— Он что-то сказал или… сказал? — возможно мастер хотела спросить «сделал», но благоразумно не решилась.
— Нет-нет, — тут же истово заверила Ясмин, вскинув голову. — Все в порядке, мастер Файон был очень добр ко мне, просто я… Дело не в этом, просто… Наверное я провела неудачную операцию, но это так сложно… Там все время шёл дождь, а метка работает от солнца, что я могла поделать против погодных условий!
Голос у неё неожиданно надломился, и Ясмин повалилась в подушки, как кукла с выключенным заводом. Захотелось плакать. Несколько секунд она лежала, хватая прохладный, напоённый сложным запахом растений воздух и пыталась подавить неуместный эмоциональный срыв. Она прекрасно себя контролировала, но тело, которое так часто пытали, дало сбой.
— Я очень устала, простите, — сказала Ясмин. — Могу я побыть одна?
Глава 4
Конечно, никто не оставил ее в одиночестве.
— Наше присутствие необходимо. При слабости в комнате нужные другие цветы, другая фаза цветения, вам необходимо наблюдение. Эту ночь я останусь сама, а вот завтра обсудим одиночество.
Голос у лечащего мастера стал мягче.
Это было показательно. Не все в Астрели и уж тем более в Варде участвовали в политической борьбе, многие, возможно, очень многие не разделяли тихой войны мастера Файона с тощим ростком Бересклета. А кто-то даже сочувствовал этому ростку. Предыдущая Ясмин не понимала этого или просто не желала верить и тем самым обрекла себя на одиночество. На отчаяние.
— Хорошо, я понимаю.
Ясмин закрыла глаза. Она лгала от первого до последнего слова, играла от первого до последнего жеста, но усталость и боль были настоящими. А тоска по умершей матери и Ясмин, ставшей ей плохой старшей сестрой, сделалась невыносимо острой. Она делила ее на маленькие доли и прятала, убирала в дальний угол сознания. Заставляла себя думать о реальном.
Если ее расчеты верны, то уже к завтрашнему вечеру слухи о том, что мастер Файон перешёл разумные пределы, допрашивая Бересклет, которая едва пришла в себя после двухмесячной комы, разойдутся по всем «Зелёным листам». А к послезавтрашнему — по всей Астрели.
Она сделала свой ход.
Почти всю ночь ее рвало, и Ясмин, ориентируясь на воспоминания, вдруг подумала, что это не последствия ее собственной глупой атаки. Ясмин всегда рвало после допросов мастера Файона. Неделя, полная тошноты, головокружений и раскоординированности, была ей обеспечена.
К утру она чувствовала себя выжатой, как лимон. Хотелось спать, пить и в душ, но сил было только на то, чтобы лежать, уставившись в лепной полоток. Вместе с очередным приступом накатывало ощущение бессмысленности. Зато сейчас она как никогда понимала чувства Ясмин, старавшейся заползти в норку на момент слабости. Одно дело, когда ты выблёвываешь внутренности, заперевшись в личном туалете, и совсем другое, когда тебя выворачивает публично.
— Мы заживили микротрещины ещё вчера, — с сожалением сказал вчерашний лекарь. — Но убрать тошноту не получается.
— Уж, конечно, — тихо сказала одна из вчерашних девиц, которая снова суетилась у растений и вроде бы что-то там меняла. — Это тошноту естественного происхождения убрать легко, а последствия применения оружия попробуй убери. Я уже дважды меняла Либолу Беллум, а он, знай себе, вянет через каждый час.
Ясмин вяло скосила глаза на Либолу, и ее снова вывернуло прямо на свежее одеяло. Около неё остановился вчерашний юноша весьма привлекательной наружности и наклонился к самому ее носу, вытирая рот длинной медицинской салфеткой.
— Можно вообще эту Либолу убрать, — сказал он. — Все равно от неё нет никакого толка.
— Небольшой есть, — отозвалась ещё одна молоденькая медицинская сестра, которую Ясмин не могла увидеть в силу ограниченного обзора. — Раз вянет, значит работает.
Под их голоса она принялась вновь немного задрёмывать. Внимания на неё обращали немного и воспринимали, как больную кошечку. После укола приступы тошноты сократились, и организм впал в подобие покоя. Мир перед глазами кружился, и ужасно хотелось спать.
Она почти заснула, когда дверь в палату распахнулась и знакомые танцующие шаги остановились около ее постели. Сквозь слабость пробилась пугающая мысль, что после матери, Абаль единственный человек, которого она опознаёт по таким незначительным признакам, как ритм шагов или звук дыхания.
— Ясмин!
Абаль наклонился к ней, и Ясмин увидела его тревожные отливающие траурной синью глаза близко-близко. Ясмин попыталась улыбнуться ему, чтобы он не переживал по пустякам, но вместо этого ее снова стошнило.
Следующие полчаса она отчаянно мечтала упасть в обморок или хотя бы спрятаться в процедурной под предлогом каких-нибудь процедур. Однако ее по-прежнему держали в постели, и Ясмин все время сталкивалась взглядом с Абалем, который удобно устроился в кресле. Он придвинул его к самой кровати и вооружился целым мотком тканевых салфеток.
— Представь, что я твоя медсестра, — сказал он с сочувствием, поймав ее взгляд в очередной раз и тут же повернулся к лечащему врачу: — Так как, вы говорите, мастер Белого цветка оказалась в операционной прошлым утром?
