«Мы больше не хотим служить Адольфу Гитлеру, – признался один из них. – мы отказываемся убивать еврейский народ. Вы можете нам помочь?»
Приближение немецких солдат средь бела выглядело опасным, но Корри пошла на риск и пригласила их войти. Этим немцам тоже нужно было спрятаться, совершенно так же, как евреям и беглым голландцам. Корри не могла поверить в свою удачу.
Она пообещала им помощь, но взамен попросила уступить им на время военную форму.
Солдаты с готовностью согласились; они хотели смешаться с толпой, им все равно понадобилась бы гражданская одежда. Корри собрала рубашки и брюки для каждого, а немецкую форму передала своим голландским парням: теперь они могли появиться в яслях на правах солдат Вермахта.
Тем не менее выполнить план по спасению детей было сверх сложно. Вальтер, Феликс и Генриетта надеялись на помощь семнадцатилетней медсестры Бетти Гудсмит-Одкерк: они планировали тайно вывезти детей в рюкзаках, коробках, хозяйственных сумках или корзинах для белья, сопроводить их в убежище неподалеку, где они могли бы разместиться хотя бы на несколько часов. Генриетта заручилась помощью Йохана ван Хульста, директора Реформированного педагогического колледжа, расположенного по соседству, который согласился временно спрятать детей в своем здании. Затем, согласно плану, он должен был связаться с членами подполья, чтобы те перевезли детей на поезде или трамвае в пригороды Лимбург или Фрисланд, где их ожидали принимающие семьи.
Храбрые «солдаты» Корри обеспечили сопровождение.
Все сто детей были спасены[23].
В понедельник, 28 июня, Корри ворвалась в мужскую комнату в семь утра с песней «Проснись и пой». Наступил день рождения Ганса, и Корри запланировала небольшой праздник. Все постояльцы спустились вниз на завтрак и спели голландскую песню, традиционно посвящаемую именинникам «Lan zal hij leven». Тен Бумы подарили Гансу книгу, а под вечер трогательный подарок пришел от родителей: те вручили ему письмо от Миес. Обмен письмами навлекал риск привлечь внимание гестапо, поэтому они договорились о том, чтобы писать друг другу не чаще раза в месяц. Тем не менее каждое письмо ценилось, как благословение. «Слова ее поддержки вселяли в меня новую уверенность и надежду», – вспоминал Ганс.
Вскоре после домашнего праздника в магазине зазвонил телефон, и Корри сняла трубку.
«У меня есть мужские часы, и похоже они сломались, – сказал звонивший. – Мы не можем найти специалиста, который мог бы их починить. К тому же, у них очень старомодный циферблат».
Корри сразу распознала заранее проработанный код: звонивший пытался найти укрытие для еврея, чьи черты лица выдавали его. «Пришлите часы, – сказала она, – и я посмотрю, как мы можем помочь вам в нашей мастерской».
В семь вечера в переулке раздался звонок в дверь. Корри пригласила стоявшие перед ней «поломанные часы» войти и отметила их «старомодные» черты лица: чуть за тридцать, худой, лысеющий, с оттопыренными ушами и маленькими очками. Она закрыла дверь, а человек вежливо поклонился и достал трубку из кармана пальто.
«Прежде всего я вынужден спросить, – можно ли мне оставить при себе моего хорошего друга, эту курительную трубку? Мейера Мосселя и его трубку нелегко отделить друг от друга. Но если вы, добрая госпожа, возражаете и не готовы жертвовать чистотой своих штор, я, конечно, распрощаюсь с моим другом и сопутствующим ему никотином».
Корри рассмеялась. «Конечно, трубку можно оставить! Мой отец курит сигару – если только находит таковую, по нашим-то временам».
«Ох уж эти нынешние времена… Чего и ожидать, если мы под гнетом этих варваров!»
Корри повела его наверх в столовую, и, прежде чем она открыла рот, чтобы представить собравшихся, Моссель выпалил: «Это ваш отец? А ведь будь он евреем, он был бы настоящим патриархом».
«Послушайте, господин, – ответил Опа, – может быть, мы и дети Божьи по милости Его, но именно вы сын Его избранного народа по праву рождения».
Познакомившись, Моссель немного рассказал собравшимся о своей биографии, о том, как служил кантором[24] еврейской общины в Амстердаме. «Теперь же, – завздыхал он, – где моя Тора?…Где моя паства?» По его словам, большая часть его семьи была арестована, а жена и дети скрываются на ферме в северной Голландии. Владельцы фермы отказались принять его «по очевидным причинам», добавил он, намекая на свои особенности внешности.
Вскоре Моссель расчувствовался и пустился в душераздирающие жалобы, выплескивая свое горе. «Вы спросите, почему я не пошел в Йодсе Шоубург[25], когда пришла повестка? Почему моя семья не поехала? Я вам объясню, почему. Моя единственная цель в жизни – петь хвалу Адонаю, Господу. Я иегуда, еврей. Само это слово означает человека, который восхваляет Адоная. Могу ли я восхвалять Господа, если они убьют меня? Тогда я стал бы мучеником, да, но может ли мученик петь хвалу Адонаю? Вот так я, несчастный, и оказался здесь во власти вашей милости!»
