За соседним столиком другая медсестра прошептала своей спутнице: «Я никогда не видела, чтобы кто-то так жадно ел».
После ужина Труус проводила Корри по коридору в большую комнату, где та смогла принять горячую ванну. Из сверкающей белой ванны поднимался пар, и Корри погрузилась по подбородок, чистая теплая вода успокаивала ее обожженную, покрытую струпьями кожу.
Труус вернулась и постучала в дверь. «Позвольте еще хотя бы пять минут!» – взмолилась Корри.
Труус оставила ее в покое: каждый раз, когда она возвращалась, Корри просила еще пять минут. В конце концов, ей предстояло смыть с себя десять месяцев жизни в грязи, а когда у нее в следующий раз появится возможность насладиться этой роскошью, было неясно. Наконец Корри сдалась и вышла, Труус протянула ей ночную рубашку. Они прошли по коридору в уютную спальню, отведенную медсестре, которая на тот момент была в отпуске.
Корри остановилась у входа. Цвет. Все, что она видела почти год, было серым, а в этой комнате царила гармония ярких сочных оттенков. Она взглянула на кровать, толстые шерстяные одеяла были откинуты, открывая хрустящие белые простыни. Она в наслаждении провела руками по мягкому хлопку взад и вперед. Труус предложила ей располагаться на кровати, подложила под ее ноги подушку и оставила ее отдыхать.
Оглядывая комнату, Корри продолжала впитывать воздух свободы и наслаждаться своим новообретенным убежищем. Напротив кровати была полка, заполненная всевозможными книгами, и снаружи она могла слышать знакомые звуки Голландии: гудки лодки на каналах, детей, играющих и перекликающихся друг с другом на улице, и, вдалеке, хор, поющий под звуки карильона.
Она вернулась домой.
Глава 25Дежавю
Ближе к вечеру следующего дня зашла медсестра и отвела Корри в другую комнату, где ей предстояло пробыть несколько дней. Где-то поблизости по радио играла композиция Баха, первая музыка, которую Корри услышала за последние десять месяцев.
Это произвело на нее такое впечатление, что она опустилась на пол и зарыдала. Бог действительно вернул ее к жизни. Она была пленницей, а Господь выкупил ее и освободил. Она чувствовала, что во всем этом предусмотрен скрытый смысл, определенная цель, и с этого момента воскрешения – как у обращенного Савла из Тарса – у нее будет новая миссия. Равенсбрюк стал ее дорогой в Дамаск.
Итак, сначала она должна уведомить Виллема и Нолли о своем освобождении, а затем добраться до Харлема. Однако отсутствие транспортного сообщения осложняло возвращение домой, с телефонной связью тоже были проблемы. Корри провела в приюте десять дней, восстановила силы и дождалась попутной поездки в грузовике, нелегально провозившем еду. Ехать планировали ночью, на выключенных фарах.
Несколько часов грузовик трясся в темноте, и когда они добрались до Хилверсума, Корри направила водителя к дому Виллема. Мгновение спустя Виллем, Тина и две их дочери уже обнимали Корри.
Корри рассказала о болезни и смерти Бетси, и лицо Виллема вытянулось. «Хотел бы я получить хотя бы такие новости о Кике. Ему было бы гораздо лучше сейчас с Бетси и отцом, чем там, где он есть». Они ничего не слышали о своем сыне с тех пор, как Кика депортировали в Германию.
Корри пробыла у них две недели – отчасти для того, чтобы снова привыкнуть к нормальной жизни, но в основном для того, чтобы приятно провести время с братом и его семьей. Она видела, что Виллему приходилось тяжело: он ходил с тростью и прихрамывал, по сути, он медленно умирал. В тюрьме он заразился туберкулезом, и последствия болезни недвусмысленно проступали на его истощенном теле.
Сначала отец, потом Бетси, возможно, Кик, а вскоре и Виллем – неумолимо тикали часы потерь. Брат не обращал внимания на свои недуги. В доме престарелых, которым он заведывал, содержалось пятьдесят постояльцев, и Виллем упоенно утешал их всех и заботился о заведении.
Через несколько дней Корри заметила кое-что еще. Никогда еще у Виллема не работало столько молодых женщин: одни помогали по хозяйству дома, другие ассистировали медсестрам, третьи трудились на кухне, четвертые – в качестве секретарей. Выяснилось, что это были вовсе не девушки, а переодевшиеся молодые люди, пытавшиеся избежать немецких лагерей. Даже в условиях ограниченных возможностей Виллем продолжал помогать Сопротивлению.
Корри очень соскучилась по Нолли, мечтала попасть в любимый Бейе, и, наконец, Виллем отправил ее домой. Такая поездка тоже считалась нелегальной, но он нашел шофера, который согласился проехать 50 км от Харлема, чтобы забрать ее. Немецкие власти разрешали Виллему использовать корпоративную машину дома престарелых только в пределах города, поэтому они договорились встретиться с водителем в секретном месте в Хилверсуме.
Подъехав, Корри увидела длинный черный лимузин, ожидающий в снегу у дороги. На нем были государственные номера, а задние окна закрывали занавески. Она поцеловала Виллема на прощание и проскользнула в незнакомую машину.
