Они снова поплыли к середине реки.
И на этот раз им пришлось немало покрутиться со своей лодкой, поворачивая ее и влево, и вправо, чтобы как-нибудь набрести на пулемет. И только в полдень, когда солнце вошло в зенит, пулемет был найден.
Теперь, когда пулемет уже лежал на отмели, возник еще вопрос: где его разбирать? Тащить в будку или в пещеру к Уметбаеву — одинаково опасно. Пораздумав, подняли пулемет наверх, устроили у самого обрыва в глубокой, просторной яме, которая густо заросла со всех сторон шиповником. Сначала наломали веток, чтобы было чем прикрыть сверху, если покажется кто из посторонних, затем принялись очищать пулемет от песка и водорослей. Уметбаев не мог налюбоваться на него.
— Как будто на дне сундука лежал, красавец мой, все у него на месте, все целехонько! — говорил он, поглаживая пулемет рукой.
После долгой возни пулемет, наконец, разобрали. Яма стала походить на походную военную мастерскую. Кругом лежали пулеметные части, шомпола, ружейное масло. Каждую часть Ильсеяр тщательно протирала керосином. Дед Бикмуш выкопал и притащил патроны, которые он тогда сам зарыл в землю. Патроны в земле отсырели, и их высушили, разложив на солнышке.
Работа кипела.
Но, когда принялись за сборку, дело пошло медленнее. А с замком и вовсе застопорилось. Боевая пружина никак не желала влезать в замок. Тут, конечно, нужны были и сила и сноровка. Пружина же, будто чувствовала, что правая рука у Уметбаева не действует и что опыта у него тоже маловато, — все баловала: то вырывалась из рук, то в самый момент, когда, казалось, уже все в порядке, выскакивала из замка. Словом, для руки, которая с трудом закручивала даже цигарку, эта работа была очень трудной.
Прежде у Ильсеяр бывали дни, казавшиеся ей такими долгими, что она с сомнением посматривала на солнце: не остановилось ли оно? Она как-то поделилась своими подозрениями и с лесником Андреем.
Тот засмеялся:
«Солнце? С ним это иногда случается, заглядится на красивую девчонку и стоит смотрит. Наверняка ты ему на глаза попалась…» — сказал он.
«А бывает, солнце слишком быстро заходит, правда, дядя Андрей?»
«И это бывает. Увидит, что в Белой девочка-чумичка купается, возьмет и закатится».
«Ну да?..»
«Так и делает».
Когда Ильсеяр немного подросла, она поняла, что дядя Андрей подшутил над ней, и даже обиделась на него.
А вот теперь занятой делом Ильсеяр представлялось, что солнце зашло гак быстро, точно пристанские крючники зацепили его крюком и стащили с неба. Вон уже и нет его! Над Белой сгустились сумерки, а пулемет все еще не был собран. Они с дедом Бикмушем зажгли бакены. Старика после вкусной жирной ухи, сваренной с луком и перцем, стал одолевать сон. Чаем из сухих листьев его уже нельзя было перебороть.
— Ты иди спать к себе в горницу, мы к себе, — сказал дед Бикмуш Уметбаеву. — Есть у меня верный человек. Старый солдат. Ежели он еще не успел податься к партизанам, я на рассвете найду его. Он-то уж знает его язык, — кивнул старик на пулемет.
— Вы идите, а я еще повожусь, — отказался уходить Уметбаев.
Дед Бикмуш с Ильсеяр направились было к будке, да старик тут же повернул обратно.
— Не выйдет так… Как же ты один? — сказал он, задумываясь. — Вот что. Ты, внучка, останься помогать Джумагулу. А я возле будки посижу. Только, смотрите, осторожно. Ежели что — я крикну: «Хватит тебе, внучка, возвращайся, завтра найдешь. Кому нужна твоя сломанная гребенка!» Ладно?
— Замучаешься ты, дед Бикмуш. Лучше ложись, поспи.
Старик только рукой махнул.
Втроем они вбили по краям ямы заготовленные днем колышки, натянули на них сшитое из мешков полотнище, а сверху набросали веток и травы.
— Ха-а, не хуже шатра Салават-батыра получилось.
Уметбаев опустился возле пулемета на колени и снял свою куртку с фонаря. В яме сразу посветлело.
— Спасибо, дед Бикмуш, ты уж иди к себе. А ты, Ильсеяр, подержи-ка вот это…
Долго они трудились так. Но вот Джумагул заметил, что Ильсеяр частенько позевывает, и велел ей прилечь.
— Когда понадобишься, разбужу.
Ильсеяр не стала противиться, легла в сторонке и укрылась курткой Уметбаева. Уметбаев поднялся, выглянул из ямы и, провожая глазами убегающий за облака месяц, произнес про себя:
— Интересно, молодой это месяц или на ущербе?
Собственно, не так уж это было ему интересно. Не все ли равно юному партизану, зародился месяц или уже убывает?
Джумагул бросил взгляд на Ильсеяр: спит.
Однако Ильсеяр не спала. Ей уже давно расхотелось спать. Она просто лежала и смотрела из-под куртки на Уметбаева.
А тот, из боязни ли, что могут заметить их, или пожалел керосин, убавил свет в фонаре и опять занялся замком.
Сначала, чтобы не разбудить Ильсеяр, он возился тихо. Потом, собрав все силы, принялся вставлять пружину в замок. Нажимал здоровой рукой на пружину, а раненой придерживал замок. Рука, вероятно, сильно болела. Лицо Джумагула исказилось, но он продолжал свое дело. Пружина уже не раз выскакивала из гнезда. Как-то даже больно ударила Джумагула по плечу.
