Однако «церковные службы» сестер тен Бум продолжались, причем к ним Корри и Бетси добавили личную беседу, один на один: они навещали больных женщин и молились за них. Они регулярно молились за всех заключенных Равенсбрюка и, по настоянию Бетси, даже за своих мучителей, охранников.
Однажды вечером, когда Корри лежала рядом с сестрой, Бетси заговорила о том, каким будет их служение после войны. Она чувствовала необходимость в создании такого места, где люди могли бы восстанавливаться и исцеляться – физически, эмоционально и духовно – в своем собственном темпе[59].
«Мы многому здесь научились, – сказала она, – и теперь мы должны отправиться по всему миру, чтобы рассказать людям то, что мы узнали, что свет Иисуса сильнее самой глубокой тьмы. Только заключенные могут знать, насколько глубокой бывает степень отчаяния. По собственному опыту мы можем сказать, что ни одна яма не бывает непреодолимой, потому что вечные руки Бога всегда поддерживают нас.
После войны мы должны арендовать освободившийся концентрационный лагерь, – продолжала Бетси, – и в нем мы будем помогать отовсюду изгнанным немцам, дадим им крышу над головой. Я слышала, что в Германии разбомблены 95 процентов жилого массива. Эти жуткие концентрационные лагеря никому после войны не понадобятся, поэтому мы должны арендовать один из них и помочь немецкому народу обрести новую жизнь на их разрушенной родине».
Помимо этого, сказала Бетси, необходимо также организовать в Голландии общину, которая принимала бы голландцев, побывавших в концентрационных лагерях, помогала им заново наладить свою жизнь.
Примерно через день Бетси описала свое видение более подробно: «Это будет красивый дом, – говорила она Корри. – Все полы выложены деревом, в стенах – ниши со статуями, этажи соединяет широкая лестница. И сады! Вокруг этого реабилитационного центра разбиты сады, где все смогут сажать цветы».
Корри попыталась осмыслить глобальные планы Бетси. «Ты планируешь остаться в этом лагере, или мы сможем работать в доме для бывших заключенных дома, в Голландии?»
«Не будем нигде останавливаться. Ты должна путешествовать по всему миру и рассказывать всем, кто готов слушать о нашем лагерном опыте, о том, что Иисус – это реальность и что Он сильнее всех сил тьмы. Скажи людям. Расскажи всем, кто будет слушать! Он наш самый большой друг, наша защита».
Мечта казалась нереальной, но она наполняла Корри надеждой.
В конце концов она и сама поверила, что они осуществят задуманное. А пока оставалось пережить заключение.
Ближе к концу месяца в барак 28 распределили новую надсмотрщицу. Новые люди всегда переносились несчастными узниками непросто: каждый вновь пришедший спешил заявить свой собственный характер, непревзойденную степень жестокости. Новая стражница запомнилась всем с первого дня: не успев появиться, она до смерти забила заключенную.
Декабрь принес похолодание, что сделало перекличку еще более мучительной. На утренних и вечерних построениях заключенные топали ногами в ритме марша. Чтобы хоть немного утеплить свои тщедушные пальтишки, Корри и Бетси набили их газетой. Спать стало невозможно: разбитые оконные стекла пропускали порывы ледяного ветра. Кто-то набросил одеяла на самые разбитые окна, но от холода это мало помогло.
Однажды холодной ночью Корри обняла Бетси, чтобы согреть ее, и в ужасе почувствовала, что ее пульс стал слабым и учащенным.
На второй неделе декабря охранники выдали каждому заключенному дополнительное одеяло, но тен Бумы недолго наслаждались этой привилегией. Из Чехословакии пригнали новую партию заключенных; одной из женщин, размещенной рядом с Корри и Бетси, одеяла не хватило, и Бетси настояла, чтобы они отдали ей одно из своих.
Во время одной из вечерних перекличек Корри увидела группу полуживых женщин, выходящих из соседнего Nacht-und-Nebelbarak, барака под названием «Ночь и туман». За романтичным названием скрывался тихий ужас: в этом бараке содержались женщины, приговоренные к смертной казни, некоторые из которых использовались в качестве Каниенхен («подопытных кроликов»), на них ставили медицинские эксперименты. Казалось, каждый уголок Равенсбрюка специально проектировался для того, чтобы вызывать ужас и шок, от завода Сименс и камер физических наказаний до бункера для опытов.
На следующее утро Корри, Бетси и другие женщины из группы по вязанию проходили мимо необычного здания. Все окружающие казармы были унылыми и серыми, но это место выглядело гораздо хуже: изначально построенное как караульное помещение, оно имело внутренний двор, огороженный железной решеткой, по сути, камеру на «свежем воздухе». Корри узнала, что там содержались женщины, выполнявшие самую тяжелую работу: они строили дороги, носили уголь, рубили дрова.
Однажды Корри заметила, как в том дворе совершенно одна ходит молодая девушка – худая и болезненная. Как раненое животное, она прижималась к стене здания. Корри почувствовала, что она умирает, и, вероятно, очень скоро все для нее кончится.