Безымянный мастер что-то глухо забормотала в своё оправдание. Ясмин ее искренне понимала. Не скажешь же вслух, что сутки назад здесь лютовал трижды клятый Файон под предлогом неофициального допроса. Мало приятного влезть между двух серьезных политических фигур и остаться в живых.
Напортачившая сиделка, которая явно работала на мастера Файона, сидела ни жива, ни мертва в попытке слиться со стенами. И судя по цвету, вполне могла этого достичь.
— Это очень странно, — голос у Абаля зазвучал ещё мягче, и Ясмин решила, что это отвратительный признак. — Вечером она была в чудесном состоянии, вы сами полагали, что она придёт в себя со дня на день, а наутро оказалась в операционной.
Ясмин с трудом дотянулась до рукава Абаля, чтобы привлечь его внимание.
— Перестань, я оказалась в операционной по собственной неосмотрительности.
— Какой неосмотрительности? — тут же спросил Абаль.
До чего же дотошный человек! Предыдущая Ясмин мечтала заполучить его в постель, но понятия не имела, с кем имеет дело. Из всех знаний только, что он высокомерен, талантлив и умён, никакого представления об истинных масштабах катастрофы. Что она ему скажет? Что изо всех сил пытается подвести под монастырь правую руку его отца и угрожает государственности в его лице?
— Потом, — хмуро сказала Ясмин. — Как станет получше, я обо всем расскажу.
Правда она не представляла, как выкрутится. Она жила, как Ясмин, но мыслила, как Амина, и привыкла решать свои проблемы без учета временных факторов. Даже таких приятных временных факторов, как Абаль.
— Тогда спи, — бессердечно сказал Абаль и аккуратно промокнул ей рот салфеткой. — Пить хочешь?
Пить хотелось неимоверно, и, если бы Абаль не нравился ей до дрожи в коленках, она бы взяла целый жбан и выпила без всякого стеснения. Но представить себя перед ним, заползающей на подушки во всей красе — с желтой кожей, свалявшимся комом волос, вспотевшей от постоянного озноба — было выше ее сил.
— Давайте-ка я помогу.
Лечащая врач верно поняла ее загнанный взгляд, и наклонившись терпеливо напоила ее из прозрачной емкости с удобным краем.
В комнате — язык не поворачивался называть эти хоромы палатой — стояла вязкая нервная тишина, в которой свободно чувствовал себя только Абаль. Молодежь, обслуживающая лекарственные растения, жалась по стенам, сиделка забилась в самый угол, и весь удар принял на себя врач. К удивлению, Ясмин, та вполне стойко выдерживала атаки Абаля.
В остальном день продвигался вполне спокойно, не считая Абаля, который нервировал медицинский персонал и вёл себя так, словно у него нет никаких дел кроме как ухаживать за Ясмин. Или ей так казалось. Голоса то повышались, то стихали, и скоро солнечные пятна поблекли, выцвели, тошнота сделалась переносимой, и Ясмин перестала сопротивляться слабости. Закрыла глаза, уплывая на волнах тихого говора. Это было очень странно, но заснуть в присутствии Абаля оказалось легче, чем без него. С ним было безопасно, а она так давно настороже… Она так давно не была близка ни с единым человек, кроме собственной матери. Ясмин закрыла глаза, поддаваясь слабости и сладкому чувству защищенности, а после неожиданно проснулась.
От тряски. Темная фигура наклонилась над ней и аккуратно встряхивала ее за плечи, а после пыталась прижать пальцы то к носу, то ко рту. Первой реакцией было сопротивление, после пришёл страх. Ее пытаются задушить? Кто? Тут же был Абаль, врач, сиделка, ещё человек пять на подхвате! Где они все?
— Ясмин, ты не спишь? — прошипела фигура после особенно сильного встряхивания.
Нет, ну разумеется она не спит. Особенно теперь, когда она опознала своего ночного грабителя, который трясёт ее, как яблоню в урожайный год.
— Ос-та-но-вись… — боль в теле мгновенно вернулась, мышцы ослабели.
Абаль услышал, замер, шумно выдохнул, а после прижал ее к себе так сильно, что у неё затрещали рёбра.
— Что ты творишь? Ты меня едва не отправил в операционную по второму кругу! — отчитала его шепотом Ясмин.
— Ты так тихо спишь, я прислушиваюсь, а ты не дышишь, я даже ладонь приложил. Мне нужно было проверить, понимаешь?
Ничего себе проверка. От такой проверки умереть можно, в ее-то состоянии. Абаль даже в полной темноте умудрялся выглядеть немного опасным и одновременно виноватым. Возможно, его психика не настолько крепкая, как предполагала Ясмин, просто он лучше себя контролирует. Не сразу заметны прорехи. Но да ничего. Она, можно сказать, узнаёт его с каждым днём все лучше.
— Ты меня едва не прикончил, — почти против воли упрекнула Ясмин. — Такую тряску не всякая здоровая девица выдержит, а я и без тебя второй месяц в коме.
— Не прикончил бы, — терпеливо объяснил Абаль. — А вот если бы я не проверил, а у тебя был рецидив, то могла умереть. Лучше перепроверить.
Самое смешное, он верил в то, что говорил. Это даже звучало разумно, если бы не такой шок в момент пробуждения. Да тут от шока окочуриться можно, ему, считай, повезло, что она не нежный цветочек, а крепкий сорняк. Помниться, это уже было. В пустыне, когда ему приспичило разбудить ее пощечиной. Она даже обидеться не смогла, таким испуганным он был. Вот и сейчас она тоже не могла обидеться.