– Там, наверху! – повторял мудрец и глядел вверх, на солнце и звёзды. – Там, наверху! – и он глядел на круглый земной шар, который и внизу, и наверху был один и тот же. А когда он поднимался на вершину высочайшей горы, то воздух, который мы внизу считаем чистым и прозрачным, – словом, то, что мы называем ясным небом, оказывалось чёрным, как мрак, густым и непроницаемым, как покрывало; солнце горело без лучей и резало глаза, земля же казалась окутанной в оранжевый туман. Каким ничтожным казалось тогда всё наше знание! Даже величайший из мудрецов знал очень мало о том, что для нас важнее всего.
В одной потаённой комнате замка лежало величайшее сокровище земли – Книга Истины. Страницу за страницей читал в ней мудрый владетель замка. Каждый человек читает эту книгу, но только отрывками. Для многих буквы как бы пляшут перед глазами, так что они не в состоянии разобрать написанного; на некоторых страницах буквы кажутся такими бледными, стёртыми, что страницы эти имеют вид белых листов. Чем мудрее человек, тем больше прочтёт он в этой книге; величайший же мудрец, каким был владетель замка, мог прочитать в ней более всех. Он умел собрать для этого весь свет солнца и звёзд, свет сокрытых сил природы и свет ума, и при этом усиленном освещении буквы на страницах таинственной книги выступали перед ним яснее и отчётливее. Но как только он доходил до главы с заглавием «Жизнь после смерти», перед ним оказывалась белая страница. Это его очень огорчало. Неужели ему не удастся найти здесь, на земле, такой свет, который позволил бы ему прочитать всё, что написано в Книге Истины?
Подобно мудрому царю Соломону, он понимал язык животных; он прислушивался к пению птиц и говору зверей, но не узнал от них ничего нового. Он открыл тайные силы растений и минералов – силы, дающие возможность изгонять болезни, отдалять час смерти, но не победить саму смерть. Во всём, что было создано и что было ему доступно, он старался найти тот свет, который в состоянии был бы разъяснить ему вопрос о загробной жизни; но такого света не оказывалось. Книга Истины лежала перед ним раскрытая, но с белыми страницами; правда, христианство указывало ему на слова Библии, сулящие нам вечную жизнь, но он хотел прочесть это обещание в своей книге, а между тем в ней он ничего не мог разобрать.
У него было пятеро детей: четверо сыновей, которых он воспитал так, как только может воспитать своих детей мудрейший из отцов, и дочь – прекрасная, умная и кроткая девушка, но слепая. Впрочем, этот недостаток, по-видимому, не был ей чувствителен. За неё смотрели отец и братья, и любовь их вполне вознаграждала её за лишение зрения.
Ни разу ещё сыновья мудреца не покидали дерева, на котором стоял их замок, а дочь и подавно. Дни их текли безмятежно и счастливо в их родимой стране, на чудном благоухающем дереве солнца. Подобно всем детям, они охотно слушали рассказы, и отец их рассказывал им много такого, чего другие дети и не поняли бы. Но эти дети были так умны, как у нас бывают по большей части только старики. Он объяснял им то, что они видели в живых картинах на стенах замка, – все дела людей и ход событий в различных странах света. Иногда дети выражали желание побывать в свете и также принять участие в великих делах, но отец говорил им, что жизнь в свете тяжела, а подчас и горька, что свет далеко не такой, каким его рисует детская фантазия. Он толковал им об истине, добре и красоте, говорил, что этими тремя вещами держится весь мир и что под влиянием того давления, какое тяготеет над ними всегда и повсюду, они превращаются в драгоценный камень, более прозрачный, чем бриллианты чистейшей воды. Блеск его имеет цену даже в глазах Господа Бога, потому что он способен осветить всё: это и есть то, что принято называть Камнем мудрости. Он говорил им также, что подобно тому как всё творение убеждает нас в существовании Творца, так и свойства людей убеждают нас в существовании такого Камня мудрости. Более подробных сведений об этом камне он не сообщал им, потому что больше он и сам не знал.
Для других детей подобные рассказы были бы, конечно, мало понятны, но дети мудреца понимали их, а со временем, наверно, будут понимать их и другие дети.
Они расспрашивали отца, что значат истина, добро и красота, и он объяснил им это, причём рассказал, что Господь, создав из земли первого человека, дал ему пять поцелуев, благодаря которым человек стал обладать тем, что мы называем пятью чувствами. С помощью этих чувств мы можем видеть, чувствовать и познавать истину, добро и красоту; эти же чувства охраняют нас, возвышают и определяют нам цену.
Долго ломали себе дети голову над этими мудрёными вещами; мысли их то как будто разъяснялись, то запутывались ещё сильнее. Но вот однажды ночью старшему из братьев приснился чудный сон и – что особенно странно – тот же сон приснился и второму брату, и третьему, и четвёртому. Каждому из них снилось, будто он отправился странствовать по свету и нашёл Камень мудрости и будто камень этот, подобно яркому пламени, сиял у него на лбу, когда он на рассвете мчался стрелою на своём коне по бархатистым лугам родного сада, направляясь в замок отца. Драгоценный камень горел так ярко и бросал такой дивный свет на страницы книги, что в ней можно было прочесть всё, даже главу о загробной жизни. Одной только сестре не снилось ничего подобного: ей даже в голову не приходило, что она может пуститься странствовать по белу свету – для неё весь свет ограничивался стенами родительского дома.
– Я отправлюсь странствовать по белу свету! – сказал старший из братьев. – Мне хочется самому увидеть, каков он, да пожить среди людей. Я буду искать лишь добро и истину, а с их помощью я буду охранять прекрасное. Многое изменится на свете благодаря моему присутствию!