Никому не разрешалось разговаривать с теми, кто находился во дворе, поэтому Корри молилась молча:
«О Спаситель, полный милосердия, возьми это бедное дитя в Свои объятия; утешь ее и сделай счастливой». Эту молитву заслужили столько разных страдалиц Равенсбрюка.
Старая госпожа Ленесс, например. Смертельно больная и слабая, она однажды утром не смогла выйти на перекличку и осталась в постели. Появились лагер-полицейские – заключенные, которые служили лагерной полицией, – и рывком подняли миссис Ленесс на ноги. Однако она не могла стоять, поэтому лагер-полицейские избили ее. Вернувшись, заключенные барака 28 обнаружили госпожу Ленесс на земле. Корри и другие бросились к ней, чтобы поднять ее на кровать, и Корри начала искать носилки, чтобы отнести ее в больницу. Таких не нашлось, поэтому группа женщин решила отнести и обмыть госпожу Ленесс хотя бы в туалет.
По пути госпожа Ленесс испачкалась, и охранница безжалостно избила ее. Удары сыпались безостановочно, до тех пор, пока госпожа Ленесс не перестала двигаться.
Так она и погибла.
Их жестокости не было предела. Спустя пару дней перекличка в 28-м бараке началась в три тридцать утра – на час раньше, – потому что накануне три женщины опоздали. Стоя в ледяной темноте, Корри заметила пару фар, прыгающих по снегу. Грузовики направлялись в лагерную больницу. По рядам прошел шепот.
Мгновение спустя дверь больницы открылась, и вышла медсестра, кто-то опирался на ее руку. Женщина помогла пациентке подняться и сесть в первый грузовик, затем появились другие медсестры, с другими больными под руку. Насколько Корри могла догадаться по внешнему виду, пациенты были пожилые, немощные или умственно отсталые; медсестры осторожно помогали каждому из них забраться в грузовик. Вскоре санитары привели других пациенток, одну из которых Корри знала – мать с маленьким сыном, они оба отбывали срок в лагере. Однако она не казалась больной или немощной, и Корри предположила, что ее доставили в больницу из-за ее непрекращающихся просьб о том, чтобы ее сын был рядом с ней.
Через несколько минут в транспорт набилось около сотни человек, а затем появились носилки с пациентами, настолько слабыми, что их пришлось нести к грузовикам. Но куда они направлялись? В настоящую больницу?
«Больных увозят!» – прошептал кто-то рядом с Корри.
По толпе пронеслись вздохи, но Корри не сразу поняла, что происходит. Если этих пожилых и больных перевозили не в больницу, то почему медсестры с ними так нежны и заботливы?
Она наблюдала, как грузовики завелись и поехали прямо к крематорию[60].
Глава 22Скелет
В конце осени и в декабре, когда союзники приближались к Германии, Генрих Гиммлер посетил ряд концентрационных лагерей, чтобы лично отдать приказ о сокращении численности заключенных. Он знал, что некоторым лагерям придется эвакуироваться, знал он и что многие пленники не в состоянии передвигаться на длинные расстояния. В Равенсбрюке он встретился с комендантом Фрицем Сюреном и дал указание немедленно ликвидировать больных, старых или нетрудоспособных заключенных. Чтобы ускорить процедуру массового убийства, он приказал построить второй крематорий и газовую камеру.
В Равенсбрюке, как и в других лагерях, заключенные знали, что их шансы на выживание уменьшаются с каждым днем. Все видели, как каждое утро увозили мертвые тела, как из крематория поднимался дым. Многие предпочли покончить с собой[61].
Корри никогда не думала о том, чтобы лишить себя жизни; скорее, она наблюдала за своими товарищами по несчастью и глубже заглядывала в свою собственную душу. «Некоторых горе учит молиться, – писала она позднее. – Иных оно ожесточает. Жесткость – это защитный механизм, который временами искушал и меня. Если человек не может вынести вида окружающих его страданий, он пытается соорудить доспехи вокруг своего сердца. Вместе с тем жесткость делает людей нечувствительными к добру и благу».
Даже Бетси не имела надежной брони от всепоглощающего отчаяния. Однажды утром, когда 28-й барак мучился в очередной перекличке в половине четвертого утра, в темноте прозвучала сирена. Испуганные женщины бросились обратно в относительное тепло барака, но обнаружили, что он заперт. Страдания на морозе никто останавливать не собирался.
Одна женщина попыталась влезть в барак через окно, но женщина-полицейский лагеря поймала ее и начала бить. Скорей всего, обезумев от сцены побоев, умственно отсталая девочка, стоявшая прямо перед Корри, потеряла контроль над кишечником и обкакалась. Охранники жестоко избили и ее. Затем в двери барака начала биться пожилая женщина, умоляя впустить ее. Охранник отказался; женщина потеряла сознание и упала на землю.
Бетси в отчаянии обняла сестру: «О, Корри, это даже хуже, чем ад».