Никто не стал спорить с доводами Корри, и Виллем пообещал подумать, что можно сделать.
В тот же день Анна Франк записала в своем дневнике, как несколькими ночами ранее она была свидетельницей воздушного боя, развернувшегося высоко в небе, и летчикам союзников пришлось прыгать с парашютом со своего горящего самолета. Позже она узнала, что это были канадцы и что пятеро членов экипажа благополучно спаслись. Пилот, однако, сгорел заживо, и гестапо сразу же схватило еще четырех военных.
Рано утром опасность подошла пугающе близко, и Анна написала: «Прошлой ночью пушки производили такой шум, что мама закрыла окно. За этим последовал громкий хлопок, который прозвучал так, как будто прямо рядом с моей кроватью упала зажигательная бомба. – Огонь! Огонь! – закричала я. Я думала, что комната в любой момент может вспыхнуть пламенем».
Такие сцены, описанные Анной, повторялись регулярно, в Амстердаме и Харлеме.
Ганс, тем временем, привык к размеренной жизни у тен Бумов. Они с Корри вставали первыми и завтракали вместе около половины восьмого. Опа и Бетси спускались вниз около половины девятого, ели, а потом Опа занимал свое место у плиты или в мастерской. Корри уже давно взяла на себя основную работу по изготовлению и ремонту часов, и Ганс восхищался ее мастерством.
«А теперь посмотри на это, – сказала она однажды утром, поигрывая старыми часами на цепочке, и включила Би-би-си. – с первым ударом часов Биг-Бен будет ровно 8:00 утра. В этот момент дня, ровняясь на эти основные часы, я всегда засекаю возможное расхождение в секундах». Корри посмотрела на секундную стрелку и, когда раздался первый удар лондонских часов, подсчитала, что часы на цепочке отстали всего на три секунды. «В течение дня, – добавила она, – эта разница послужит стандартом для всех остальных часов, продающихся в магазине и сданных в ремонт. Так начинается каждое мое рабочее утро». Ганс мысленно подсчитывал, что Корри сейчас пятьдесят один год, из которых более тридцати лет она занималась этим ремеслом. Как и ее отцу, ей нравились сложные задачи часового дела и ремонта, и она очень гордилась своей работой. Теперь ее новой страстью стало спасение еврейских жизней.
В конце мая Ганс обнаружил, чем он сможет помогать своим спасителям, не выходя из дома. Каждую неделю его мать заходила в Бейе, чтобы принести чистую одежду, последние новости и – самое главное – письма от Миес. Однажды он нашел в своей посылке экземпляр «Вильгельмуса», голландского национального гимна. Распространение этого текста, его продажа или приобретение были объявлены вне закона.
Ганс просиял и показал его Корри. Опа взглянул на текст и сказал: «Я думаю, мой мальчик, всем нам не повредило бы прочитать этот гимн вслух». Ганс прекрасно понимал, что Опа, как и все остальные, конечно, знали слова наизусть, но обретение запрещенного текста можно было считать маленьким праздником. «Гимну более четырехсот лет, – вспоминал Ганс, – он был написан, когда Вильгельм Оранский боролся за свободу вероисповедания в Нидерландах, находившихся под властью Испании. Теперь эти старинные слова приобрели новое и очень личное значение для каждого из нас. Вильгельм глубоко верил, что Всемогущий оправдает народную борьбу и принесенные жертвы, и эти слова перекликаются с нашей собственной ситуацией».
Но Богу, величайшему из Повелителей, я обязан повиновением, в первую очередь и в последнюю очередь, ибо такова воля справедливости.
Ганс прикрепил бумажку с текстом гимна к наклонной крыше над своей кроватью, в голову ему пришла идея. Да, снаружи показываться ему было нельзя, но он мог помочь другим способом, изнутри. Он вспомнил, что мать передавала ему свою пишущую машинку, и теперь он решил, что его посильным вкладом в общее дело может стать набор подпольных текстов. У Сопротивления была в распоряжении активная сеть для распространения новостей и листовок со словами ободрения; призыв всегда был одним и тем же: «Размножьте текст и передайте дальше!» Он поделился этой идеей с Корри, и примерно через день она пришла к нему с первым заданием. По ее словам, клиент, работавший в ратуше, пришел к ней с просьбой отремонтировать часы и рассказал, как нацисты потребовали от персонала предоставить адреса молодых людей, которых они порекомендовали бы к отправке на немецкие заводы. Она протянула Гансу бумагу. «Вот прощальное обращение, – сказала она, – голландского правительственного чиновника, который подал в отставку, потому что не желал мириться с тем, как немцы обращаются с его согражданами, особенно, евреями. Я подумала, что текст подойдет для копирования, и одолжила его на денек».
