о стояло без листьев; обнажённые, извилистые, сучковатые ветви резко вырисовывались всеми своими изгибами; вороны и галки садились на них и толковали о тяжёлых временах, о том, как трудно будет зимою добывать корм!
И вот в бурную новогоднюю ночь дубу приснился самый чудный сон из всех виденных им в жизни. Послушаем же!
Дереву грезился чудный, тёплый, летний сон. Дуб пышно раскинул свою зелёную, мощную верхушку; солнечные зайчики бегали между листьями и ветвями; воздух был напоён ароматом трав и цветов; пёстрые бабочки догоняли друг друга; мухи-подёнки плясали, как будто всё только и существовало для их пляски и веселья. Всё, что пережило и видело вокруг себя дерево за всю свою долгую жизнь, проходило теперь перед ним в торжественном шествии. Оно видело, как через лес проезжали верхом воины; на шляпах их развевались перья; у каждого всадника, у каждой всадницы сидел на руке сокол; звучали охотничьи рога, лаяли собаки. Видело дерево и неприятельские войска в блестящих латах и пёстрых одеждах; вооружённые копьями и алебардами воины ставили и опять снимали палатки; ярко пылали сторожевые огни; воины располагались под деревом на ночлег, пели и отдыхали в тени его ветвей. Видело оно и молодых людей, встречавшихся около него при свете луны и вырезавших свои инициалы на его серо-зелёной коре. На ветвях его как будто опять висели цитры и эоловы арфы, которые развешивали, бывало, весёлые странствующие подмастерья, и ветер опять играл на них дивные мелодии. Лесные голуби ворковали, точно хотели высказать чувства, волновавшие при этом могучее дерево, а кукушка куковала, сколько ещё лет оставалось ему жить.
И вот словно новый, могучий поток жизни заструился по всем, даже мельчайшим, корешкам, ветвям и листьям дерева. Оно потянулось и почувствовало всеми своими корешками, что и внизу, под землёю, струится жизнь и тепло. Оно почувствовало прилив новых сил, чувствовало, что растёт всё выше и выше. Ствол быстро, безостановочно тянулся ввысь, вершина его становилась всё раскидистее и кудрявее… Вместе с ростом увеличивалась и сладкая тоска, стремление вырасти ещё выше, подняться к самому красному солнышку!
Вершина дуба уже поднялась выше облаков, которые, как стаи перелётных птиц или белых лебедей, неслись внизу.
Дерево видело каждым листком своим, словно в каждом были глаза. Оно видело и звёзды, хотя стоял ясный день. Какие они были большие, блестящие! Каждая светилась, точно пара ясных, кротких очей. И дубу вспомнились другие знакомые, милые очи: очи детей и очи влюблённых, встречающихся под его сенью в ясные лунные ночи.
Дуб переживал чудные, блаженные мгновения! И всё-таки он ощущал какую-то тоску, какую-то неудовлетворённость… Ему недоставало его лесных друзей! Он хотел, чтобы и все другие деревья леса, все кусты, растения и цветы поднялись так же высоко, ощутили бы ту же радость, видели тот же блеск, что и он! Могучий дуб даже и в эти минуты блаженного сна не был вполне счастлив: ему хотелось разделить своё счастье со всеми – и малыми, и большими; он желал этого так страстно, так горячо, каждою своею ветвью, каждым листочком, как желают иногда чего-нибудь люди всеми фибрами своей души!
Вершина дуба качалась в порыве тоскливого томления, смотрела вниз, словно ища чего-то, и вдруг до него явственно донеслось благоухание дикого ясменника, потом сильный аромат каприфолий и фиалок; ему показалось даже, что он слышит кукование кукушки!
И вот сквозь облака проглянули зелёные верхушки леса! Дуб увидал под собой другие деревья; они тоже росли и тянулись к нему; кусты и травы тоже. Некоторые даже рвались из земли с корнями, чтобы быстрее лететь к облакам. Впереди всех была берёза; гибкий ствол её, извилистый, как зигзаги молнии, тянулся всё выше и выше, ветви развевались, как зелёные флаги. Все лесные растения, даже коричневые султаны тростника, поднимались к облакам; птицы с песнями летели за ними, а на стебельке травки, развевавшемся по ветру, как длинная зелёная лента, сидел кузнечик и наигрывал крылышком на своей тонкой ножке. Майские жуки гудели, пчёлы жужжали, каждая птичка заливалась песенкой; в небесах всё пело и ликовало!
– А где же красненький водяной цветочек? Пусть и он будет с нами! – сказал дуб. – И голубой колокольчик, и малютка ромашка! – Дуб всех хотел видеть возле себя.
– Мы тут, мы тут! – зазвучало со всех сторон.
– А прошлогодний хорошенький дикий ясменник? А чудный ковёр ландышей, что расстилался в лесу три года тому назад? А прелестная дикая яблонька и все другие растения, украшавшие лес в течение этих многих-многих лет? Ах, если б они все дожили до этого мгновения, были бы вместе с нами!
– Мы тут, мы тут! – зазвучало в вышине, как будто отвечавшие были уже впереди.
– Как хорошо, как дивно хорошо! – ликовал старый дуб. – Они все тут со мной – и малые, и большие! Ни один не забыт!
И старый дуб, не перестававший расти, почувствовал вдруг, что совсем отделяется от земли.
