— Папа!
Мэрдан уже не спал и, не подшучивая, как вчера, над дочерью, крепко обнял ее.
— Ну, как ты, дочка?
— Хорошо, папа.
— Я уж побаивался, думал, заболеешь.
— С чего бы, папа?
— Здорово тебя вчера напугали.
— Да-а…
— Тот офицер, который в Ташкисаре ребенка конем затоптал, был, говорят, управляющим у помещика Салимхана…
— А-а… — промолвила Ильсеяр. В другое время она бы не отстала от отца, обо всем бы подробно расспросила, но сейчас боялась, что опоздают они на гору, поэтому промолчала.
И сам Мэрдан не стал вдаваться в подробности, начал одеваться. Ильсеяр, радостно похлопывая ладошками, кружилась около отца.
— Папа, на гору поднимемся, да?
— Да, милая.
Ильсеяр быстренько надела лапти, затянула покрепче оборы.
Взявшись за руки, отец и дочь вышли из будки. А дед Бикмуш и кошка Фатима все еще спокойно спали.
— Свежо, — сказал Мэрдан. — Надо бы тебе бешмет накинуть.
Взволнованная ожиданием чего-то необычного, Ильсеяр, хоть и поеживалась, но старалась не показывать виду.
— Нет, папа, не холодно, вовсе не холодно.
На гору они поднялись довольно быстро. Гора не была очень высокой, но оттуда ясно проглядывалась вся окрестность.
Вон на той стороне, где воды Белой слились с небом, скоро взойдет заря, всегда равнодушная и к горю и к радостям людей и всегда прекрасная. И, как будто мстя природе за ее великую красоту, как будто желая омрачить ее, оттуда же доносился глухой взрывной гул. То казалось, что бурей валит громадные сосны, то слышался дробный треск, словно били в треснувший барабан. Там разрывались снаряды. Временами гул затихал, временами усиливался. Но Ильсеяр не слышала его. Сейчас ее занимало одно: что таинственного нашел отец на этой горе? Ведь здесь она была столько-столько раз и ничего особенного не замечала…
Мэрдан подвел Ильсеяр к покачивающимся на ветру молодым деревцам.
— Становись на колени, дочка, — сказал он, и девочка, ничего не понимая, стала на колени у камня, лежавшего под шумящей листвой берез. Камень был такой большой, что один человек с места бы его не сдвинул.
Мэрдан направил на камень фонарь.
— Теперь прочти, что там написано.
Сбоку камня, почти у самой земли, Ильсеяр видела вырубленные на нем крупные буквы и, с трудом складывая их, прочла:
ВАРВАРА МАТВЕЕВНА
Потом прочла еще раз и удивленно воскликнула:
— На камне имя нашей мамы написано!
Мэрдан прижал ее голову к груди.
— А под ним, дочка, ее могила. Это третья могила твоей матери, — сказал он, отворачиваясь, чтобы скрыть слезы.
Не отрывая затуманенных слезами глаз от камня, Ильсеяр слушала рассказ отца.
— … После того, как провалялся я больной в сторожке у Андрея, начал искать, где похоронена твоя мама. Тело бедняжки, оказывается, лежало у церкви до самого свету, а как рассвело, Матвей Иванович — пожалел все-таки он свою дочь — с бабушкой вдвоем перенесли ее домой. Только поп запретил хоронить Варвару на кладбище. Да дед твой не послушался: с кем-то из своих взял и захоронил ее ночью. Однако донесли об этом попу. Тот рассвирепел, собрал своих сподручных и — на кладбище. Разрыли они могилу, гроб свезли и бросили в яму в лесу. Занесло его там снегом. Андрей разузнал и помог мне найти это место в лесу.
А потом… Что мулла не даст похоронить Варю на татарском кладбище, мы и не сомневались. Как устроился я здесь на работу, посоветовались мы с Андреем и тайком перевезли маму сюда. Вот и получается, что здесь третья ее могила…
Мэрдан прервал свой рассказ и долго сидел, глядя на камень, будто видел сквозь него свою Варвару.
— Давно ли, — заговорил он опять, — была она девчонкой, чуть повыше тебя. А я — мальчишкой. Вместе росли. У одного помещика батрачили, из одной чаши горе хлебали. Стала она девушкой — невестой. А я — рослым парнем. Эх… жизнь, жизнь… Мулла учит ненависти к русским, а поп — к татарам. И прежде было так, и сейчас. А почему? Да потому, что знают: если татары да русские дружно заживут, тогда объединятся они вместе и повернут свою ненависть против богатеев…
Ильсеяр поняла теперь, почему ее отец каждую весну уходил сюда с лопатой и частенько, будто маленький, собирал в поле цветы. Ей стало обидно, что он до сих пор скрывал от нее могилу матери.
— Если бы я знала, что здесь лежит мама, я бы всегда приносила ей цветы.
Склонившийся над могилой Мэрдан распрямил слегка плечи и покачал головой.
— Нет, Ильсеяр, нельзя было… Говорят, что в давние еще времена у подножия этой горы были погребены какие-то святые. Узнали бы муллы, что мама твоя здесь покоится, посчитали бы, что оскверняет она прах святых, и такое бы началось!.. Теперь ты уже подросла, будешь знать, что надо держать в тайне эту могилу. А как установятся Советы — и скрывать не придется. Руки будут тогда коротки у попов и мулл. Мы с тобой холмик насыплем на могилу, цветы посадим. А вот тут, у изголовья, поставим красивый камень и высечем на нем:
ВАРВАРА МАТВЕЕВНА
Попы и муллы убили ее за то,
что она вышла замуж
за татарина
Ильсеяр вскочила и, всхлипывая, побежала вниз, в окутанную прозрачным белым туманом долину, собирать цветы.
