На трапе снова появился полковник. Приказал что-то рыжебородому. Тот подал команду:
— На пароход!
Солдаты поспешили к пароходу. Те, кто были на берегу, набились в шлюпку. Мэрдан проводил беседовавших с ним солдат до самой воды и помог оттолкнуть шлюпку от берега. Только в эту минуту Ильсеяр вспомнила, что ей надо было окликнуть отца.
— Папа, чай вскипел!
Отец сразу вскочил на ноги, схватил удочки и, с видом человека, отделавшегося от какой-то напасти, легко поднялся на берег.
Глава 8Грабители
Мэрдан с дочерью только уселись завтракать, как послышались шаги. Они насторожились. Кто-то подошел к окошку, потом стал медленно пригибаться. В растворенном окне показались сначала увешанная крестами и медалями грудь, а затем острая, клинышком, рыжая борода, злые, растянутые в улыбке губы и злые же, очень злые глаза.
Ильсеяр испугалась, узнав в нем того самого густоголосого офицера, который недавно еще стоял на капитанском мостике. Он всем своим обликом вызывал у нее отвращение, и, чтобы не встретиться с его взглядом, она спряталась за спину отца. Мэрдан ожидал, что скажет офицер. Но тот все улыбался и молчал. Мэрдан не выдержал и спросил, повысив голос:
— Что нужно?
Деланная улыбка сразу слетела с лица офицера. Маленькие глазки выпучились.
— Я офицер! Разговаривай со мной стоя, дурак! И не «что нужно», а «ваше благородие», дурак, татарин!
Мэрдан понимал, что лучше не отвечать. Молчал. Офицер долго сыпал руганью, потом приказал:
— Сейчас же выходи ко мне! Живо!
Мэрдан вышел из будки. Снизу на кручу один за другим поднимались вооруженные солдаты.
— А ну скажи, где тут поблизости богатая деревня?
Мэрдан ожидал этого и даже успел кое-что предпринять: лишь только пароход сел на мель, он послал деда Бикмуша в окрестные деревни сказать, чтобы крестьяне спрятали хлеб и скотину. И все-таки, когда офицер приказал показать ему деревни, Мэрдан внутренне весь сжался. Самому показывать дорогу грабителям? А если молчать, спасет ли это деревни от ограбления? Они обязательно пойдут — не в ту, так в другую.
Мэрдан повел офицеров за будку и показал пальцем на ограбленные недавно деревни с торчащими на местах недавних пожарищ обгорелыми трубами.
— Вот вам деревня. А вон другая.
— Которая богаче?
— Ежели говорить о богатстве, вы уже всех одинаково обогатили…
— Ну, ну, знай меру!
— Как не знать. Вон те печи остались на память от господ, которые до вас побывали.
— У-у, гололобый!.. — Офицер замахнулся на него.
Ильсеяр, видевшая все в щелку из сеней, пронзительно закричала. Офицер, вздрогнув, оглянулся. Не ударил. Но, отходя, со злостью ткнул Мэрдана рукояткой сабли.
Мэрдан промолчал.
Когда офицер в сопровождении солдат отправился в деревню, Ильсеяр выбежала из сеней.
— Папа, зачем они пошли в деревню?
Мэрдан тяжело вздохнул:
— Зачем прежние ходили, затем и эти, дочка. Грабить, жечь…
Ильсеяр хорошо знала значение этих слов. Еще недавно такие же вот солдаты на глазах у Ильсеяр обобрали соседнюю деревню до нитки. Тех, кто сопротивлялся, били розгами. Если кто не отворял ворота, так поджигали дом. А дядю учителя за то, что он говорил против грабителей, связали и бросили живого в огонь. И вот сейчас, при словах «грабить, жечь», перед глазами Ильсеяр вновь встала эта страшная картина.
Ильсеяр посмотрела на отца. Лицо у него было серьезное, задумчивое. Он словно не мог найти себе покоя, все ходил взад и вперед возле будки.
Мэрдана и в самом деле обуревали тревожные думы. Четыреста винтовок, восемь пулеметов, три пушки, еще патроны! Сколько людей погубит это оружие! Ведь оно поможет белой банде и пусть ненадолго, но задержит наступление красных…
Возможно, скоро придет буксир и вытянет пароход с мели. Вернутся эти грабители, погрузятся на пароход и уплывут… Что же делать?
Вдруг Мэрдана осенила мысль: в лесу скрывается отряд партизан. Они готовятся к прорыву фронта белых, чтобы присоединиться к частям Красной Армии. Что, если сообщить отряду об этой своре? Да, но как? Под каким предлогом отлучиться от будки?
Недолго думая Мэрдан вошел в сарай и вскоре появился оттуда, нацепив на себя холщовый фартук. В руках он держал ведерко со смолой и паклю. Размеренным, спокойным шагом он пошел по обрыву дальше от будки и, спустившись к берегу, направился к расколовшейся древней лодке, которая лежала на отмели. Мэрдан решил повертеться для отвода глаз возле лодки и потихоньку скрыться, пойти низом в соседнюю деревню, а оттуда пробраться в лес, к партизанам. Но напрасно возился он. За ним упорно следили несколько солдат, и Мэрдан, махнув рукой — дескать, бесполезный труд, — снял фартук и, бросив его в лодку, поднялся по откосу к себе, в будку.
А время шло.
День становился жарче. Редкие белые облака растаяли, словно снег под весенним солнцем. Небо прояснилось. Пробегавший временами ветер совсем утих. Солнце тянулось к зениту, взбиралось все выше и выше.
