– Люди устроены несколько сложнее деревьев, – сказала Рэд и привычным жестом протянула ему ладонь, чтобы он проверил, нет ли царапин на коже.
Эммон взял протянутую руку, но не стал ее осматривать. Вместо этого он сурово уставился на Рэд из-под нахмуренных бровей.
– Не прикасайся к нему.
Рэд нахмурилась:
– И как я тогда его исцелю?
– Ты будешь прикасаться ко мне, а я – к нему. – Он слегка сжал ее руку, шрамы царапнули кожу Рэд. – Я сказал тебе, что это сложная работа. И это может быть опасно. Ты направишь свою силу в меня, а уж я – в него.
Рэд скривилась, но кивнула. Эммон еще раз стиснул ее руку, затем выпустил ее и вслед за Вальдреком двинулся к двери подвала.
Она была заперта на три замка и для верности заколочена доской. Эммон и Вальдрек отодрали доску, а Вальдрек выудил из кармана кольцо с ключами.
– Он ведь закован?
– По рукам и по ногам. Да и за корпус тоже, – с болью в голосе ответил Вальдрек. Как-никак, речь шла о его родственнике.
Рэд вспомнила, что Ашейла упоминала Элию – жену Бормейна и дочь Вальдрека. Рэд покосилась на Эммона, стоявшего рядом с ней, – собранного, спокойного. Чувство общего дела, солидарности на миг пронзило ее как копьем.
Вальдрек со вздохом снял последний замок.
– Это некрасиво. Приготовьтесь.
В помещении было темно. Крошечные оконца высоко под потолком являлись единственным источником света. Пылинки танцевали в его узких, как копья, столбах. Рэд переступила порог вслед за Эммоном. В нос ей ударил резкий запах – как будто дверью наотмашь. Воняло кислым и чем-то холодным. Она зажала нос рукой. Подвал оказался небольшим: они втроем едва поместились в нем. К тому же Эммон едва не задевал потолок макушкой. Он стоял перед Рэд и, заметив что-то, напрягся и шагнул вбок так, словно хотел заслонить ее. Рэд пихнула его в плечо. На мгновение он уперся, но все же сдвинулся настолько, чтобы и она могла увидеть.
Бормейна старались разместить настолько удобно, насколько возможно, и именно из-за этого впечатление, которое производил человек, лежавший на кровати на россыпи подушек, заботливо укрытый несколькими одеялами, прикованный за руки и за ноги – и грудь его так же охватывала толстая цепь, – было таким жутким. Цепи уходили к кольцам, закрепленным в каменном полу, а та, что обматывала грудь Бормейна, крепилась и того надежнее – сначала за раму кровати, а затем к стенам. И несмотря на все эти предосторожности, в полу уже остались выбоины – узник дергал кровать из стороны в сторону. Рэд вспомнила скрежет, который они слышали даже на первом этаже магазина Ашейлы, и вздрогнула.
Бормейн лежал неподвижно. Глаза закрыты, набрякшие, полные тьмы сосуды испещрили веки и лицо. Поверх одеяла вытянута пораженная тенями рука, как минимум в два раза толще, чем должна была бы быть. Кожа на ней натянулась до предела и выглядела ненадежной, как кожица гниющего яблока. На одеяле под ней виднелись влажные темные пятна. Слишком длинные ногти на руках хищно загибались, как когти. Острые скулы на худом лице выпирали так, как они не выпирают у людей. Теневая гниль не сделала Бормейна больным; она переделывала его на свой лад.
Вальдрек заскрежетал зубами:
– Я не пускаю сюда Элию уже неделю, с тех пор, как он начал… – Бородач не договорил.
Эммон с непроницаемым лицом взял Рэд за плечо и подвинул ее так, чтобы закрывать своим телом. На этот раз она подчинилась. Прикрываясь Эммоном, как щитом, она подобралась поближе к кровати.
– Он спит?
– Не спит, – раздался хриплый, с присвистом, словно он проходил через перерезанное горло, голос. – Тени украли мой сон.
Бормейн медленно поднял голову. Для той позы, в которой он был закован, подобный угол наклона головы должен был быть болезненным, но страдалец ни единым жестом не показал, что ему неудобно. Улыбка его была слишком широкой, почти от уха до уха. Он закрыл изувеченные молочно-белыми бельмами глаза, сделал наигранный, глубокий вдох.
– Какой сладкий запах. Бесплодная, лишенная корней почва. – Он слишком быстрым для человека движением открыл глаза и посмотрел на Рэд. – На деревьях – кровь, бесплодная Вторая Дочь. Кровь, чтобы открывать. Кровь, чтобы закрывать. Древние твари пробудились. Бесконечные века терпеливого ожидания вознаграждены.
Рэд больше всего захотелось прижаться лицом к плечу Эммона, чтобы все происходящее исчезло в тепле его тела и запахе библиотеки. Но она взяла себя в руки – и взяла руку Эммона в свои.
– Мы здесь, чтобы помочь тебе, – тихо, но четко сказала она.
– Помочь мне? – Бормейн запрокинул голову и резко рявкнул в потолок. Забились темные, разбухшие вены на его горле. – Милые Волки. Бедные Волки. Не меня здесь нужно спасать. Он ждет. Они ждут. У каждого будет шанс.
Так и держа голову под этим противоестественным углом, он принялся покачивать ею взад-вперед, нараспев бормоча под нос:
– Они ждут и плетут, новые и старые кошмары воедино сплетают они, изменяют тени и позволяют теням изменить их…
Эммон вопросительно посмотрел на нее. Если бы Рэд только заикнулась об этом, он бы тотчас увел ее отсюда.
