Вот тут-то из-за будки с криками «ура» появился батальон. Подоспел и буксирный. В эту минуту ухо мне и царапнуло… Но это неважно, пустяки! И говорить не стоит…
Из будки вышел красноармеец и позвал Уметбаева к командиру. Уметбаев побежал, сказав на ходу:
— Я сейчас…
Ильсеяр опять почувствовала себя одинокой, оторванной от всего мира. Ей почему-то хотелось, чтобы Уметбаев все время был с ней. Она бы рассказала ему о дедушке и поплакала. Однако он не показывался. Ильсеяр постояла немного и, медленно ступая босыми ногами по мокрой траве, пошла к кустам шиповника.
— Эй, барышня!..
Ильсеяр обернулась на крик и, увидев стоявших поодаль от кустов офицеров, испуганно остановилась. Голос повторил:
— Ведерка воды не найдется, барышня?
Это спрашивал, кажется, старший из красноармейцев, охранявших пленных офицеров.
— Завтрак у гостей был солоноват, — добавил красноармеец, улыбаясь Ильсеяр. — Пить вот захотели. Уж ты принеси.
Ильсеяр безмолвно сходила в будку, принесла ведро воды и поставила его перед пленными.
Пленные, словно овцы, застигнутые бурей, стояли, тесно прижавшись друг к другу. Один был одет в серую солдатскую шинель, остальные — в шинелях из тонкого голубого сукна, с блестящими погонами на плечах.
Ильсеяр пристально смотрела на пленных и чувствовала, что ее снова начинает бить озноб. Вот они, офицеры, стоят совсем рядом с ней. А ведь кто-то из них убил ее дедушку. У Ильсеяр перехватило дыхание, руки сжались в кулаки. О, найти бы этого убийцу… Она обвела взглядом каждого из пленных. Кто-то из них… Конечно… Постой, а почему, собственно, она поит водой убийц своего деда! Ильсеяр уже хотела опрокинуть ведро, как вдруг глаза ее остановились на пленном в серой шинели. Странно, лицо этого солдата, который стоял съежившись и пряча руки в длинные рукава, показалось Ильсеяр очень знакомым.
«Кто же это? — спрашивала себя Ильсеяр, не сводя с него глаз. — Кто? Не знаю… Но я видела его…»
Офицеры один за другим подходили к ведру и пили воду. Наконец подошел и солдат. Ильсеяр так и впилась в него глазами. Она уже собралась сказать ему: «Я, дядя, где-то видела тебя», — но услышала торопливые шаги и оглянулась. К ней подошел Уметбаев.
— Пойдем, Ильсеяр, — сказал он и, помедлив, тихо добавил: — Попрощайся с дедом.
Ильсеяр безмолвно пошла с ним в будку.
Дед Бикмуш лежал на полу на свежем сене. На него надели белую сатиновую рубашку и суконные брюки — одежду, в которую он наряжался только по большим праздникам, когда ходил в мечеть. Усы и борода его были аккуратно подстрижены.
Ильсеяр, плача, припала на грудь дедушки, крепко обняла и поцеловала его. Затем сняла с косы красную ленту и, завязав бантом, приколола к его груди.
Командир батальона и несколько красноармейцев медленно понесли деда Бикмуша на гору, где была похоронена мать Ильсеяр, Варвара. Ильсеяр вместе с остальными красноармейцами шла за ними. Уметбаев все порывался подойти к девочке, утешить ее, сказать, что дед Бикмуш умер славной смертью, что он пожертвовал собой ради победы революции, и еще многое… Но успокоит ли это ее? Он сдержался, молча сменил одного из красноармейцев, которые несли деда Бикмуша, и зашагал так же, как Ильсеяр, низко опустив голову.
… Деда Бикмуша хоронил почти весь батальон — и красноармейцы и командиры. Каждый почел своим долгом бросить горсть земли на могилу этого славного старика, отдавшего жизнь за революцию.
Когда могильный холм был насыпан и командир батальона сказал над ним несколько теплых слов, раздались прощальные залпы. Командир постоял в молчании над могилой, потом с глубоким поклоном положил на нее свою буденовку и, круто повернувшись, пошел вниз. За ним последовали и остальные.
У свеженасыпанного могильного холма не осталось никого, кроме Ильсеяр с Актушем и двух красноармейцев, которые собирались обложить могилу дерном.
Актуш сидел в стороне и, глядя на могилу и склонившуюся рядом Ильсеяр, протяжно выл. А Ильсеяр в это время кончиком сломанного серпа выводила что-то на надгробном камне матери с той стороны, которая была обращена к могиле деда Бикмуша.
Ильсеяр возилась долго. Камень под ее рукой постепенно покрывался неровными буквами. Яркие лучи взошедшего солнца упали на камень, и в их сиянии какими- то особенно красивыми показались даже и эти буквы. Когда красноармейцы, закончив работу, остановились у камня, они увидели нацарапанную на нем надпись:
ЭТО МОГИЛА ДЕДУШКИ
ОН ПОГИБ ЗА РЕВОЛЮЦИЮ
ПРОЩАЙ, ДЕДУШКА
Глава 16Кто же он?
В дни тяжелого горя человеку всегда легче, когда рядом с ним есть близкие люди. Ильсеяр же осталась совсем одна и не знала, куда приклонить голову. Хорошо еще, здесь был Уметбаев. Однако и он все убегал к командиру.