Мэрдан выглянул из будки и окликнул дочь. Ильсеяр не отозвалась. Обеспокоенный Мэрдан поспешил к обрыву и сбежал по крутой тропинке к реке. Ильсеяр сидела, прислонясь спиной к покривившейся березке, которая росла у самой кромки берега, и пошлепывала маленькими ножками по воде. Ясные глубокие ее глаза в упор смотрели на пароход.
По палубе парохода расхаживали взад и вперед двое часовых, а внизу раздавались звуки гармони, брань и крики. Ильсеяр было как-то страшно и жутко, но она и сама не понимала, что заставляло ее сидеть и смотреть на пароход, казавшийся ей огромным чудовищем. Только время от времени она быстрее и сильнее шлепала ногами, чтобы всплески воды заглушали шум и гогот, доносившиеся с парохода.
Когда тебя одолевает вопрос, который ты никак не можешь разрешить, лучше на время отвлечься от него совсем. И Мэрдан, как бы отбросив удручающие его думы, подошел, насвистывая какую-то песенку, к дочери и присел возле нее на корточки.
— Вода теплая, дочка?
— Теплая.
— А ты купалась сегодня?
— Нет.
Ильсеяр отвечала неохотно, и Мэрдан понял, что и она сильно растревожена.
Рассказ отца о трагической смерти матери, сожженные и разграбленные деревни, повешенные крестьяне, заживо брошенный в огонь учитель… да и обрывки разговоров, которые она слышала дома, когда у отца собирались люди с завода и деревень, — все это наводило Ильсеяр на размышления, делало ее старше. Она уже, как говорил дед Бикмуш, начинала отличать черное от белого. Поэтому так беспокоили ее и этот пароход, и рыжебородый офицер, отправившийся грабить деревни, и солдаты.
Мэрдан скинул рубаху и умылся. Потом опять присел подле Ильсеяр и, чтобы рассеять ее немножко, нашел ей дело.
— Может, уху сваришь, дочка? Что-то есть захотелось. В вершу, которую дядя Григорий смастерил, три вот таких красноперки попало. Иди-ка. Дед тоже скоро вернется.
Ильсеяр тяжело поднялась и побрела наверх, к будке. Скрылась из глаз и снова появилась у края обрыва.
— Папа!
— Что, дочка?
Ильсеяр поманила его пальцем. А когда Мэрдан торопливо вскарабкался по откосу, показала ему на тучу пыли над полем.
Возвращались грабители. Каждый нес что-нибудь в руках: курицу, гуся, лукошко с яйцами, масло. Один тянул за рога овцу. Овца упиралась, отчаянно блеяла. Гоготали гуси, кудахтали куры, стоял невообразимый шум. Немного позади, спотыкаясь и плача, шли три девушки. Руки их были закручены назад, платья порваны. У одной из них на лице и под ухом запеклась кровь. За каждой из девушек шли по два солдата, почти касаясь их штыками. А рыжебородый офицер то и дело подходил к девушкам и грозился, что-то кричал.
На заметном расстоянии от солдат шла толпа крестьян: бабы, мужики, дети, старики. В толпе раздавались плач, крики, стоны. Толпа рвалась вперед, но человек пятнадцать солдат медленно шагали, обернувшись лицом к толпе, и сдерживали ее напор штыками. Наиболее отчаянных, пытавшихся прорваться сквозь заслон, солдаты били прикладами. Толпа ненадолго затихала, а потом взрывалась еще более яростными криками и проклятиями.
Мэрдан взглянул на дочь. Ильсеяр рванулась было вперед из-под раскидистых веток дуба, за которым они притаились, но Мэрдан схватил ее за руку, прижал к себе.
Вот солдаты с награбленным добром и тремя девушками дошли до берега. Увидев пароход, девушки истошно заголосили.
Толпа тоже подвигалась к берегу. И чем ближе, тем громче раздавались гневные крики. Чем ближе, тем более грозной казалась толпа.
— И ружей не боятся, — сказала Ильсеяр, удивленно вглядываясь в каждое лицо.
Руки людей были сжаты в кулаки, глаза горели ненавистью. Передние шли, почти напирая грудью на штыки. Казалось, груди эти были сейчас тверже штыков.
Видно, кто-то из солдат в ответ на возмущение толпы сказал, что «им-де, тоже есть надо». Одна из баб зло выкрикнула:
— Не воюй, ежели нечего жрать! Какой леший тебя просит!
— Когда только вы, проклятые, грабить перестанете? — подхватил ее слова старик в камзоле поверх белой льняной рубахи, с белыми же, как лен, волосами. — Когда?! С японцами воевали — нас грабили! С германцем воевали — нас грабили. Теперь опять мы должны вас кормить? Мучители! Верните нам наше добро, проклятые! Верните!
Худое, стянутое кожей лицо старика покрылось испариной. Он смахнул пот пальцами и продолжал кричать.
Немного в стороне от толпы шла старуха. Вся сморщенная, она еле передвигала ноги. Руки у нее тряслись. С потрескавшихся губ слетали одни и те же слова:
— Внучку… внучку мою… отдайте! Не трогайте ее! Дом до последнего колышка унесите. Нищенствовать буду. Только верните внучку. Верните мою внученьку…
Старуха выжидала, смотрела вокруг с надеждой, не заступится ли кто за ее внучку. А внучка — самая юная и пригожая из трех девушек — все оборачивалась к своей бабушке и причитала:
— Бабушка, миленькая… Увозят меня, бабушка!
Девушка ничего больше не успела сказать. Их всех погнали, подталкивая прикладами, к пароходу. Старуха в отчаянии бросилась за ними, но тут же повалилась на землю.