Ганс пробежал текст глазами:
«Я чувствую необходимость кратко объяснить вам, моим сотрудникам, причины, послужившие мотивом для подачи в отставку 12 сентября 1940 года. В этот день мне стало ясно, что так называемая Арийская декларация станет в нашей стране обязательной. Это означает, что при рассмотрении заявлений или планировании перемещения персонала мы будем обязаны выяснять, имеет ли то или иное лицо еврейское происхождение. Как бы ни было дорого мне мое призвание, из-за этих насаждаемых мер я считаю своим долгом подать в отставку, поскольку моя совесть как христианина и как голландца никогда не позволит мне задать человеку этот вопрос…»
Ганс знал, что этот человек был абсолютно прав в том, что за его будущее теперь никто не мог ручаться. Нацистские репрессии против подобных деклараций были суровыми, как и наказания за их копирование или распространение. Ганс заверил Корри, что напечатает несколько экземпляров, чтобы мужчина мог раздать их своим коллегам.
8 июня гестапо провело новые рейды по всей Голландии; на следующий день сотни молодых голландцев отправлялись в Германию. Возросшая опасность привела в дом тен Бумов третью гостью, вторую еврейку: Мэри ван Италли. Эта миниатюрная женщина 42-х лет была дочерью профессора Амстердамского университета, и ее история потрясала воображение посильнее, чем история Теи. Она рассказала тен Бумам, что, когда немцы начали преследовать голландских евреев, ее родители покончили с собой, чтобы не попасть в лагерь смерти, подобный Аушвицу. К ее чести, несмотря на травму, Мэри сохранила позитивное отношение к жизни и оптимистичный настрой. Она верила, что добро и истина в конечном счете восторжествуют, и хорошо поладила со всеми жителями Бейе. Вскоре после прибытия Мэри Корри приняла еще двух голландских беженцев: Хенка Весселса и Лендерта Кипа. Никто не спрашивал их возраста, но Хенк выглядел на восемнадцать, а Лендерт на двадцать пять. У Хенка было лицо мальчика из церковного хора, чему соответствовал и его тихий и жизнерадостный нрав. Лендерт был его полной противоположностью – он казался зрелым, озорно улыбался, был разговорчив и самоуверен. Их занятия совсем не соответствовали внешним проявлениям: застенчивый «мальчик-хорист» на самом деле работал юристом, а «самоуверенный повеса» – школьным учителем.
У тен Бумов теперь проживали пять беженцев – Ганс, Теа, Мэри, Хенк и Лендерт – и все вместе они обсуждали, как лучше спрятаться в этом старом доме. Ганс подумал, что хорошим потайным местом может послужить чердак; он исследовал покрытое пылью пространство и заключил, что чердачная дверь слишком бросается в глаза, поэтому он заколотил оригинальный люк и пропилил новый, в менее очевидном месте. Однако, когда они протестировали его во время аварийной тренировки, стало ясно, что чердак не сработает; требовалось слишком много времени, чтобы поднять всех наверх и закрыть люк.
Однако и у Корри появилась идея: «Я спрошу Пиквика. Я уверена, что он знает кого-нибудь, кто сможет нам помочь».
Через несколько дней в Бейе появился архитектор. Как и большинство работников Сопротивления, он называл себя «господин Смит». Оказалось, что он отвечал за безопасность всех укрытий борцов Сопротивления в Харлеме, и теперь пришел проверить дом Бейе. Корри показала ему укромное местечко на лестничной клетке, где можно спрятать продовольственные карточки, и господин Смит одобрил его. Затем она объяснила ему систему оповещения: если на окне столовой висела деревянная табличка «Alpina Watches», входить было безопасно; в противном случае – нет. За окном прикрепили зеркало, которое показывало, кто приближается; в случае появления гестапо или полиции дверь между магазином и домом запиралась на ключ, что давало беженцам ценное дополнительное время на поиск укрытий. Смит поднялся наверх и поразился эксцентричной планировке дома, кривым стенам и неправильному уровню пола. «Госпожа тен Бум, если бы все дома были построены так, как этот, вы бы видели перед собой менее нервозного человека».
Корри провела гостя на верхний этаж.
«То что надо! – воскликнул Смит. – Укрытие должно располагаться как можно выше, это дает людям наилучшие шансы добраться до него, пока внизу идет обыск.»
«Но… это моя спальня».
Смит проигнорировал ее замечание и начал передвигать мебель и измерять длину стен. Через несколько минут он указал на заднюю часть ее спальни. «Вот здесь нужно сделать фальшивую стену!»
План дома, на котором видны все потайные места в доме.
Карандашом он набросал линию примерно в полуметре от стены. «Одного слоя кирпичей будет достаточно. Фальшивый шкаф слева перед стенкой и раздвижная панель в задней части шкафа должны отлично сработать. Моя дорогая, получится просто великолепно. Я буду гордиться этой конструкцией так же, как и всеми теми прекрасными домами, которые я построил за свою жизнь».
В течение следующих двух дней в дом приходили рабочие с инструментами, спрятанными в газетах, и кирпичами, спрятанными в портфелях. В мгновение ока у Корри в спальне выросла кирпичная стена, которую тут же покрыли штукатуркой. На одном конце фальшивая стена заканчивалась деревянным бельевым шкафом, который обеспечивал вход в потайное помещение. На нижней полке находилась выдвижная потайная панель – шедевральная конструкция – метр в ширину и полметра в высоту. Ее установили в плотно прилегающие пазы так, чтобы при закрытии не появлялось трещин или швов. Противовес и колесо позволяли детали легко перемещаться, а на дно был нанесен тонкий слой резины, чтобы замаскировать шум при закрытии дверцы.