Глава 5Темной ночью
Мэрдан сегодня должен был до света отправиться в город. Поэтому Ильсеяр встала чуть не с полночи, чтобы проводить отца.
Было еще темно. На востоке горизонт едва окрашивался в розовый цвет, а на западе, будто лес, чернеющий вдалеке, был окутан густым мраком. С безоблачного неба смотрели звезды — большие и малые. Они чуть приметно мигали, словно угасали и вновь загорались…
Ильсеяр постояла, любуясь на звезды, потом взяла коромысло с ведрами и пошла к реке. Внизу под старой ивой был родник с вкусной студеной водой. Ильсеяр спустилась туда, набрала полные ведра родниковой воды и медленно поднялась к будке. Разожгла немного в стороне костер. Налила полный чайник и повесила его посредине костра на таганок. Сухой хворост занялся быстро, затрещал, вспыхнув ярким огнем. Алые языки пламени подобрались к чайнику, охватили его со всех сторон. От костра тянуло острым запахом горящей смолы. Ильсеяр машинально подбрасывала в костер хворост и задумчиво смотрела на гору, где под березками таилась одинокая могила.
Из носа чайника поднялся легкий пар. Вода закипела, бурля и выплескиваясь на пламя. В эту самую минуту Ильсеяр услышала за спиной чужие голоса. Вздрогнув, она обернулась.
К костру, волоча что-то тяжелое, подходили двое незнакомых мужчин. Когда они приблизились, Ильсеяр увидела, что на одном из них была шинель, потом она разглядела и наган у него за поясом. А то, что они волокли за собой, оказалось пулеметом.
Дотащив пулемет до костра, неизвестные остановились и, не обращая никакого внимания на Ильсеяр, присели у огня на корточки, молча скрутили цигарки. И только после этого тот, который был в шинели, спросил у Ильсеяр:
— Ты кто?
— Я… дочь бакенщика.
— Иди, зови отца.
Ночью в дом солдаты приходят не к добру. В позапрошлом году ночью они увели дядю Андрея. Так он всю зиму в тюрьме и просидел. А недавно из Ташкисара человек пять-шесть забрали; они до сих пор еще не вернулись. Поэтому, когда ей велели позвать отца, Ильсеяр ужаснулась. «Уведут папу, уведут», — решила она про себя. И, не шелохнувшись, как могла спокойнее ответила:
— Папы нет дома.
— Куда запропастился спозаранок?
Ильсеяр, не поняв вопроса, испуганно взглянула на говорившего.
— Где отец?
— В городе.
— А мать где?
— У меня нет мамы.
— Значит, отец в городе? — недоверчиво спросил человек в шинели и, резко схватив ее за плечо, повернул к себе.
Ильсеяр, словно пойманная птичка, забилась под его рукой. Но тут из будки вышел Мэрдан, видевший все в окошко. Он шел размеренными шагами, стараясь скрыть охватившую его злобу. Человек в шинели, увидев Мэрдана, тотчас отпустил Ильсеяр.
Он встал на ноги, смахнул с колен пыль и, явно желая произвести устрашающее впечатление, крикнул, выпятив грудь:
— Это ты бакенщик?
— Я.
— Перевези нас на тот берег! Живо!
Краешком глаза Мэрдан взглянул на пулемет и патронный ящик. Надо было узнать, кто же эти люди. И он с напускной степенностью ответил:
— Нельзя. Не велено нам в казенной лодке неведомо кого возить. За это меня и обвинить могут.
В разговор вмешался второй из пришельцев, одетый в простую крестьянскую одежду.
— Не бойся, брат, не бойся, не обвинят, — сказал он. — Или ты нас за большевиков принял?
— Не узнаешь нынче, на лбу ведь у вас не написано…
Тот расстегнул пуговицы бешмета. На груди у него на тоненьком кожаном ремешке, надетом вокруг шеи, висела железная бляха величиной с ладонь. Придвинувшись к огню, человек заносчиво заявил:
— Вот! Не на лбу, так здесь написано. Слава богу, двадцать лет носим… Я — староста. А он — сын муллы из нашей деревни. В царское еще время офицером стал. Мы добровольцами подаемся к своим.
— Кто же они, свои-то?
— Да уж известно не красные.
Чтобы не показать все более накипавшую в нем злость, Мэрдан, как бы раздумывая, отвернулся от него.
Офицер же уверенно потянул пулемет к берегу.
— Ну-ну… Некогда нам торговаться с тобой, знай свое дело.
Мэрдан постоял немного и с видом человека, вынужденного подчиниться, сказал:
— Сейчас…
Потом обратился к Ильсеяр:
— Иди, принеси весла, дочка. Я добровольцев перевезу.
Ильсеяр отправилась за веслами, а сама все оглядывалась.
«Папа терпеть не мог таких и вдруг сразу согласился перевезти… С чего бы это?» — удивилась она. А когда, притащив на берег весла, увидела, что отец стоит в воде и помогает офицеру влезть в лодку, она и вовсе встревожилась.
Боясь свалиться с покачивающейся лодки, офицер с опаской прошел к скамье. Мэрдан и староста погрузили в лодку пулемет. Староста уселся рядом с товарищем и подтянул пулемет ближе к себе. Оттолкнувшись от берега, Мэрдан сел напротив своих пассажиров и начал медленно грести.