Чтобы держать намеченных жертв в повиновении, Сюрен придумал уловку. Заключенным из списка сообщали, что их переводят в «Миттверду» – фиктивный, не существующий лагерь, – затем вечером их сажали в грузовик и везли в учреждение для дезинфекции, долгожданной процедуры для женщин, которые месяцами кишели вшами и блохами. После того, как женщины раздевались и проходили внутрь, дверь за ними запиралась. Затем через отверстие в крыше подавали травящий газ; поднимался вой.
Однако предстояло казнить так много заключенных, что Сюрену и Троммеру пришлось растянуть график убийств на несколько недель. Сначала они запланировали избавиться от больных и слабых, а затем от всех женщин старше пятидесяти.
Возрастная группа Корри.
Под Рождество в 28-й барак прибыла новенькая, русская по имени Маруся. Помещение было настолько переполнено, что Маруся осталась без кровати. Когда наступила ночь, Корри увидела, как она печально бродит между рядами в поисках места для ночлега. Искать там было нечего, всяко получалось, что спать нужно ложиться на полу – без матраса, одеяла или подушки. Однако другие заключенные не очень хорошо принимали русских, и куда бы ни пошла Маруся, все отрицательно качали головами.
Корри обдумала бедственное положение женщины. «Мало того, что мы узницы концентрационного лагеря, так еще и голову приклонить негде», – подумала она. Поймав отчаянный и затравленный взгляд Маруси, Корри жестом подозвала ее к себе. Она пригласила ее на место, которое занимала Бетси. Сияя, Маруся проскользнула к Корри между остальными.
Когда девушка откинулась назад и положила голову на подушку, Корри задумалась, есть ли способ пообщаться с этим человеком, всего в нескольких сантиметрах от нее. Она не знала русского языка, а Маруся, по-видимому, другими языками не владела. Должен же быть способ найти общий язык.
«Иисус Христос?» – произнесла Корри на славянский манер.
«О! – глаза Маруси заблестели, и она осенила себя крестным знамением, а потом обняла и поцеловала Корри.
Позже Корри писала: «Меня покинула моя родная сестра, с которой я в течение пятидесяти двух лет делила радости и горе. Теперь со мной разделила постель и веру русская женщина; меня окружали многие другие мои сестры и братья во Христе. Я задавалась вопросом, даст ли мне Господь возможность дарить другим любовь и заботу, в которых отец и Бетси больше не нуждались».
Корри, однако, и сама нуждалась в любви и заботе. После того дня, когда она и весь 28-й барак заставили стоять на пронизывающем холоде более двенадцати часов, пять женщин, включая Корри, серьезно заболели. Тифом ли или чем-то еще – никто не знал.
Четверо из них умерли в течение последующих десяти дней.
Одним морозным декабрьским утром охранница выкрикнула на перекличке: «Заключенная 66730!»
«Это мой номер», – ответила Корри.
«Тен Бум, Корнелия».
«Это мое имя».
«Выйди вперед».
Корри вышла из строя, ее мысли лихорадочно заметались. Вот и все? Газовая камера или, может быть, другой концентрационный лагерь? Или, может быть, просто наказание за что-то?
Охранница снова выкрикнула: «66730!»
Корри сделала еще несколько шагов вперед и произнесла казарменный ответ: «Заключенная тен Бум, Корнелия, присутствует».
Охранница указала на дальний конец очереди. «Встать на Номер 1».
Корри, с трудом передвигая ноги, направилась к этому месту; холодный ветер трепал ей платье. Несколько минут она простояла там одна, потом на место рядом с ней направили молодую девушку. Увидев, что Корри дрожит, девушка потерла ей спину, пока охранники отвернулись.
Перекличка продолжилась; Корри повернулась к девушке. «Почему нас сюда поставили, как думаете?»
Девушка ответила тихо и невозмутимо:
«Я думаю, нас сейчас убьют».
Глава 24Отеки
Корри одними губами произнесла короткую молитву.
«Возможно, сейчас, я, как и Бетси, воочию предстану перед тобой, Господи. Пусть убийство моё будет не слишком жестоким, не газ, Господи, и не повешение. Пусть меня застрелят, ведь это так быстро. Один взгляд, один звук, и все кончено».
Повернувшись к девушке, Корри спросила, как ее зовут.
«Тайни».
«А я – Корри. Как давно ты здесь?» – «Два года».
«Ты когда-нибудь читала Библию?» – «Нет, никогда».
«Ты веришь, что Бог существует?»
«Верю. Хотела бы я знать о Нем побольше. Что Вы о Нем знаете?»
Корри ответила, что знает многое, и в течение следующих трех часов, стоя по стойке смирно рядом с Тайни, она проповедовала Евангелие.
«Здесь умерла моя сестра, – рассказала она Тайни. – Она много страдала, как ты и я. Но Иисус всегда с нами. Он совершил чудо, очистив мою душу от горечи и ненависти к моим врагам».
Тайни хорошо восприняла проповедь, и Корри попросила ее помолиться Господу, «другу, который никогда не оставит тебя одну».
Прозвучала сирена, возвещающая о завершении переклички, и охранница крикнула, чтобы все приступали к работе. Женщины бросились врассыпную, Тайни тоже исчезла.