Затем Моссель повернулся к Опа: «Вы позволите мне молиться и восхвалять Господа в этом доме?»
Прежде чем Опа успел ответить, Корри сказала: «Конечно, у нас в доме молитва только приветствуется». Затем она сказала ему, что он может спать в мужской комнате с Гансом, Лендертом и Хенком, и предупредила, что кошерной еды они гарантировать в Бейе не смогут.
«Выбирая между голодной смертью и поддержанием жизни во имя восхваления Господа, я могу выбрать, не сомневаясь: ваша еда благословение для меня, мадам!»
Корри кивнула. «Только, пожалуйста, перестаньте называть меня мадам. Все здесь зовут меня тетей Кеес». Она спросила, какое обращение предпочитает он сам, на что Моссель пожал плечами. Его звали Мейер, напомнил он, но, возможно, следует называть себя как-то по-другому? «Кодовое имя, что-то вроде Уинстон или Вольфганг?»
После нескольких предложений Моссель повернулся к Гансу. «Насколько я понимаю, сегодня ваш день рождения. Не могли бы вы оказать мне услугу и придумать мне подходящее имя?»
Ганс, не колеблясь, предложил: «Господин Моссель, мы будем называть вас Йоси».
«Йоси, Йоси, – повторил Моссел. – Где вы взяли это имечко?» «О, это просто что-то вроде ласкательного имени для самого младшего члена семьи у голландцев. В моем доме – и в домах моих друзей – все называют младших братьев Йоси».
Моссел кивнул. «Хорошо, пусть будет Йоси». Он повернулся к Бетси: «Моя госпожа, позвольте мне представиться. Я Йоси. Позвольте выразить мою непреходящую благодарность за то, что вы приняли меня в своем доме».
Бетси улыбнулась. «Добро пожаловать, Йоси. Пусть ваше пребывание окажется для всех нас счастливым. И, пожалуйста, зовите меня тетя Беп».
Еды в Харлеме было крайне мало, и, когда однажды Корри и Бетси заметили в газете талон на свиную колбасу, все очень обрадовались: тен Бумы неделями не видели мяса. Однако Корри задалась вопросом – несмотря на его предыдущие заверения, – согласится ли Йоси есть такую некошерную пищу.
Когда пришло время ужина, Бетси достала из духовки запеканку из свинины и картофеля. «Йоси, день испытания настал». Она положила ему на тарелку изрядную порцию, и еврей не смог устоять перед ароматом вкусного горячего блюда.
Смакуя первый кусочек свинины, он кивнул. «Конечно, в Талмуде есть положение о свинине. И я пойду и напомню себе о нем… как только закончится ужин».
Однако в одном вопросе Йоси не поступился своими принципами. Несколько вечеров спустя, когда Корри готовила горячий шоколад, Лендерт случайно упомянул, что подслушал, как Нолли сказала, что, если бы ее спросили, укрывает ли она еврея, она бы призналась. По ее мнению, Девятая заповедь не давать ложных показаний против ближнего не оставляла ей альтернативы. Она считала, что Бог в полной мере способен позаботиться о ситуации, возникшей из-за ее следования заповедям.
Услышав замечания Лендерта, Йоси взвился: «Скажи мне, что я не расслышал вас правильно, – кричал он. – Скажи мне, что я неправильно понял. Правильно ли я расслышал, что эта женщина скорее пожертвует жизнями людей, чем солжет?!»
Прежде чем Лендерт успел ответить, вмешалась Корри. «Ш-ш, тише, тише, Йоси, пожалуйста, присядь, и давай поговорим об этом».
«О чем тут говорить? На карту поставлены жизни, и вы хотите меня в чем-то уговорить?»
«Ты знаешь Божью заповедь, – сказала Корри. – Евреям запрещено лгать, так же, как и нам…»
«Да, да, я так и знал». Раздраженный, Йоси начал урок истории Ветхого Завета, напомнив Корри о Раав и еврейских повитухах – все они лгали, чтобы почтить дело Божье. Корри молчала, пока Йоси не закончил свою лекцию.
«Но мы теперь здесь, под вашей крышей. Мы доверили вам наши жизни, тетя Кеес. Я требую, чтобы вы пообещали, что не предадите нас, что не сделаете этого добровольно. Если я не смогу доверять вам, я должен найти другое укромное место».
Корри и Йоси сели за обеденный стол, и Корри взяла его за руки: «Йоси, я обещаю, мы не предадим никого из вас, по нашей воле этого точно не случится».
Обе стороны понимали, что выражение «по нашей воле» звучало по меньшей мере расплывчато, но Йоси смягчился. «Спасибо вам, тетя Кеес. Я доверяю всем вам».
Размышляя позже об этом инциденте, Ганс записал: «Многие голландские христиане столкнулись с радикальными переменами в те летние месяцы 1943 года. До тех пор ложь, воровство, убийство и шантаж считались преступлениями перед Богом и перед голландским обществом. Но нашу страну, да и всю нашу цивилизацию захватил демонический режим, зло как оно есть, и нам пришлось выбирать: следовать ли их жестоким указаниям или страдать от последствий своего честного выбора; помогать нуждающимся или безразлично стоять на обочине. Как бы долго человек ни пытался избежать выбора… момент истины, наконец, наступит».