Грустная и одинокая, брела Ильсеяр меж разбитых на берегу палаток. Среди них сновали красноармейцы в потрепанных шинелях, обросшие, с заскорузлыми руками. Девочка постояла у помеченных красными крестами зеленых палаток, в которых лежали раненые. Понаблюдала, как хлопочут над ними приветливые санитарки. Потом пошла к пленным. Подняв воротники и засунув руки в рукава шинелей, они лежали на земле как попало. Вокруг них по-прежнему стояли часовые.
Ильсеяр поискала глазами того человека в серой шинели, который показался ей знакомым. Однако его среди офицеров уже не было.
Ильсеяр обратилась к часовому, который попросил ее давеча принести воду для пленных:
— Дяденька, а тот солдат где?
— Он теперь не солдат, красноармеец. Добровольно вступил в Красную Армию.
— А где другие солдаты?
— Другие… Другие убиты в бою. Но их и было немного. Это ведь штаб. А в штабах солдат мало бывает. Солдаты — они воюют, в штабе же — все больше офицеры да золото, награбленное ими в городских банках.
— А ведь тот, который записался в Красную Армию, тоже солдатом был?
— Он, милая, денщиком был. Ну, как тебе объяснить? На побегушках у офицеров был, сапоги им чистил и все такое…
— А я, дяденька, видала его где-то. Только не помню где. Может, он из здешних мест?
— О-о, нет. Не здешний он, барышня. Ты не могла его видеть. Дальний он, питерский.
— А все-таки я его где-то видела, — настаивала на своем Ильсеяр.
Часовой заинтересовался:
— А зачем он тебе нужен, барышня?
— Да нет, не нужен, — ответила Ильсеяр, а сама, дождавшись, когда освободится Уметбаев, который что-то рассказывал командиру, показывая на окрестные деревни, заговорила с ним о том же: — Джумагул-абы, ты не знаешь того солдата?
— Да нет, что-то не встречал…
Но где могла видеть Ильсеяр этого узкоглазого, низколобого человека в серой шинели?..
Желая отделаться от преследовавшей ее мысли, Ильсеяр пошла в будку и разбудила спавшую на окошке Фатиму.
— Вот мы и остались без дедушки, Фатима, — печально сказала она. — Без дедушки, поняла? Эх, ничего ты не понимаешь…
Она опять уложила кошку на подоконнике и, всхлипывая, пошла вниз к пещере, где сидел взаперти Актуш. Собака не то что кошка, она все чувствует.
Актуш и в самом деле лежал понурый и даже не шевельнулся, когда к нему подошла Ильсеяр. Ильсеяр присела подле него и повторила все те же, гложущие ее сердце слова: «Остались мы без дедушки, Актуш», — и погладила его по голове.
Актуш, который в другое время прыгал, визжал бы от удовольствия, не обратил на ласку и внимания. Ильсеяр очистила его хвост от прицепившихся репейников, повела с собой к берегу и села на камень у самой воды. Она обняла за шею собаку и безмолвно устремила глаза на реку.
Белая, Белая!
Как безмятежно, спокойно и красиво она течет! Мерцающее сияние разлилось по всей ее глади. Резко вскрикивая, летают над ней чайки. Все как прежде. Крутые берега, дремучие леса, горы — все на своем месте. Нет только дедушки. Нет дедушки, который только вчера еще в это же время с пойманной рыбой в руках, довольный, поднимался вон по той тропинке.
Ильсеяр склонила голову на шею Актуша и горько заплакала: «Дедушки только нет, Актуш…»
В эту минуту там, наверху, красноармейцы в несколько голосов запели «Интернационал». Ильсеяр перестала плакать. Перед мысленным ее взором встали заключенные, певшие эту песню в тюрьме. Ильсеяр казалось, что они сейчас тоже поют вместе с красноармейцами.
Рассказать бы сейчас друзьям в тюрьме о гибели дедушки… Эх, вскочить бы на белого коня, который стоит у палатки и все переступает ногами, крикнуть красноармейцам: «Айда, дяденьки, к тюрьме! Я знаю, где тюрьма. Там томятся революционеры!» — и повести их за собой…
Тут в голове Ильсеяр мелькнула мысль, что, действительно, надо рассказать о тюрьме командиру, и она полезла по откосу наверх. Там, как будто навстречу ей, из палатки вышел командир. Он оглянулся кругом и крикнул:
— Тарасов!
Молодой боец, лихо плясавший неподалеку в кругу красноармейцев, сразу остановился и подбежал к командиру. Тот отдал ему какое-то распоряжение. Боец взял под козырек и побежал к палаткам.
Командир, заметив Ильсеяр, подошел к ней и опустился рядом на тронутую осенью, желтеющую траву.
— Ну, Ильсеяр, пока я могу порадовать тебя вот чем: желание твое исполнилось. С нынешнего дня ты воспитанница нашего батальона.
Ильсеяр, с огромным интересом следившая за сестрами, которые ухаживают за ранеными красноармейцами, перевязывают их, сказала Уметбаеву, что она охотно помогала бы сестрам, если бы ей позволили…
«А знаешь, — подхватил ее мысль Уметбаев, — сейчас самый подходящий момент, чтобы стать тебе сестрой». — «А если вернется папа?» — «Ну и что же, и ты вернешься. Не вечно же будет война. Ну месяц, два, от силы — три… И еще другое: неужели ты думаешь, что Мэрдан-абы после всех этих дел согласится сидеть тут и бакены зажигать? Как бы не так!..»
Значит, он уже успел переговорить с командиром?! Говоря по правде, после разговора с Уметбаевым Ильсеяр показалось, что это и увлекательно и вместе с тем очень просто. Но теперь, когда часть собралась дальше, в поход, ей стало грустно от мысли, что она покинет берега Белой. И отец! Где-то он теперь?..