Корри осталась на указанном ей «месте номер 1» и ждала. Подарит ли ей Бог быструю смерть в ответ на ее молитву?
«Когда ты умираешь, – размышляла она позже, – когда ты стоишь у врат вечности, ты видишь вещи в совершенно другом свете, чем когда собираешься прожить еще долго. Я стояла у этих ворот много месяцев, живя в казарме 28 в тени крематория. Каждый раз, когда я видела дым, валивший из отвратительных дымовых труб, я знала, что смотрю на последние останки какой-то бедной женщины. Часто я спрашивала себя: когда же придет мое время умереть?»
Тайни оказалась права насчет смертного приговора; позже Корри выяснила, что ее казнили вскоре после окончания переклички. Но что же предстояло самой Корри?
Охранница, дважды вызывавшая ее, велела Корри следовать за ней в административный барак. Корри присоединилась к короткой очереди заключенных перед столом, и наблюдала, как клерк проштамповал документы впереди стоящей женщины и сказал: «Отпустить!»
Отпустить?? На свободу? Возможно ли это? Мгновение спустя мужчина вызвал ее: «Тен Бум, Корнелия».
Корри подошла, мужчина что-то нацарапал на формуляре, поставил печать и протянул ей. Она посмотрела вниз и увидела только одно слово, выделенное жирным шрифтом: Entlassungsschein (Справка об освобождении).
Пройдя по очереди к другому столу, она получила железнодорожный проездной билет до Нидерландов, а затем охранник указал ей на другую комнату дальше по коридору. Внутри женщины, стоявшие в очереди впереди Корри, раздевались.
«Вам нужно пройти медосмотр», – пояснили ей.
Корри кивнула. Еще одно унижение. Она сняла Библию с шеи, сняла платье и бросила то и другое в угол, на вещи других заключенных.
Когда Корри подошла ближе, она удивилась молодости доктора – перед ней сидел веснушчатый мальчик, который по возрасту вполне годился ей в племянники. Однако держался он исключительно профессионально. Каждую следующую пациентку он просил нагнуться, повернуться и растопырить пальцы.
Корри встала перед ним, и взгляд доктора сразу же упал на ее распухшие ноги.
«Отек, – объявил он. – Больница».
Тюремный служащий повел ее в больницу, и Корри спросила: «Но тогда получается… разве нас не собирались отпустить?»
«Я думаю, так они и поступят, как только отеки спадут. Они отпускают только тех, кто в хорошем состоянии».
В этом условии усматривался смысл. Эсэсовцы не хотели, чтобы кто-то узнал о жестоком обращении с заключенными, особенно пресса, поэтому любой, кого приходилось отпускать, должен был выглядеть относительно здоровым. Придется подождать.
Однако больница была переполнена. Группа женщин ждала в очереди, надеясь попасть на прием к врачу, а помимо местных привезли десятки новых заключенных с ужасными травмами. Ей рассказали, что поезд с заключенными, направлявшийся в Равенсбрюк, попал под бомбардировку, и многих просто разорвало в клочья. У стены на столе лежала пациентка, а вокруг нее работали врач и четыре медсестры. Она кричала от боли, и сердце Корри разрывалось от боли за нее.
В этот момент в комнату, шаркая, вошла женщина-скелет. Ее тонкие слабые ноги едва донесли ее до места, в глазах застыла боль. Она позвала на помощь, но один из сотрудников ответил, что она прекрасно может подойти сама.
Корри вздохнула. Неужели страданиям Равенсбрюка не было конца?
Она закрыла глаза и попыталась отгородиться от всего, но не смогла; вокруг царили ужас и жестокость.
Наконец, тюремщик провел ее через дверь в палату с двухъярусными кроватями. Пришлось подниматься на верхнюю койку, Корри подтянулась на руках и с трудом занесла одну ногу за другой. Однако в ту ночь уснуть не пришлось: все предрассветные часы пациенты отчаянно кричали о помощи. Корри спустилась вниз, несмотря на свои отеки, и пошла утешать тех, кто больше всего страдал.
Перед восходом солнца трое пациентов упали с постели и умерли на полу.
Наступило Рождество.
В Харлеме Петер ван Верден вспоминал о тен Бумах. Сколько он себя помнил, Рождество вся семья праздновала в Бейе с Опой и остальными.
«Милые манеры нашего дедушки, почтенного джентльмена, превратили его во всеобщего любимца, – вспоминал Петер, – семья обожала его. В этом году все было по-другому. Без него и Рождество не Рождество».
Но в тот год о рождественских гулянках голландцы думали меньше всего. Немецкая продовольственная блокада так и продолжалась, ежедневно от голода умирали сотни людей[65]. Кроме свеклы и тюльпанов, есть было нечего. «Нищета, голод и болезни царили повсюду», – вспоминал Петер.
Смерть не щадила самых близких ему людей.
Его давний друг, жених его сестры Ати, Пит, стал следующей жертвой нацистов. Пит активно участвовал в деятельности подполья и однажды отправился на встречу в штаб-квартиру Сопротивления. Собрание, однако, оказалось ловушкой гестапо, пойманных доставили в амстердамскую тюрьму.