Евреи не обслуживаются. В парках таблички предупрежда- ли еще лаконичнее: Евреям вход запрещен.
Когда лето сменилось осенью, Корри отметила для себя череду совсем тревожных событий. Сначала за сданными в ремонт часами перестали возвращаться владельцы. Затем в квартале, где жила Нолли, внезапно опустел целый дом. Вскоре после этого другой часовой магазин – принадлежавший еврею, которого Корри знала, как господина Кана – однажды утром просто не открылся. Однажды Опа постучал в их дверь, желая поинтересоваться, не заболел ли его коллега, но ему никто не ответил. В последующие дни проходящих мимо дома тен Бумов неизменно встречали темные окна и закрытые ставни.
Несколько недель спустя, когда Корри и ее отец прогуливались по Гроте Маркт в центре Харлема, они наткнулись на кордон полиции и солдат. Приблизившись, они наблюдали поразительное зрелище: бесчисленное множество мужчин, женщин и детей, со Звездой Давида на одежде, загоняли в кузов грузовика.
«Отец, – закричала Корри. – Посмотри, что делают с этими бедными людьми!».
Наконец полицейский кордон разомкнулся, и грузовик проехал сквозь него. Опа кивнул: «Несчастные люди.»
Корри взглянула на отца и увидела, что он смотрит не на отъезжающий грузовик, а на солдат.
«Мне жаль и немцев тоже, Корри. Они коснулись зеницы Божьего ока»[15].
В течение следующих нескольких дней Корри обсуждала с отцом и Бетси, что они могли бы сделать, чтобы помочь своим еврейским соседям. Спрятать их в Бейе казалось самым очевидным решением, но жилое пространство было ограничено, не было никаких тайников или помещений, которые под них годились. Риск был реальным и серьезным: всех, кого ловили за укрывательством евреев, отправляли в тюрьмы или концентрационные лагеря.
Пока они раздумывали, Виллем уже все сделал. Вскоре после оккупации он устроил тайник под полом в своем кабинете. Когда гестапо приходило с произвольными обысками, все евреи, которых он укрывал, проскальзывали в специальное секретное место.
За кулисами мировой битвы британцы делали все, что могли, чтобы помочь своим голландским союзникам. Периодические воздушные бои Королевских ВВС над Голландией не оказали существенного влияния на ход войны, но у британцев было секретное оружие: Управление специальных операций. Это государственное учреждение было создано в 1940 году для того, чтобы заполнять пустоты. В отличие от МИ-6, профессиональной организации, которая занималась иностранным шпионажем, УСО было поручено выполнять грязную работу: вооружать бойцов Сопротивления, проводить диверсии (особенно на мостах, железнодорожном полотне и на немецких складах боеприпасов), контрразведку и даже заказные убийства. Короче говоря, директива Уинстона Черчилля относительно УСО заключалась в том, чтобы «поджечь Европу». Все его агенты были обучены убивать с использованием любого оружия, включая ножи, или даже голыми руками. По этой причине их окрестили шпионами, коммандос или просто «нерегулярными бойцами с Бейкер-стрит».
Немцы называли их «террористами».
Почти во всех случаях, когда УСО искало оперативников для выполнения заданий на оккупированных территориях, они вербовали местных граждан, которые говорили на языке без акцента и которые досконально знали конкретный район, куда их направляли. Государственное учреждение добилось значительных результатов во Франции, и теперь Лондон хотел повторить успех в Нидерландах. В сентябре над территорией Голландии они сбросили на парашютах двух агентов, за которыми 6 ноября последовали Тис Таконис, эксперт по саботажу, и Х.М.Г. Лауверс, его радист.
Радисты, прошедшие сложнейшую подготовку в области кодов и беспроводных устройств, отвечали за организацию поставок оружия бойцам Сопротивления и служили лучшим источником информации для Лондонского управления, собирая ее из сообщений очевидцев.
Два агента, заброшенные в сентябре, провели операцию в разной степени удовлетворительно: в то время как в феврале 1942 года один вернулся в Англию с полезной информацией, другой «пропал без вести» в море. Тем временем Таконис и Лауверс развернули операции в Арнеме и Гааге, соответственно.
18 марта, после немногим более четырех месяцев секретной беспроводной связи, Лондон получил от Лауверса запрос о переброске другого агента, что, по словам голландского отделения УСО, они готовы сделать немедленно.
Только это сообщение переслал вовсе не сам Лауверс.
Глава 4«Рацциас»
В 1942 году в Гааге также успешно злодействовал хитрый офицер контрразведки Абвера майор Герман Гискес. Один из его агентов – человек по имени Риддерхоф – управлял транспортной службой, которая могла предоставить грузовики для доставки грузов, заказанных Лондоном. Совершенно случайно Риддерхоф познакомился с Таконисом и через него узнал о Лауверсе и его радиооборудовании, а также об их совместных планах. Вся эта информация поступила непосредственно к Гискесу, который незамедлительно начал операцию под названием «Северный полюс».
