Единственной проблемой в этом чудесном плане оказалось излишнее любопытство Коры, которая, обнаружив в своей двери этот самый дистанционный замок, посчитала это страшным покушением на свою личную жизнь. Она потратила не меньше трёх суток, чтобы разобраться в устройстве замка и испортить его механическую часть, почти не трогая электронный механизм. Теперь замок сработал вхолостую, предупредив девушку об опасности, а одного вдоха усыпляющего газа оказалось недостаточно, чтобы потерять сознание.
Но голова изрядно кружилась, и Кора, заняв максимально устойчивое положение на четвереньках, поползла к выходу — вдруг Деметра захочет проверить, как хорошо спит сырье для питательного раствора.
И, кажется, она все-таки потеряла сознание, потому, что вечернее, приглушенное освещение оранжерей вдруг погасло.
Кора едва успела задуматься, что случилось, как обнаружила себя растянувшейся между деревьями. Наручный компьютер показывал, что прошло всего полчаса.
Девушка потянулась, согнала с себя оцепенение — оно разошедшееся по телу колючими мурашками — и, шатаясь, прошла на разведку. В каюте Деметры было тихо, а автоклав тихо урчал в своём логовище, разогреваясь. Кора с трудом удержалась от желания поковыряться в его внутренностях. Было крайне заманчиво испортить это орудие смерти так, чтобы даже Гефест не смог починить.
Вместо этого Кора покинула оранжереи, добралась до лифта и поехала вниз, к Аиду Кроновичу. Она не могла позволить себе откладывать эту встречу — отсиживаться в оранжереях и дальше было немыслимо.
Еще недавно она мечтала увидеть его, попрощаться — но с каждым этажом в пустынной кабине лифта Коре все больше и больше хотелось спрятаться от штурмана в автоклаве.
Или спрятаться от автоклава у штурмана?..
Кора не знала.
Она не хотела знать.
Дверь открывалась долго — Аид не ждал ее.
— Если ты хочешь сказать, что не желаешь иметь со мной никаких дел, говори это сразу, — сказал он, очевидно, заметив, как она дрожит. — Это нормально, Кора. Я все понимаю.
Он выглядел страшно расстроенным, уставший и грустным. Кора не могла не заметить черные тени у него под глазами, чуть заострившиеся черты и побелевшие пальцы, цепляющиеся за металл.
— Я не буду так говорить, — пообещала девушка. — Можно зайти?..
Аид Кронович взглянул на неё чуть более пристально; положил руку ей на плечо и завел к себе:
— Идем, — в его тёмных глазах мелькнула тревога, — Мне кажется, ты не совсем в порядке, Кора. Что-то случилось? Я имею в виду, ещё что-нибудь. Кроме того, что было на празднике.
Девушка замотала головой, и грустное понимание, отразившееся в глазах штурмана, сделало все очевидным: он знал, что она боится его — боится, несмотря ни на что. Боится так, как воплощение жизни боится воплощения смерти.
Кора считала этот странный, первобытный страх глупым, но не могла ничего поделать — и, кажется, её трясло и тогда, когда Аид Кронович завел её в каюту, и посадил на любимое место перед прозрачный стеклом и жестом предложил кофе.
Горячий ароматный напиток, кажется, позволил ей успокоиться. Они с Аидом смотрели на далекие звёзды в молчании. Кора не знала, не понимала, что говорить, и штурман, кажется, тоже ушел в себя. Он был там, в той бездне, где пепел, и цветы, и река — и только чуть шевельнулся, когда Кора спросила:
— А вы не знаете, сколько там было живых?
— Людей? Пять тысяч восемьсот девяносто шесть, — штурман чуть улыбнулся, как мог бы улыбаться преступник в ожидании приговора, и в его глазах отразилась тень. — С тобой было бы пять тысяч восемьсот девяносто семь.
Коре было больно смотреть на него; она опустила чашку на стол и занялась арифметическими подсчетами. За вычетом странной семейки Аида Кроновича и тех, кто погиб раньше, у неё получалось не меньше девяноста четырех тысяч выживших. А ведь они могли уже мчаться к Мадонне…
Она сделала поправку на инкубационный период для выведения из спор паразита, вроде того, что болтался между ног у поехавшего крышей И-Игоря, и прикинула, что до торжественного поворота к Мадонне у них было бы около двух недель.
Двух недель…безудержного торжества жизни.
Кора положила руку на локоть Аида Кроновича; охватывающий её страх испарился.
А, может, его и не было никогда.
— Я не должна была стреляться при вас, — твердо сказала она. — Простите меня.
— Ты не должна была это видеть, — сказал Аид Кронович, чуть отстраняясь так, чтобы её пальцы не доставали его локтя. — Ни один маньяк, Кора, не убивал своими руками столько…
Он замолчал, запустил руки в волосы и на секунду прикрыл глаза. Потом открыл, и, не глядя на Кору, негромко сказал:
— Мне кажется, у нас сегодня все равно не получится нормально поговорить.
Кора не могла и представить себе, что он чувствует; она не хотела рисковать, прикасаясь к нему:
— Если вы хотите побыть один, я пойду.
— Приходи завтра.
— Завтра у меня не получится, — с сожалением сказала Кора. — Дела завтра. И послезавтра тоже.
Насчёт остальных дней она решила не продолжать. Там ещё Аид Кронович мог прекрасно додумать, что это все из-за него.