«Герман!»
«Моя дорогая Корнелия, – ответил Пиквик, – Бог управил нам снова встретиться!»
В последний раз Корри видела его в автобусе, направлявшемся в Гаагу, избитого и истекающего кровью. Теперь он выглядел нормально, как будто с ним ничего не случилось, если не считать недостающих зубов.
Как всегда, Пиквик владел свежайшими новостями. По его словам, подполье активно функционировало, многим молодым людям приходится скрываться. Корри спросила о судьбе евреев, которых она оставила в Келье ангелов, и Пиквик подтвердил, что они все были в безопасности, за исключением Мэри ван Италли, которую арестовали и отправили в Польшу.
Лимузин проехал по мосту Спаарн, ведущему в центр Харлема, и Корри поразилась видом грота у церкви Святого Баво[66]. Над величественной готической церковью, построенной между 1245 и 1520 годами, возвышался 75-метровый шпиль, здесь размещался знаменитый орган Кристиана Мюллера[67]. В момент своего создания, в 1738 году, он был самым большим органом в мире. Инструмент занимал всю западную стену церкви, возвышаясь почти на сто футов, и был украшен двадцатью пятью статуями, вырезанными Яном ван Логтереном, амстердамским скульптором. На вершине здания сидят два позолоченных льва, в лапах которых – герб Харлема.
Услышав об этом органе, в 1740 и 1750 годах специально чтобы поиграть на нем приезжал Георг Фридрих Гендель. Шестнадцать лет спустя, в 1766 году, у его педалей стоял десятилетний вундеркинд, Вольфганг Амадей Моцарт.
Поскольку церковь находилась так близко к ее дому, Корри считала ее такой же родной, как и свой часовой магазин тен Бумов. Бейе ждал ее. Когда лимузин свернул на Бартельйорисстраат, Пиквик предупредил ее, что дом не совсем тот, что прежде. По его словам, после снятия полицейской охраны власти разместили там несколько бездомных семей. Он полагал, что сейчас там пусто. Один из их верных соратников, господин Тоос, вновь открыл свой магазин в соседнем здании.
Едва Корри добралась до боковой двери, как упала в объятия Нолли: сестра пришла рано утром со своими девочками, чтобы прибраться в доме к приезду Корри. Они осмотрели весь дом, и Корри заметила, что пропали несколько вещей: четыре восточных ковра, пишущая машинка, несколько книг и все часы, которые были оставлены для ремонта. Однако три самых любимых предмета – пианино Корри, портрет отца и его любимое кресло – остались.
На кухне они вспоминали, как филигранно Бетси расставляла чашки, а в гостиной, как Марта ругала Йоси за то, что он везде оставлял свою трубку. Войдя в комнату Опы, Корри в слезах упала на его кровать. Теперь ей придется одной жить в доме, который, сколько она помнила, был наполнен весельем, родственниками, друзьями и гостями.
На следующий день Корри отправилась в Гроте Керк, старинную церковь, которая навеяла на нее светлые воспоминания о детских играх в величественном соборе. Каждая древняя дверь, винтовая лестница или потайной шкаф представляли собой приключение и подходящее место для игры в прятки. Она вспоминала, как много раз ее дядя Арнольд ходил туда всей семьей послушать гигантский орган Мюллера.
У двери пожилой смотритель предложил провести ее по зданию. «Если можно, – ответила Корри, – я одна похожу».
Она пошла по надгробиям, которые образовывали церковный пол, и стук каблуков отдавался эхом в пустом святилище. Корри выбрала свободную лавку и вспомнила, как в детстве играла здесь с подругой. В тот день уже смеркалось, и в соборе потемнело. Сквозь витражные окна просачивались редкие лучи света, а газовые лампы на боковых стенах отбрасывали таинственные мерцающие тени. Ее подруга испугалась, но Корри чувствовала себя умиротворенной. Она явственно ощущала еще чье-то Присутствие, тогда ей казалось – Всемирного Света.
Теперь, сорок пять лет спустя, она размышляла над этим предзнаменованием. Свет посреди тьмы.
Шли дни, и Корри теряла спокойствие. Она начала сопровождать мистера Тооса в магазин, но работа больше не приносила радости. Иногда она ловила себя на том, что целый час просмотрела в пустоту. Даже родной Бейе уже не грел, как прежде. В попытке возродить ощущение домашнего уюта, которое привносила Бетси, Корри расставила на каждом подоконнике растения.
Однако она забывала их поливать, и они завяли.
Чего-то не хватало. Деятельности. Работы, которая имела бы значение. В конце концов, война все еще продолжалась, и она скучала по подпольной работе.
Ждать долго не пришлось. В начале февраля в Бейе пришел незнакомец с предельно привычной Корри просьбой. «Госпожа тен Бум, у меня друга посадили, – сказал мужчина. – вы же знаете начальника тюрьмы, он патриот и на нашей стороне. Пойдемте вместе сходим, представьте меня ему, пожалуйста, я попрошу его освободить моего друга?»
Корри согласилась, но, когда они прибыли в тюрьму и начальник вышел к ним, сердце Корри учащенно забилось. Она никогда раньше не видела этого человека. Неужели ее втравили в еще одну ловушку Квислинга