с ним подруги, с которой вместе переносил он все горести и беды жизни. Так, в слезах и горьких размышлениях, прошел дед Бикмуш свой долгий путь, и наконец нога его ступила на землю, которую он когда-то возделывал своими руками. Плетка помещика, кнут нужды… И все-таки родина!.. По родной земле и ноги его пошли шибче. Приободрился старик.
… Показался минарет мечети. Вот и околица. Стог, скирды… Все знакомо, все близкое, родное! Остается повернуть за угол...
Дед Бикмуш повернул за угол. Но тут сломилось и второе его крыло. Повстречавшийся ему старик пастух поведал о том, что Мэрдана давно уже изгнали из деревни, рассказал, какая жестокая судьба постигла сына.
Оказалось, что и начавшийся в краю голод мулла свалил на жену Мэрдана. Потому, дескать, недород, что неверная пьет воду из нашего родника. Даже колышка на дворе не оставили. Все сожгли. До последнего камня заставил мулла вырыть и выбросить в падалище.
Дед Бикмуш упал ничком на отчую землю, заросшую бурьяном и крапивой, поплакал и пошел, выпрашивая милостыню, искать своего сына.
После долгих хождений добрел он до берегов Белой, и стали они жить с той поры втроем — Мэрдан, Ильсеяр и дед Бикмуш. Старик с внучкой помогали Мэрдану, летом ловили рыбу, а зимой и на охоту ходили. Дед Бикмуш любил рассказывать Ильсеяр о шахте, о людях с кожей, навеки впитавшей угольную пыль, об их бунтах против хозяев.
Так и жили они последние годы.
… Ильсеяр вмиг сбегала к будке и принесла жестяную банку.
— Смотри, дедушка, черви-то какие жирные. Я их еще с вечера накопала… Дай, я сама понесу.
И, не дожидаясь ответа деда, Ильсеяр выхватила у него из рук удилище и побежала вниз, к реке.
В это время Мэрдан вычерпывал из лодки воду. Дед Бикмуш оставил Ильсеяр и подошел к сыну. Он что-то шепнул ему, указав головой в сторону будки. Мэрдан молча кивнул и крупными шагами направился к тропе, которая взбиралась наверх. Дед Бикмуш окликнул Мэрдана, еще что-то сказал ему и вернулся к внучке. Та, конечно, стала бы расспрашивать, о чем это там шептался дед, но старик тут же перевел ее мысли на другое:
— Может, искупаемся сначала? Погляди, вода как сверкает, так и зовет к себе.
— А рыбу не вспугнем?
— Нет… Мы отойдем туда, подальше.
Ильсеяр побежала за широкоствольный, развесистый дуб, одиноко возвышавшийся на берегу.
— Ты далеко не заплывай, как бы течением не унесло, — сказал ей вслед дед Бикмуш, развязывая лапти.
А Ильсеяр уже нырнула в воду, потом вынырнула и, легко взмахивая руками, поплыла к середине Белой.
Дед Бикмуш заковылял к самому краю берега и закричал:
— Куда ты?
Ильсеяр же, будто и не слыша вопроса, стала звать деда к себе:
— Дедушка!.. Плыви сюда!..
Нет, старику за ней не поспеть.
— Ты сама сюда плыви!
Ильсеяр подплыла к нему. Нырнув перед самым его носом, она показалась из воды далеко за его спиной и спряталась за бакен. Видя, что дед тревожно оглядывается, она закричала кукушкой:
— Ку-ку, ку-ку…
— Ты где? Вот шельма… Не пугай меня так.
Накупавшись вволю в прозрачной теплой воде Белой, дед Бикмуш с Ильсеяр закинули удочки. Долго сидели дед и внучка, глядя на поплавки. А поплавки и не шелохнулись ни разу. У Ильсеяр стал пропадать интерес к ужению. Она то и дело вытаскивала удочки, меняла наживку, а рыба все равно не брала.
— И не притрагивается к червячкам. Хоть бы какая красноперка клюнула.
Набивая трубку, посетовал и дед Бикмуш:
— И рыб, что ли, всех на Белой спугнули? Может статься! Ведь с самой весны — бух да бах, бух да бах. Никак не выберутся отсюда, вражины.
— Кто?
— Кому бы еще, белые…
— Белые? Дядя Андрей говорит, не будь белых, войны бы не было, — прервала Ильсеяр деда.
Такое начало разговора пришлось ей по душе, она даже пересела поближе к старику. Тот спокойно ответил ей:
— Что поделаешь, появились вот на беду.
— Откуда же они взялись, дедушка? Раньше и не слыхать было про них.
— Да уж взялись…
— Я и говорю, откуда?
— Одни из чужих земель, другие…
— А где эти чужие земли?
— Далеко.
— Сколько верст?
Старику стало досадно, что не может он толком рассказать ничего.
— На этакое у меня, внучка, поплавок легковат. Знаешь у кого спроси — у дяди Андрея. Он уж мастак…
Ильсеяр выбросила в воду червяка, которым собиралась наживить крючок, отвернулась от деда:
— Просто ты не хочешь говорить. Папа тоже, что ни спросишь, начинает про дядю Андрея.
— Эх, внучка, как же я тебе скажу, чего не знаю! Ежели сказать, что красные за бедных, а белые за богатых, тебе и самой про то известно. Ну, а коли дальше, тут уж я мелко плаваю, милая, мелко.