«Чем еще вы занимались, госпожа тен Бум? Что еще вам есть мне рассказать?»
«Чем еще я занималась?.. О, вы имеете в виду… вы хотите знать о моей работе в церкви для умственно отсталых людей!»
Прежде чем Рамс успел ответить, Корри погрузилась в подробный рассказ о своей работе с инвалидами Харлема.
«Разве это не пустая трата времени? – спросил он. – Безусловно, гораздо важнее обратить в веру нормального человека, чем слабоумного».
Рамсу внушили национал-социалистическую философию о том, что пожилых, слабых и неполноценных следует отставлять в сторону, избавляться от них как можно скорее. Корри ухватилась за эту идею.
«Могу говорить с вами откровенно, лейтенант Рамс?»
«Этот допрос, госпожа тен Бум, основан на предположении, что вы окажете мне такую честь».
Корри сглотнула и ринулась вперед: «У Господа Иисуса иные стандарты, не то, что у людей. Библия описывает Его как Бога, обладающего великой любовью и милосердием, в частности ко всем потерянным и презираемым, ко всем, кто ничтожен, слаб и беден. Возможно, в Его глазах умственно неполноценный человек имеет большую ценность, чем вы или я. Для него ценна каждая человеческая душа».
Рамс минуту сидел молча, размышляя, а затем встал. «На сегодня хватит».
На следующее утро Рамс зашел в камеру Корри и повел ее не в свой кабинет, а в сад. «Вам, очевидно, не хватает солнечного света, – сказал он. – Мы можем продолжить допрос и здесь, внутри сидеть не обязательно».
Корри, тронутая его добротой, наблюдала, как Рамс в задумчивости прислонился к стене.
«Я не спал всю ночь, – признался он, – думал о том, что вы сказали мне об Иисусе. Расскажите мне о нем еще».
Ситуация изменилась, подумала Корри. Кажется, немецкий судья, обладающий божественной властью отпускать людей на свободу или отправлять их на виселицу, исчез. Сейчас перед ней стоял мужчина – просто обычный мужчина, – который впервые столкнулся со своим собственным духовным бесплодием.
«Иисус Христос – это Свет, – сказала она, – пришедший в мир для того, чтобы каждый, кто верит в Него, вышел из тьмы. Есть ли тьма в вашей жизни?»
Рамс кивнул. «В моей жизни царит великая тьма. Когда я ночью ложусь спать, я не смею даже думать о том моменте, когда придется просыпаться утром. Проснувшись же, я боюсь наступившего дня. Я ненавижу свою работу. У меня в Бремене жена и дети, но я даже не знаю, живы ли они. Кто знает, возможно, прошлой ночью они погибли под бомбами».
«За ними ежеминутно присматривает Господь, лейтенант Рамс. Иисус – повсеместный свет, свет, который может сиять даже в такой тьме, как ваша».
Рамс пробормотал это так тихо, что Корри едва расслышала: «Что вы можете знать о такой тьме, как моя…»
Они вернулись в камеру Корри, и Рамс задал еще один вопрос. «Я не могу понять, как вы можете верить, что Бог есть, ибо если он есть, то почему Он допустил, чтобы вы, такая храбрая женщина, сидела в тюрьме?»
«Бог никогда не ошибается, – ответила Корри. – Есть многое, чего мы еще очень долго не поймем. Но мне это не важно. Значит, на то воля Божья, чтобы я какое-то время побыла с Ним наедине». Примерно через день Рамс вызвал Корри на еще одно собеседование, на этот раз в свой кабинет. К ее удивлению, у него не было ни одного вопроса о ее причастности к укрывательству евреев или оказанию помощи подполью. Вместо этого он хотел узнать о ее детстве, ее родителях и родственниках.
Она сказала ему, что ее отец совсем недавно умер в Схевенингене, и Рамс пришел в ярость; в досье об этом ничего сказано не было. Корри спросила, почему ее поместили в одиночную камеру, и он зачитал ей ответ: «Состояние заключенного заразно для других».
«Но я больше не заразна! Мне давно существенно лучше, а моя родная сестра находится так близко. Лейтенант Рамс, если бы я только могла один раз увидеть Бетси! Просто поговорить с ней несколько минут».
Рамс раздумывал над ее просьбой, и Корри видела сострадание и боль в его глазах. «Госпожа тен Бум, возможно, я кажусь вам могущественным человеком… Да, я ношу униформу, у меня есть определенная власть над теми, кто находится под моим началом. Но я и сам человек подневольный, дорогая леди из Харлема, заключенный в тюрьме посильнее этой».
Позже на неделе Рамс вызвал Корри на еще одну встречу, снова, чтобы поговорить о духовных вопросах. Он никак не мог понять, почему христиане соглашаются страдать. «Как вы можете верить в Бога? – допытывался он. – Какой Бог позволил бы этому старику умереть здесь, в Схевенингене?»
Корри вспомнила, что говорил ее отец о таких трудных вопросах: «Некоторые знания слишком тяжелы… их невозможно вынести… твой Отец Небесный возьмет их на себя, пока ты не сможешь нести это бремя», – но прежде чем она успела ответить ему, вошел охранник.
Рамс встал.
«Заключенная тен Бум завершила дачу показаний, – сказал он охраннику, – отведите ее в камеру».