6 марта, во время подключения Лауверса к лондонскому офису, хозяин дома сообщил ему, что снаружи стоят четыре черные машины. Лауверс немедленно попытался скрыться с тремя зашифрованными, но не отправленными сообщениями в кармане. Люди Гискеса арестовали его прямо на улице, а улики в кармане не оставили ему шансов на алиби. Немцы также арестовали владельца дома, в котором Лауверс снимал комнату, и его жену, конфисковали радиооборудование. Как правило, захваченным во время Второй мировой войны шпионам предоставлялся выбор: работа на врага или казнь[16].
Если агент выбирал первое, похитители «обыгрывали» или «включали» его радио, как это называлось. Это означало, что агент соглашается отправлять сообщения в Лондон (или, наоборот, в Берлин в случае захваченных немецких шпионов), продиктованные его похитителями, не раскрывая, что он был захвачен врагом. На такой случай УСО предусмотрело специальные процедуры: у каждого радиста имелся набор заранее спланированных многоуровневых проверок безопасности.
Они помогали убедиться, что агент не был скомпрометирован; если специальные кодовые слова отсутствовали при передаче сообщений, Министерство внутренних дел понимало, что агент был арестован и радио теперь работает на врага.
Лауверс честно следовал протоколу УСО и пропустил в своих сообщениях, надиктованных Гискесом, все необходимые коды безопасности. Лондон, к несчастью, проигнорировал предупреждение, предположив, что Лауверс проявил небрежность или поспешил. С этого момента голландский отдел УСО начал систематически высылать Гискесу спецагентов, каждый из которых прыгал с парашютом прямиком в объятия ожидающих немецких солдат[17].
Нацистские тиски начали сжиматься и в Харлеме вокруг семьи тен Бумов. В воскресенье Корри, Бетси и Опа отправились на службу в Голландскую реформатскую церковь в Вельсене, где восемнадцатилетний сын Нолли, Петер, играл на органе. Орган Вельсена был одним из лучших в Голландии, и Петер удостоился этой чести, конкурируя с сорока более опытными музыкантами и победив. Церковь была заполнена до отказа, и тен Бумы втиснулись на одну из последних свободных скамей. Внимая звукам своего инструмента, Петер погрузился в печальные мысли. На этот самый день, 10 мая, пришлась двухлетняя годовщина оккупации. «В тот момент во мне восстал патриотический дух, – вспоминал он, – и я решил, что именно в это воскресное утро просто необходимо что-то сделать, чтобы продемонстрировать, что в душе мы все еще настоящие голландцы, сделать что-то, чтобы выразить нашу надежду на победу, веру в то, что придет день, когда мы снова станем свободным народом».
Восемнадцатилетний Петер ван Верден за органом. На стене справа от него изображение Иоганна Себастьяна Баха, набожного христианина, который часто подписывал свои ноты “S.D.G.” – Soli Deo Gloria (“Единому Богу Слава”).
Когда служба закончилась, вместо того чтобы сыграть традиционный церковный гимн, он настроил инструмент на полную громкость и начал играть «Вильгельмус», национальный гимн Нидерландов.
Собравшаяся паства зашумела. Все в церкви знали, что недавний указ Зейсс-Инкварта объявлял исполнение или пение «Вильгельмуса» преступлением. Опа, которому на тот момент было восемьдесят два года, первым поднялся на ноги. За ним последовали другие. Внезапно откуда-то позади раздался голос, начавший петь слова. Потом еще один. И еще один. Через несколько секунд вся церковная паства стояла, гордо и вызывающе распевая запрещенный гимн.
Многие плакали.
Корри запомнила и впоследствии живо описала этот момент: «Мы пели не таясь, воспевали наше единство, нашу надежду, нашу любовь к королеве и стране. В эту годовщину поражения на мгновение почти показалось, что мы победили».
Тен Бумам пришлось дожидаться Петера после службы возле боковой двери церкви; казалось, добрая половина прихожан хотела лично обнять его, пожать руку или похлопать по спине. По мере того, как Корри обдумывала сложившуюся ситуацию, она все больше впадала в уныние. Гестапо скоро услышит о произошедшем, и что тогда? Петера наверняка арестуют, возможно, накажут и всех остальных, кто спел гимн.
Корри и не подозревала, что недавно назначенный нацистами мэр Вельсена лично присутствовал на службе, решив проверить, соблюдает ли церковь новый закон.
На следующее утро Петер проснулся от того, что кто-то трясет его. «Петер! Проснись, – кричала Коки, его младшая сестра. – Пожалуйста, Петер, проснись!»
Петер открыл глаза. «Э-э? В чем дело?… О, это ты. Ну же, я еще немного посплю, ладно?»
Коки снова встряхнул его. «Послушай меня. Ты должен встать – сию же минуту. Полиция приехала! Они внизу. Петер! Ты меня слышишь? Внизу полиция, и они говорят, что забирают тебя в тюрьму!»