Рэд прикусила губу. Она снова ощутила кислую отрыжку вины.
«Ты начинаешь снова и снова, но никогда не доводишь дело до конца».
Она резко кивнула Эммону. Взгляд его вспыхнул. Волк почти бесшумно двинулся вперед.
Пение Бормейна перешло в бессмысленный гул. Он закрыл глаза, вяло качая головой, словно бы полностью потеряв интерес к происходящему. Рэд глубоко вдохнула вонючий воздух и потянула всю силу, клубившуюся в ее груди.
Сила метнулась вперед, затопила ее пальцы и пальцы Эммона, сжимавшие их. Рэд видела, как сосуды на руках налились зеленью, ощутила во рту привкус земли. Двинулась вперед вместе с Эммоном – осторожно, стараясь производить как можно меньше шума. Эммон был весь как туго взведенная пружина.
Бормейн перестал гудеть, но глаз не открыл.
– Твоя завязанная многими узлами нить смерти изнашивается, Волчонок, – ясным и звучным голосом произнес он. – Теперь им помогают. Они идут домой, Солмир и все остальные.
Эммон уже начал протягивать к Бормейну руку, но это имя заставило их обоих замереть на месте. Бормейн рассмеялся отвратительным, лающим смехом.
– Всегда все заканчивается по-разному, но при этом одинаково плохо, да, Волчонок? Уж ты-то на это насмотрелся…
Эммон положил руку на единственное место на его теле, еще не пропитанное тенями, – рот – и тем заставил его замолчать. Бормейн забился под его ладонью. На шее Эммона выступили жилы.
– Сделай это, – выдавил он сквозь зубы. – Рэд, если ты собираешься это сделать, сделай это сейчас.
Рэд стиснула зубы и позволила магии леса вырваться из себя, захлестнуть Эммона.
Как и раньше, когда они объединили усилия, чтобы исцелить страж-древо, своим внутренним взором она видела то, чего не увидишь обычным зрением. По сравнению с Эммоном – взрыв золотого свечения в виде буйно растущих, цветущих, оплетающих все его тело корней – ее собственная сила выглядела тусклой тонкой нитью, обвивающей ее кости и выходящей наружу.
Увидев, насколько глубоко Диколесье укоренилось в Волке, Рэд едва не остановилась. Она вспомнила, как сильно меняет Эммона магия леса, проходя сквозь него, – только что не разрывает на куски, – и чуть не оборвала тянущуюся к нему тонкую нить своей силы. Рэд окатил страх. Страх, что она потеряет Эммона и что это будет ее вина – ведь это она заставила его сделать это, она наполнила своей силой корни, ветвящиеся у него под кожей. Задыхаясь, девушка открыла глаза, и увидела, что Эммон смотрит на нее, а отравленное, искаженное тенями до неузнаваемости тело Бормейна бьется в судорогах на кровати, прижатое покрытой зелеными венами рукой Эммона.
– Не останавливайся, – кратко, сосредоточенно произнес Волк. Он был, пожалуй, удивлен… и впервые в его голосе звучало нечто вроде страсти. Белки его глаз были полностью изумрудного цвета. – Рэд, со мной все будет хорошо, не останавливайся.
Рэд сделала глубокий вдох. Запах Эммона – опавшие листья, кофе и старая бумага – на миг перебили царившую в подвале вонь. Рэд закрыла глаза, вцепилась в его руку, как утопающий хватается за брошенную ему веревку, и позволила силе, исходящей из ее груди, продолжать изливаться на Эммона.
Перед ее внутренним взором Бормейн выглядел как пустота. Полное отсутствие чего-либо, дыра, по форме грубо соответствующая человеку, во всем этом золотом сиянии, окружавшем ее. Поначалу казалось, что эта дыра просто пожирает энергию, которую Эммон направил на нее, глотает жадно и ненасытно. Но Эммон клал каждый золотой стежок ловко и продуманно, словно зашивал что-то. Он штопал человека, как носок. И в конце концов золотое свечение начало преобладать над тенью, поглощая ее, подавляя. Рэд чувствовала, что Эммон покачивается. Слышала, как болезненно хрипит Бормейн. Свет медленно вытеснял тьму.
Эммон наконец отпустил ее руку. Рэд открыла глаза.
Кожа мужчины, лежавшего на кровати, выглядела восковой и мертвенно-бледной. Но разбухшие от тьмы сосуды больше не пронизывали ее. Ногти на его руках были короткими, светлыми и ничем не напоминали когти. Скулы, которые, казалось, принадлежали какому-то хищному зверю, снова имели вполне человеческую форму и вид. Грудь его поднималась и опускалась, он дышал неглубоко, но ровно.
Эммон ссутулился над кроватью. Рукав его задрался, и была хороша заметна кора, покрывавшая запястье. Из-за использования магии он опять стал выше. Вены его сияли зеленью на запястьях и шее, зелень наполняла синяки под глазами – и среди этой зелени короткими толчками пульсировала тьма.
– Эммон? – Рэд встревожилась, и голос ее прозвучал резко.
Он отрицательно покачал головой, скрипнул зубами. Медленно, очень медленно тьма исчезла из его жил. Они стали зелеными, затем голубыми. Изменения, оставленные магией леса, и тени по капле, как кровь из раны, покидали тело Волка. Он вздрогнул, оскалился.
Боль можно только переместить. Эммон взял теневую гниль, позволил ей войти в себя и утопил ее в магии Диколесья.