Да он, наверно, уже так думал.
— Хорошо, — мягко сказал штурман. — Можешь идти. Пойдем, я провожу тебя.
Спокойствие в его голосе, кажется, смешивалось с чуть заметной нотой обреченности, как будто он знал, что она не вернется; и Кора наконец-то решилась.
— Вы можете не провожать меня, — неловко сказала она, вставая. — Я, знаете, зачем заходила, чтобы сказать вам, что я люблю вас в том виде, в котором вы есть. Что бы вы при этом не делали. Спасибо, что были рядом. Со мной.
На этом замечательном моменте Кора собиралась выскочить из штурманской каюты, но Аид Кронович вдруг засмеялся, тихо и страшно.
И Кора застыла в нахлынувшем первобытном ужасе.
— Ты ни черта не понимаешь, о чем говоришь, — он встал и поставил чашку на стол. — Ни черта. А, впрочем… — он махнул рукой, обрывая фразу. — Иди сюда.
Кора боялась смотреть на него, когда он шел к сейфу — и непонятно откуда соткавшаяся тень летела за ним шелестящим плащом. Когда открывал, небрежно вытаскивал коньяк, шоколад, какие-то документы, и, наконец, небольшой темно — красный плод — гранат.
И алые отблески, кажется, освещали улыбкой его лицо. И темную бездну в глазах.
Кора смотрела на гранат в руках Владыки Подземного мира и не понимала, почему дрожат его пальцы.
— Вот, Кора, возьми, это часть моего мира, ещё оттуда, — штурман немного сбивался от волнения. — Если ты… если хочешь.
Аид Кронович воткнул ногти в гранат, оторвал кусок корки — обнажились мелкие рубиновые зерна — и осторожно положил фрукт на стол.
Кора подошла, завороженная, и штурман отступил назад, не отрывая взгляда от россыпи зерен. Девушка взяла одно в руку, и…
И мир перевернулся вверх дном, опрокинулся, утаскивая её в темноту и смерть, прохладную, дышащую, ласковую, обещающую забвение и покой, журчание воды, шелест тюльпанов и пение душ.
И трон рядом с троном Аида, и вечность рядом с ним. Навсегда.
Кора не имела право взять это. Она ведь не была живой, настоящей, она должна была умереть завтра, и то, что Аид Кронович выбрал её сейчас, было ужасной ошибкой.
Но он ждал, и смотрел, и улыбался. Как будто в эти секунды он был счастлив по — настоящему. Как будто тоже любил ее.
А ей нужно было только взять зернышко.
Но она не могла.
— Аид Кронович, я… — она должна была объяснить ему. Рассказать. Он ещё мог выбрать другую, живую, которая будет его любить, и не будет врать, и которая не заставит его выбирать между жизнью и долгом, и никогда не причинит боль. Не отвернется, когда он предложит свой мир.
Если сможет. Когда-нибудь.
После неё.
— Простите, — прошептала Кора. — Я не должна этого делать, простите. Только не я.
Она съела одно зернышко, потом ещё три — больше не смогла — и кисло — сладкий вкус граната мешался со вкусом её слез.
Глаза Аида Кроновича сияли, и от этого было ещё страшнее — потому, что Кора брала то, что не могло ей принадлежать.
Никогда.
Кажется, штурман все-таки взял себя в руки раньше, чем Кора догадалась хотя бы перестать реветь:
— Ох, Кора, я, кажется, тебя напугал, — он глубоко вздохнул, покачал головой, убрал гранат обратно в сейф, положил туда же документы и взял в руки бутылку с коньяком. — Так. Вот коньяк. Вот шоколад. Ты будешь с кофе или без?..
Кора вытерла слёзы, ещё раз напомнила себе, что в десять утра её ждет автоклав, и, кажется, орхидеям не понравится высокое содержание спирта в её организме, и решительно сказала:
— Давайте с кофе. И шоколадка не помешает. И да, теперь мне нужно побыть одной.
— Извини.
Они выпили кофе с коньяком, и Кора распрощалась с Аидом Кроновичем как только её перестало трясти.
В лифте она едва вспомнила, что не планировала возвращаться к Деметре так рано, и в итоге разместилась на техническом этаже, там, где заранее припрятала пару книг. У неё было около шести часов для того, чтобы составить по письму для штурмана и Таната, навестить Гермеса и даже немного поспать.
А в десять утра она, как прилежная дочь, вернулась в оранжерейный отсек, аккурат чтобы встретить Деметру с роботом — погрузчиком на пороге свой каморки и выразить ей все возмущение насчёт дистанционного замка, усыпляющих газов и прочих методов воспитания.
С ехидной улыбкой выслушать её робкие оправдания и, наконец, спросить:
— Так что, мы идем в автоклав? Уже десять!
***
Автоклав улыбался Коре как старой знакомой. Высокий, продолговатый, с полукруглой стеклянной крышкой, он и вправду походил на анабиозную капсулу — только очень старую, на одного человека. Кора читала, что индивидуальные капсулы перестали делать больше ста лет — не выгодно. Впрочем, у Деметры не было двух десятков клонированных дочерей, чтобы размещать их в стандартном анабиозном отсеке, рассчитанном на команду небольшого межзвездного лайнера. К тому же оранжереям не требовалось столько биомассы.