Да, мечты его были смелы и заносились далеко, как это бывает со всеми нами, пока мы сидим за печкой и ещё не побывали в свете, пока жизненные невзгоды ещё не пригнули нас к земле.
Подобно всем своим братьям, он обладал чрезвычайно тонкими и развитыми внешними чувствами; но у каждого из них одно из пяти чувств преобладало над другими. Что касается старшего, то у него больше всего было развито зрение. Взгляд его проникал и в глубь времён, так что он мог видеть все народы, существовавшие на земле, и в глубину земли, где он видел все скрытые сокровища; и даже то, что совершается в тайниках человеческой души, было видно ему так же хорошо, как если б между этой душой и его глазами лежало не более как тонкое, прозрачное стёклышко. Он читал в человеческой душе гораздо лучше, чем мы можем читать по лицу человека, по его щекам, которые то краснеют, то бледнеют, или по глазам, которые или плачут, или смеются.
Олени и антилопы провожали его до западной границы сада. Потом явились дикие лебеди и полетели на северо-запад. Он последовал за ними и скоро очутился далеко от родины, лежавшей на востоке, на краю света. Он начал осматриваться кругом и с удивлением заметил, что на свете есть много такого, на что стоит посмотреть. Не одно и то же видеть свет и вещи в действительности или на картинах – хотя бы последние были так необыкновенно хороши, как те, что можно было видеть в замке его отца. В первую минуту он был так поражён всей пестротой и блеском карнавала, в которых люди видели выражение прекрасного, что чуть не проглядел на них глаза. Однако он скоро отвернулся от этого зрелища, потому что хотел дать своим глазам совсем другую пищу.
Он решил основательно взяться за дело и ревностно заняться изучением истины, добра и красоты. Но в каком они оказались состоянии! Он видел, как часто безобразие венчалось цветами, которые по справедливости должны были принадлежать прекрасному. На добро по большей части не обращали никакого внимания; посредственность же вместо свистков награждалась рукоплесканиями. Люди ценили внешность, а не суть; они обращали внимание на платье, а не на человека, на титул, а не на талант.
– Надо мне самому взяться за дело и вразумить их! – сказал он самому себе и действительно взялся за дело.
Но в то время, как он был занят отыскиванием истины, явился дьявол, отец лжи и сам – ложь. Он охотно выколол бы сейчас же оба глаза нашему прозорливцу, но это было бы слишком грубо: дьявол любит обделывать свои дела более тонким манером. Он предоставил ему отыскивать и созерцать истину и добро и, пока тот глядел, вдунул ему в оба глаза по кусочку дерева, а это, конечно, не может не повредить даже самым лучшим глазам. Потом дьявол стал раздувать эти кусочки и раздувал их до тех пор, пока они не превратились в целые брёвна, после чего молодой человек окончательно лишился зрения. И вот, слепой, стоит он среди белого света, в который он совершенно перестал верить. Он утратил всякую веру не только в других, но и в себя, а когда человек махнул рукой на других и на себя – да, тогда он несомненно погибший человек.
– Погиб! – пели дикие лебеди, летевшие через море на восток.
– Погиб! – щебетали ласточки, также направлявшиеся на восток к солнечному дереву. Да, недобрые вести принесли они домой…
– Моему брату с острым зрением не посчастливилось, – сказал второй брат, – но мне с моим слухом, надеюсь, повезёт лучше!
У этого брата более всего был развит слух: он мог слышать, как прозябает трава, – до такой степени изощрено было у него это чувство.
Он нежно простился с родными и пустился в свет, снабжённый хорошими дарами и ещё лучшими намерениями. Ласточки полетели за ним, сам он последовал за лебедями и таким образом скоро очутился далеко от родины, среди обширного белого света.
Но… и хорошего понемножку. Всякое излишество, хотя бы даже в хороших вещах, оказывается неудобным, и наш путешественник вскоре убедился в этом на собственном опыте. Слух его был слишком уж тонок. Он ведь мог слышать прозябание трав; тем яснее слышал он теперь биение каждого человеческого сердца. Ему показалось, что весь свет представляет огромную мастерскую часовщика, в которой все часы заведены и бьют: тик-так! – а все башенные часы звонят: динг-данг! Это было невыносимо! Тем не менее он долгое время крепился и старался прислушаться ко всему, но под конец весь этот шум и гам измучили его совершенно. Тут были крики уличных мальчишек различного возраста, не исключая и шестидесятилетнего – годы тут ни при чём, – и говор, и болтовня, раздававшиеся во всех домах, улицах и переулках и даже на большой дороге. Громче всех кричала ложь, и её голос покрывал весь шум. Бубенчики шута также слышались повсюду и звучали, словно церковный благовест. Несчастный чуть не оглох и, чтобы не слышать более ничего, заткнул себе уши пальцами. Но и это не помогло: сквозь пальцы до слуха его долетали фальшивое пение и фальшивые слова, брань, болтовня и сплетни. Он глубже запустил пальцы в оба уха, потом ещё и ещё, и кончилось тем, что он порвал себе барабанную перепонку. Теперь он уже ничего не слышал, но зато он не мог также слышать прекрасного, доброго и истинного, потому что слух был для него главным средством общения с внешним миром. И он стал угрюм и подозрителен, перестал верить другим, а под конец не стал верить даже в себя – а это хуже всего. Он не мог и не хотел более искать драгоценного камня и отказался от мысли принести его домой. Птицы, улетевшие на восток, принесли весть о его несчастии в замок его отца на солнечном дереве. Писем от него не было, да и почта туда не ходила.