Дед Бикмуш, когда у него что-нибудь не ладилось, всегда ругался, поминал всех чертей и отплевывался. Уметбаев же не выругался, не плюнул и ни одного черта не вспомнил. Взял отскочившую пружину и снова начал налаживать замок.
На воле поднялся ветер. Заморосил дождь. Наступила полночь. А Ильсеяр лежала, борясь со сном, и все наблюдала за Уметбаевым. Она и восхищалась им, и жалела. Ей хотелось сказать ему: «Ложись, Джумагул-абы, устал ты», — но она постеснялась. Наконец девочка решительно поднялась.
— Зачем же ты встала, умница?
— Ну да, сам говорил — разбужу, а вот не разбудил!
— Да пока не надо еще. Спи, милая, — сказал Уметбаев, — спи. Я сам справлюсь.
— Одному тебе трудно, Джумагул-абы. Давай я подержу.
Ильсеяр взяла обеими руками замок и прижала его к кожуху. Уметбаев, довольный, смотрел, как старается помочь ему Ильсеяр. И еще энергичнее стал прилаживать пружину. Однако у Ильсеяр глаза явно слипались, и Джумагул опять пожалел ее.
— Иди спи. Ты ведь еще ребенок. У нас в Белебее дети давно уже спят…
Эти слова не понравились Ильсеяр. Сегодня ей почему-то совсем не хотелось, чтобы Уметбаев смотрел на нее как на маленькую. И держала она себя точно большая.
— «Ребенок», — передразнила она его. — Ты и сам…
— Что «сам»?..
— Ты ведь и сам не дорос до дяди Костина.
Уметбаев смущенно покачал головой.
После долгих мучений пружина, кажется, начала поддаваться. Она уже почти вошла в гнездо. Уметбаев, забыв обо всем, стал подталкивать ее и раненой рукой.
— Ага, ага!.. Держи крепче, Ильсеяр!..
И вдруг он застонал. У него было такое ощущение, будто тысячи игл вонзились в его рану. Не стерпев боли, он отпустил пружину. Пружина с силой отскочила и ударилась о землю.
Ильсеяр увидела, как бинт на руке Уметбаева окрасился кровью.
— Джумагул-абы, у тебя кровь! Джумагул-абы!
Уметбаев весь сжался от боли.
— Развяжи, — простонал он, — скорей…
Ильсеяр развязала бинт.
— Кровь бежит у тебя!
— Ничего, — сказал Уметбаев, опять застонав. — Приложи вату и завяжи потуже. Туже, еще туже…
Ильсеяр, волнуясь, туго перевязала руку и с жалостью уставилась на побледневшее лицо Уметбаева.
— Больно ты напрягся, Джумагул-абы. Говорил ведь дедушка — остерегайся, рану не растрави, а ты не послушался.
Уметбаев ничего не ответил.
Да и что ему оставалось говорить! Он снова потянулся к замку.
— Ты иди домой, моя умница, ложись спать.
— А ты почему не ложишься?
— Я… У меня работа…
— Тяжело же тебе с раненой рукой.
— Раненой? А, да. — Уметбаев, поморщившись, взглянул на свою руку. — Тяжело… Как я на фронте с ней буду, если она не заживет? Скоро наши придут. Мне надо отправляться с ними на фронт. А, Ильсеяр?
— Что же сделаешь? С такой рукой воевать, Джумагул-абы, не придется. Учиться поедешь в Уфу.
— О-о, нет.
— А рука?
— Что рука… Если и совсем отнимут руку, не отстану я от своего отряда. Нет, Ильсеяр, не отстану.
Глава 14Шумят волны на Белой
Дед Бикмуш один раз уже наведывался к ним. За полночь он пришел опять. Ильсеяр и Уметбаев оба спали.
Услышав шаги деда, Ильсеяр приподнялась:
— Случилось что-нибудь, дедушка?
— Нет, нет. Спи спокойно.
Ильсеяр снова легла, но тут же, вспомнив о чем-то, взглянула на Уметбаева.
Тот, видно, как вставлял патроны в пулеметную ленту, так, положив голову на пулемет, и заснул. Рядом с ним стояла плошка с патронами, а лента была в его руках.
— Спит, — мягко произнесла Ильсеяр и повернулась к деду: — Дедушка, ведь собрали мы пулемет. Я тоже помогала. Джумагул-абы сказал, что, если утро будет спокойное, мы испытаем его, только не на воле, а внизу, в пещере.
Дед Бикмуш, довольный, потянулся к пулемету, но так с протянутой рукой и застыл. Где-то недалеко раздались такие мощные орудийные выстрелы, каких не было слышно с той поры, как началось отступление красных.
Ильсеяр вскочила с места:
— Стреляют, дедушка!..
— Стреляют, внучка, стреляют. Приближается фронт, — сказал обрадованно дед Бикмуш и еще больше подкрутил фитиль в фонаре.
— Да уж не наши ли это, дедушка?
— Наверняка наши! Вон опять, слышишь? Пойду-ка взгляну.
— И я, дедушка!
— Что ж, пойдем, накинь только бешмет.
Схватив бешмет, Ильсеяр торопливо полезла за дедушкой из ямы.
Было еще темно.
Грохот пушек раздавался где-то невдалеке.
Дед Бикмуш не ошибся. Тесня и громя банды белых, шли долгожданные красные части, партизанские отряды. Их повсюду встречали с ликованием. Трудовое крестьянство, изнывавшее под сапогом белобандитов, группами присоединялось к красноармейским частям. Закаленная и окрепшая в боях, Красная Армия наступала все яростнее, и враг, как волчья свора, убегающая от огня, откатывался перед грозным натиском. Красная Армия освобождала всё новые деревни и города. На Белой утверждалась советская власть.