– Вот это лучше всего! – сказал он. – Теперь я совсем свободен! Все узы порвались! Я могу взлететь к самому источнику света и блеска! И все мои дорогие друзья со мною: и малые, и большие – все!
– Все!
Пока же дуб грезил, над землёю и морем разразилась страшная буря. Мощные волны морские дико бились о берег, дерево трещало, качалось и, наконец, было вырвано с корнями в ту самую минуту, когда ему грезилось, что оно отделяется от земли. Дуб свалился. Триста шестьдесят пять лет минули для него, как день для мухи-подёнки.
На восходе новогоднего солнышка буря утихла; из всех труб вился синий дымок, словно жертвенный фимиам в праздник жрецов. Море успокоилось, и на большом корабле, выдержавшем ночную бурю, взвились флаги.
– А дерева-то нет больше! Ночная буря сокрушила наш могучий дуб, нашу примету на берегу! – сказали моряки. – Кто нам заменит его? Никто!
Вот какою надгробною речью, краткою, но сказанною от чистого сердца, почтили моряки старый дуб, поверженный бурей на снежный ковёр. Донеслась до дерева и старинная торжественная песнь, пропетая моряками.
Отпрыск райского растения
Высоко-высоко, в светлом, прозрачном воздушном пространстве, летел ангел с цветком из райского сада. Ангел крепко поцеловал цветок, и от него оторвался крошечный лепесток и упал на землю. Упал он среди леса на рыхлую, влажную почву и сейчас же пустил корни. Скоро между лесными растениями появилось новое.
– Что это за чудный росток? – говорили те, и никто – даже чертополох и крапива – не хотел знаться с ним.
– Это какое-то садовое растение! – говорили они и подымали его на смех.
Но оно всё росло да росло, раскидывая побеги во все стороны.
– Куда ты лезешь? – говорил высокий чертополох, весь усеянный колючками. – Ишь ты, распыжился! У нас так не водится! Мы тебе не подпорки!
Пришла зима, растение покрылось снегом, но от ветвей исходил такой блеск, что блестел и снег, словно освещённый снизу солнечными лучами. Весною растение зацвело; прелестнее его не было во всём лесу!
И вот явился раз профессор ботаники – так он и по бумагам значился. Он осмотрел растение, даже попробовал, каково оно на вкус. Нет, положительно, оно не было известно в ботанике, и профессор так и не мог отнести его ни к какому классу.
– Это какая-нибудь помесь! – сказал он. – Я не знаю его, оно не значится в таблицах.
– Не значится в таблицах! – подхватили чертополох и крапива.
Большие деревья, росшие кругом, слышали сказанное и тоже видели, что растение было не из их породы, но не проронили ни одного слова – ни дурного, ни хорошего. Да оно и лучше промолчать, если не отличаешься умом.
Через лес проходила бедная невинная девушка. Сердце её было чисто, ум возвышен; всё её достояние заключалось в старой Библии, но со страниц её говорил с девушкой сам Господь: «Станут обижать тебя, вспомни историю об Иосифе; ему тоже хотели сделать зло, но Бог обратил зло в добро. Если же будут преследовать тебя, глумиться над тобою, вспомни о нём, невиннейшем, лучшем из всех, над которым надругались, которого пригвоздили ко кресту и который всё-таки молился: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают!»
Девушка остановилась перед чудесным растением; зелёные листья его дышали таким сладким, живительным ароматом, цветы блестели на солнце радужными переливами, а из чашечек их лилась дивная мелодия, словно в каждой был неисчерпаемый родник чарующих созвучий. С благоговением смотрела девушка на дивное растение божье, потом наклонилась, чтобы поближе рассмотреть цветы, поглубже вдохнуть в себя их аромат, – и душа её просветлела, на сердце стало так легко! Как ей хотелось сорвать хоть один цветочек, но она не посмела – он ведь так скоро завял бы у неё. И она взяла себе лишь зелёный листик, принесла его домой и положила в Библию. Там он и лежал, всё такой же свежий, благоухающий, неувядаемый.
Да, он лежал в Библии, а сама Библия лежала под головою молодой девушки в гробу – несколько недель спустя девушка умерла. На кротком лице её застыло выражение торжественной, благоговейной серьёзности, только оно и могло отпечататься на бренной земной оболочке души в то время, как сама душа стояла перед престолом Всевышнего.
А чудесное растение по-прежнему благоухало в лесу; скоро оно разрослось и стало словно дерево; перелётные птицы слетались к нему стаями и низко преклонялись перед ним; в особенности – ласточка и аист.
– Иностранные кривляки! – говорили чертополох и крапива. – У нас это не принято! Такое ломанье нам не к лицу!
И чёрные лесные улитки плевали на чудесное растение.
Наконец пришёл в лес свинопас надёргать чертополоха и других растений, которые он жёг, чтобы добыть себе золы, и выдернул в том числе со всеми корнями и чудесное растение. Оно тоже попало в его вязанку!
– Пригодится и оно! – сказал свинопас, и дело было сделано.
Между тем король той страны давно уже страдал глубокою меланхолией. Он прилежно работал – толку не было; ему читали самые учёные, мудрёные книги, читали и самые лёгкие, весёлые – ничего не помогало. Тогда явился посол от одного из первейших мудрецов на свете; к нему обращались за советом, и он отвечал через посланного, что есть одно верное средство облегчить и даже совсем исцелить больного.