Когда Корри проскользнула мимо Рамса к двери, он сказал себе под нос: «Медленно идите по коридору F».
Глава 17Кости
Корри послушно пошла за охранником, и когда они свернули в коридор F, перед ней оказалась камера Бетси. Сестра стояла спиной к коридору среди нескольких женщин, но Корри увидела ее, и этого было достаточно.
Несколько дней спустя лейтенант Рамс пригласил к себе Бетси. Поскольку про работу подполья она уже рассказала все то немногое, что знала, теперь он решил побеседовать с ней о христианской вере, удовлетворить свое духовное любопытство. После нескольких вопросов и ответов Бетси сказала: «Господин Рамс, несомненно, очень важно говорить об Иисусе, но еще важнее поговорить непосредственно с Ним. Вы не будете возражать, если я помолюсь прямо здесь вместе с вами?»
Рамс кивнул и склонил голову.
Он вызывал ее к себе в кабинет еще четыре раза, и с каждым разом они все больше сближались в молитве. Независимо друг от друга Петер, Корри и Бетси увидели воочию: Бог работал над сердцем этого человека. А что касается Рамса, то ему тоже некуда было деться. В его обязанности входил допрос всех узников тюрьмы Схевенинген, и все члены семьи тен Бумов предстали перед ним вместе с Богом. С каждым следующим допросом их слова все больше не давали ему покоя, удивляли и обнадеживали его.
Возможно, в том, во что они верили, и было что-то истинное.
Однажды утром он в очередной раз вызвал Корри на допрос. На его рабочем столе были разложены документы – ее личные бумаги. Между ними лежали ее собственной рукой написанные заметки о различных подпольных мероприятиях, продовольственные карточки, в которых содержались имена и адреса друзей, евреев и участников Сопротивления. Гестапо обнаружило их во время обыска в Бейе и, по-видимому, только что передало в тюрьму.
«Объясните мне, что это за записи», – потребовал Рамс.
Сердце Корри бешено колотилось. Помимо прямого доказательства ее участия в нескольких тяжких преступлениях, эти бумаги подвергали смертельной опасности каждого, чье имя упоминалось в списках. Обнаружь их гестапо, подпольщики будут арестованы и отправлены в концентрационные лагеря, наверняка, расстреляны; евреев отправят в лагеря смерти. Могла ли она сказать лейтенанту, что не имеет отношения к этим документам? Бессмысленно. Это определенно конец: для нее и для всех остальных.
«Не могу».
Рамс несколько мгновений молча смотрел на бумаги.
Затем он наклонился вперед, сгреб их в кучу, открыл дверцу печи и бросил их в огонь.
Корри потеряла дар речи. Рамс бескорыстно, не подчинившись своим прямым обязанностям, пощадил ее жизнь и жизни бесчисленного множества других людей. Пока она со слезами на глазах наблюдала, как пламя пожирает «преступления и грехи», приписываемые ей гестапо, на ум пришло послание к Колоссянам 2:14: «Истребив учением бывшее о нас рукописание, которое было против нас, и Он взял его от среды и пригвоздил ко кресту».
Третьего мая Корри получила письмо от Нолли[47]:
«Как же мы были счастливы получить твое письмо. Прочитав, что тебя держат в одиночной камере, я так расстроилась. Дорогая Корри, я должна сказать тебе нечто очень печальное. Будь сильной, хорошо? 10 марта[48] наш дорогой отец отправился на Небеса. Он прожил в тюрьме всего 9 дней, похоронен в Лоосдуинене. Вчера я забрала его вещи из Схевенингена. Я знаю, что Господь поможет тебе вынести эту новость».
Корри разрыдалась. Не то чтобы смерть отца стала неожиданностью, но потеря человека, который был духовным якорем клана тен Бумов почти шестьдесят лет, разбила ее сердце. Корри нажала на кнопку экстренного вызова, и через минуту появилась охранница по имени Мопье, более-менее благодушная женщина.
«Пожалуйста, побудьте со мной хоть несколько минут, – взмолилась Корри. – Я только что получила известие о том, что мой отец скончался. Пожалуйста, не оставляйте меня одну».
Мопье велела ей подождать и вернулась с успокоительным, от которого Корри отказалась. Мопье сидела рядом с Корри молча, не знала, что сказать. Наконец, она решила напомнить Корри, что тен Бумы оказались в тюрьме за противоправные действия. «О чем тут так плакать и убиваться, – добавила она. – Надо радоваться, что отец прожил так долго. Моему вот отцу было всего пятьдесят шесть лет, когда он умер».
Поддержка от Мопье исходила никакая, но в чем-то она была права: Корри должна быть благодарна за те долгие годы, которые она провела со своим отцом.
На следующий день Корри написала письмо Нолли, выразив свои эмоции по поводу потери.
«Его смерть оставила огромную брешь в моем сердце, – писала она. – Господь смилуется надо мной, зная, как я любила отца и как стремилась помочь ему во всем. То, что я получила от своего отца, ничем нельзя заменить. Это такое благословение, такой подарок, что мы осознанно и постоянно наслаждались временем в его обществе, в течение стольких лет! Я страшно горевала в течение нескольких дней, но теперь прошло, настолько добр ко мне Спаситель! Он не только помогает мне нести мое бремя, но и несет меня саму».